Юрий Лебедев - Уходящие в вечность
О страхе.
Повидавшие всякое на своем веку, знатоки военного ремесла давно уже научились своевременно оставлять свои позиции, независимо от того, имелся на это приказ или нет. «Меняю Железный крест на спортивные тапки» – так это звучало тогда на солдатском жаргоне. Отмеченные высокими наградами мастера рукопашного боя стремглав, подобно зайцам, бежали, подхватив оружие и набив карманы патронами. Но они точно знали, когда должны остановиться и, взяв себя в руки, вновь оказать сопротивление, а затем перейти в контратаку до того, как красноармейцы закрепятся на отвоеванной ими позиции.
О дезертирах.
«А что вы думаете об этом самостреле?» – спрашивает адъютант водителя, который сидит рядом с ним, скрючившись и подняв ворот шинели. «Бедный парень, господин обер-лейтенант. В здравом рассудке ведь этого не сделаешь». «А что бы вы с ним сделали?» «Я бы не хотел быть судьей. Но он подвел своих товарищей». «Ну и дальше?» «Ну что сказать? Вместе с ним мы потеряли еще одного солдата. А нас, промерзших насквозь горемык, и так тут, на Волхове, осталось немного. Теперь другие вынуждены за него отдуваться: стрелять, стоять на посту, переносить раненых. Такого ему не сможет простить ни один из его однополчан. Все это очень грустно».
«У русских на той стороне все то же самое», – размышляет адъютант. Совсем недавно он прочитал протокол допроса одного из военнопленных. В нем красноармеец Василий Исаев сообщал об одном солдате, подобравшем немецкую листовку и прострелившем себе на посту левую руку. «Военнослужащий был приговорен военным трибуналом к смертной казни» – так говорилось в протоколе. Приговор был приведен в исполнение в расположении роты. После того как она была построена, был выведен осужденный. Скомандовав «Смирно», военный прокурор зачитал приговор. Два представителя НКВД тотчас же после этого расстреляли солдата из автоматов. Затем прокурор объявил, что так поступят с каждым предателем.
О потере бдительности.
В другом месте русские, проникнув в глубь немецких позиций, в опьянении от успеха набрасываются на пожитки немецких солдат, оставленные там в ранцах на санях, которые застряли в лесу. Застигнутые врасплох внезапной контратакой немцев, они гибнут среди бритвенных принадлежностей, носовых платков, книг и консервных банок.
Немецкие подносчики пищи ночью взбираются на танки, стоящие позади их блиндажей. Входные люки задраены, изнутри доносится только храп. Подносчики пищи улыбаются, насколько им позволяют задубевшие на морозе рты. Внезапно один из них замечает на башне танка надпись на русском языке. Крадучись и втянув голову в плечи, подносчики пищи спешно отходят от этого места.
Об усталости.
Считалось нормой, когда солдаты по обе стороны фронта сутками не получали горячей еды и когда суп насквозь промерзал в контейнерах. А как вообще спали тогда солдаты? Землистого цвета лица, вялые, неестественные движения, лихорадочно блестевшие глаза – все это свидетельствовало о недостатке сна. Некоторые дремлют на ходу. Шатаясь, идут они по открытой местности, а войдя в лес, натыкаются на деревья. В блиндажах, где нет никаких предметов и они выглядят как один большой пустой ящик, 15–20 человек спят стоя, как в переполненном вагоне метро. Те, кто засыпают на посту, подвергают опасности не только свою жизнь, но и других солдат. Если бы за это их всех стали наказывать, то количество дисциплинарных частей превысило бы регулярные войска. Поэтому патрульные все время бегают по цепочке от поста к посту и ударами под ребра будят спящих.
Солдат – это профессия.
Чем больше задумываешься над такими подробностями, тем явственнее представляешь себе сущность ремесла, которым владеют люди по обеим сторонам фронта под Ленинградом. Здесь они все стали профессионалами военного дела. Неделями напролет они стреляют из винтовок и пистолетов в себе подобных людей зачастую с расстояния в несколько метров. А те люди отличаются от них лишь тем, что говорят на другом языке и носят другую военную форму. Они вонзают друг в друга штыки, душат друг друга, бьют саперными лопатками, бросают ручные гранаты в укрытия противника. В боевых донесениях немецких рот можно прочитать о солдатах, которые всего лишь за несколько дней уже убили десятки человек. В своих личных документах они зарегистрированы как люди самых безобидных профессий, таких как садовник, маляр, почтальон, студент, складской рабочий. А в окопах напротив них сидят трактористы, заготовители сена, литейщики, бухгалтеры и киномеханики. Их боевые заслуги ничем не отличаются от тех, что у немцев. Солдаты, разделенные линией фронта, носят в карманах фотографии своих жен, детей, родителей, истрепанные клочки бумаги с записями о том, кого следует оповещать об их гибели. Там лежат также письма от самых близких им людей.
