Марина Чечнева - Небо остается нашим
- Смотри, нам отрезают путь!
Я повернула голову: наперерез стремительно приближалось несколько машин, еще плохо различимых из-за солидного расстояния. Терять нам уже было нечего. Отжав ручку от себя и едва не цепляя колесами каменистую почву, я повела свой У-2 к горам. В сознании теплилась надежда: «Авось дотяну до них, а там уж скроюсь в распадках».
Но в чем дело? Приближавшиеся к нам самолеты вдруг круто взмыли вверх и, минуя нас, стали пикировать на фашистов.
- Так это же наши! - обрадованно закричала Щелканова. - «Лавочкины»!
Бой был недолгим. Потеряв три «фокке-вульфа», гитлеровцы развернулись и кинулись наутек.
В Изюмовке мы узнали, что выручили нас из беды летчики Героя Советского Союза В. И. Максименко. Запоздай они на минуту, и трудно сказать, что сталось бы с нами. Наверное, для многих из нас тот чудесный солнечный день был бы последним.
Во всяком случае, урок, преподанный немцами, научил нас осторожности. В Карловку срочно прибыли зенитчики.
К тому времени войска Отдельной Приморской армии и 4-го Украинского фронта окружили Севастополь и готовились к решительному штурму последнего оплота врага на крымской земле. Фашистская авиация фактически прекратила организованные действия. Наше господство [173] в воздухе было безраздельным. Поэтому вскоре 4-ю воздушную армию перебросили в Белоруссию, а в Крыму осталась лишь 8-я.
Гитлеровцы сделали все, чтобы сорвать наступление советских войск. Они построили доты и дзоты, оцепили горы проволочными заграждениями, минировали многие километры дорог, пристреляли каждый участок. На подступах к городу шла борьба, которую многие называли войной за метры. Мы, летчики, старались, чем только возможно, помочь солдатам.
Не один вылет совершили мы в районы Севастополя, Балаклавы, на Сапун-гору, на мыс Херсонес.
Небо над Севастополем гудело от рокота моторов. Мы вылетали с наступлением темноты и заканчивали боевую ночь поздно утром, когда на задание поднималась дневная авиация. Мы блокировали вражеские аэродромы, наносили удары по бухтам, куда заходили немецкие транспортные корабли, эвакуировавшие живую силу и технику.
Внизу, под нашими крыльями, страшный в ранах своих и бессмертный в своем героизме, лежал Севастополь…
А севастопольское военное небо! Днем и ночью было оно грозным для врага. Днем в нем господствовали советские штурмовики, истребители, дневные бомбардировщики. А ночью гитлеровцам не давали покоя наши У-2. Начиная с форсирования Керченского пролива и кончая разгромом фашистских войск на мысе Херсонес все мы жили одной мыслью - скорее освободить крымскую землю.
Наш полк вывели из состава 132-й бомбардировочной дивизии и временно передали 2-й гвардейской ночной бомбардировочной Сталинградской Краснознаменной дивизии. Событие это совпало с награждением нашего полка за успешные действия по освобождению Феодосии орденом Красного Знамени.
- Ну что ж, посмотрим, каковы мои новые орденоносные подчиненные, - сказал командир дивизии генерал-майор Кузнецов, прибывший в Карловку.
Признаться, мы не очень обрадовались новому хозяину. Думали, что и здесь повторится то же, что было вначале в 132-й дивизии: ирония, снисходительные улыбки, оскорбительное любопытство. Когда мы только вошли в состав 132-й, за нами утвердилось нелестное прозвище - «несерьезная авиация». И хотя девушки сразу доказали, [174] что умеют воевать не хуже представителей «серьезной авиации», хотя своей работой заставили умолкнуть балагуров, обидное прозвище так и осталось за нами.
Во 2- й дивизии, вопреки опасениям, нас встретили, как равных, по-деловому. Полки этой дивизии имели однотипную с нашей материальную часть -самолеты У-2, и летчики ее по собственному опыту знали, что это за машина и каково летать на ней под зенитным огнем в лучах прожекторов.
Дивизия имела богатый боевой опыт: она участвовала в разгроме фашистов под Москвой, в боях на Дону, в обороне Сталинграда. Мы вошли в ее многочисленную дружную семью равноправными членами.
Здесь мы познакомились с совершенно новыми методами руководства. В прежней дивизии инспекция, наведываясь в полк, знакомилась с работой, проверяла и, только уехав, присылала приказы с выводами и требованиями исправить то-то, устранить то-то, обратить внимание на то-то.
По- иному строили свою работу представители 2-й дивизии. Они тоже присутствовали на старте, следили за нашими действиями, но не слали приказов и указаний сверху, а тут же помогали исправлять недостатки, советовали, подсказывали и, если надо, требовали.