Пропаганда и реальность.
Немецкая пропаганда создает новый тип человека – «волховского бойца». Под ним понимается стойкий, как сталь, обитатель леса – Тарзан с камнедробильным подбородком, не теряющий никогда чувства мрачного юмора, готовый броситься за фюрера хоть в огонь.
В действительности все это выглядит, разумеется, иначе. Это доведенное почти до последней степени измождение, которое отчетливо отражается на застывших как маска лицах специалистов по ведению лесных боев. Отсутствующий взгляд, настороженно прищуренные веки при возникновении необычных звуков, осмотрительные движения, машинальный поиск пачки сигарет, затем окурок в углу рта, холодный взгляд и вдруг внезапный приступ ярости, раздражительная реакция на уставные команды, на бессмысленную сумятицу служебного распорядка в тыловых подразделениях. Эти люди ведут себя в странной степени отчужденно, как будто находятся где-то уже совсем далеко. Они доступны лишь частично. Это уже не те юнцы, которые несколько месяцев назад, смеясь, прощались со своими девушками. Они уже повстречались со смертью, сами убивали и дрожали от страха. Они теперь знают, как выглядят люди, побывавшие в мясорубке войны. Никогда им не избавиться от запаха и дыма пороха, машинного масла, паленой резины и горелого мяса, которые из обугленного скелета танка тянутся на весь лес, где каждое дерево сочится от ран, нанесенных осколками.
О жизнестойкости.
Военный врач Форсманн поражается жизнестойкости раненых советских солдат. Однажды на его медицинском пункте появляются двое пленных красноармейцев. Один прошел десять, другой пятнадцать километров в распахнутой шинели и с раскрытым брючным поясом. Оба держат в руках укрытые тряпками свои кишки, которые в результате ранения вывалились наружу из брюшины. Форсманн все время находится у операционного стола и не имеет времени проводить многочасовые полостные операции на животе. «Но я не мог так просто оставить бедных парней», – рассказывает он. Поэтому Форсманн делает самую минимальную хирургическую процедуру: очищает кишки от земли, листьев и травы, заштопывает пару дырок в них, все это засовывает обратно в живот и зашивает его. В суматохе последующих операций он забывает о русских. Но когда через несколько дней наконец наступает небольшая передышка, то он вспоминает об этих русских. Исходя из своего опыта, он полагает, что они не должны были выжить после столь тяжелых повреждений. Форсманн интересуется, как долго они еще жили. Его помощник, фельдфебель, отвечает равнодушно: «Стул нормальный, аппетит хороший». Оба выздоровели.
О штрафниках.
Историк Франц Зайдлер натолкнулся в своих исследованиях системы судопроизводства вермахта на случай с одним подполковником, разжалованным в рядовые за то, что тот отказался бросить в бой в совершенно безнадежной ситуации свой мотоциклетный полк. Он приводит в пример также историю с экипажем подводной лодки, который воспротивился вовремя выйти в море, потому что несколько моряков забыли про войну в объятьях своих девчонок и экипаж не захотел идти без этих подводников в поход на Англию. Каждый из солдат-штрафников должен был прослужить в одном из 500 батальонов не менее шести месяцев, прежде чем ему вновь было разрешено вернуться в родную часть. При этом он был обязан в бою искупить свою вину. Поэтому многие дерутся как черти, а так как здесь невозможно быть приспособленцем, то настроение у них большей частью не было радужным. Хотя морально-психологический климат в штрафбатах оставался достаточно хорошим, свидетельством чему было то, что после реабилитации некоторые штрафники добровольно продолжали служить в них в качестве кадрового состава.
За опрометчивые выражения о руководстве государства и партии, вермахта и национал-социалистического строя многие солдаты были отправлены за решетку. Лишь некоторые из тех, кого я лично знал, были действительно сознательными и явными противниками режима. Большинство выражали свое негодование слишком затянувшейся войной, всевозможными недостатками, после чего становились жертвами доносов своих законопослушных сослуживцев.