Опыт передовых летчиков этой дивизии помог нам увеличить бомбовую нагрузку на самолет почти в два раза. До тех пор у нас считалось, что 150-180 килограммов бомб - это максимум того, что могут взять с собой наши машины. Конечно, мы понимали, что У-2 способен поднять и больше, но для успешных действий над целью этот груз казался нам предельным. Ведь мало поднять в воздух бомбы, нужно ежеминутно помнить о ресурсах мотора, сохранять маневренность машины. Вот мы и считали, что большой груз резко снизил бы пилотажные возможности самолета под обстрелом с земли. Как же мы были удивлены, когда узнали, что во 2-й дивизии бомбовая нагрузка в 250-300 килограммов считается обычной.
Среди нас разгорелся спор. Надя Попова заявила, что и мы на своих самолетах можем поднять такой же груз и даже больший.
- Материальная часть у нас такая же. Во всяком случае, я уверена, что триста килограммов доступны каждому экипажу. [175]
Я и Дина Никулина поддержали Попову. Мы тут же пригласили техников и вооруженцев. Они произвели соответствующие расчеты и подтвердили наш вывод.
- Если правильно эксплуатировать мотор, - заявила инженер полка Софья Озеркова, - то и триста килограммов далеко не предел. Можно еще подкинуть килограммов семьдесят. Моторы вытянут.
- Как, Надя, рискнем? - спросила я Попову.
- Рискнем, пожалуй!
Не откладывая дела в долгий ящик, мы тут же отправились к Бершанской. Евдокия Давыдовна согласилась не сразу. Вновь вызвали специалистов, проверили расчеты. И только когда были взвешены все возможности, мы получили разрешение.
Признаться, я, Надя и Дина Никулина сильно волновались в ту ночь. Мы не сомневались, что самолет поднимет 300 килограммов. Но ведь дело не только в том, чтобы поднять такой груз, главное - отлично отбомбиться. А это значит - не дать лучам прожекторов поймать себя пли суметь уйти, если тебя все же поймают. Но ведь 300 килограммов - не 150. Смогут ли наши машины маневрировать с такой нагрузкой?
Волновались мы не из-за боязни личной неудачи. Пугало другое. На нас смотрели все. От нашего успеха или неуспеха зависело многое. Выполним задание - за нами последуют другие, и боеспособность полка увеличится почти вдвое. Не выполним - придется краснеть перед товарищами, перед командованием полка, дивизии и, что самое главное, подорвем веру летчиц в свои возможности. Тут было над чем задуматься.
Пока вооруженцы подвешивали бомбы, мы с Надей и с нашими штурманами еще раз уточнили порядок действий над целью, согласовали режим полета, установили больший, чем обычно, интервал между самолетами при заходе на бомбежку. Большим интервалом мы рассчитывали ввести противника в заблуждение и обезопасить себя от случайностей. Мало ли что могло произойти на маршруте. Поэтому и первому самолету, и второму, и третьему не мешало иметь в запасе лишние полторы-две минуты, чтобы в случае необходимости лучше осмотреться, оценить сложившуюся обстановку, принять правильное решение. [176]
Нам предстояло бомбить вражеский аэродром в районе Балаклавы. В воздух поднялись до наступления темноты. Все-таки в первый раз взлетать с такой нагрузкой с неровной каменистой площадки при дневном свете было удобнее и спокойнее. Поэтому лететь мы рассчитывали на меньшей скорости, чтобы пересечь линию фронта, когда на смену сумеркам уже придет ночь.
Первым стартовал наш с Катей самолет. Взревел мотор, и машина плавно тронулась с места. Из предосторожности я несколько удлинила пробег и, только набрав значительную скорость, слегка потянула ручку управления на себя. У-2 послушно и легко оторвался от земли.
Я облегченно вздохнула: перегрузки нет. Но как поведет себя машина при наборе высоты? Необходимо было подняться хотя бы на 800 метров. Внимательно вслушалась в работу мотора. Пока все обстояло нормально, плавно двигалась по кругу стрелка высотомера.
На самолет медленно наплывал темный массив гор. Скоро линия фронта. Я перегнулась через край кабины, всматриваясь в смутные очертания земли, и только тут заметила, что еще достаточно светло. В чем дело? Неужели мы просчитались? Посмотрев на часы, я поняла все. Погрузившись в свои мысли, я забыла о принятом нами скоростном режиме и нарушила график полета. В результате передний край предстояло пересечь в сумерках, а значит, и к цели мы должны были подойти еще до наступления полной темноты. Это было скверно - самолет могли обнаружить раньше времени. Но ничего другого делать не оставалось.
