Георгий Брянцев - Это было в Праге
Волна арестов захлестнула столицу.
Шестнадцатого марта только в одной Праге покончили самоубийством семьдесят человек.
Началось разоружение пражского гарнизона и очищение воинских казарм. Гитлеровцы спешно вывезли в Берлин архивы генерального штаба чехословацкой армии и золотой резерв государства.
Чехословацкая армия перестала существовать. Фашисты захватили все вооружение республики, которого хватило бы для вооружения сорока пяти новых дивизий.
Семнадцатого марта радио передало декрет Гитлера о включении Чехии и Моравии в состав Третьей империи и об учреждении протектората.
В этот же день стало известно, что количество арестованных в стране достигло семи тысяч и что Гиммлер обещал в ближайшие дни довести эту цифру до десяти тысяч человек.
Повальные обыски и массовые аресты продолжались. Гестаповцы, эсэсовцы, полиция и полевая жандармерия бесчинствовали во всей стране; им ревностно помогали сотни и тысячи агентов, натренированных чешской полицией на борьбе с рабочим классом и его партией.
Чемберлен проливал крокодиловы слезы и патетически восклицал, что чехословацкая трагедия «потрясла мировое общественное мнение, как ни одно событие со времени установления нынешнего режима в Германии». Этими лицемерными словами Чемберлен пытался прикрыть свое лицо предателя.
Гордая Великобритания смирилась с небывалым унижением: Риббентроп семнадцатого марта отказался принять посла Великобритании, явившегося к нему вместе с французским коллегой с нотами протеста.
Только Советское правительство открыто и веско сказало свое слово. Подпольная радиостанция «Черна Висилачка» передала полный текст ноты. Советское правительство заявило, что не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии, правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости или принципу самоопределения народов.
По мнению Советского правительства, действия германского правительства не только не устраняют опасности нарушения всеобщего мира, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы еще ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар безопасности народов.
«…Советскому правительству, — говорилось в ноте, — неизвестны конституции какого-либо государства, которые давали бы право главе государства без согласия своего народа отменить его самостоятельное государственное существование. Трудно допустить, чтобы какой-либо народ добровольно соглашался на уничтожение своей самостоятельности и свое включение в состав другого государства, а тем более такой народ, который сотни лет боролся за свою независимость и уже двадцать лет сохранял свое самостоятельное существование. Чехословацкий президент г. Гаха, подписывая берлинский акт от 15-го сего месяца, не имел на это никаких полномочий от своего народа и действовал в явном противоречии с параграфами 64 и 65 чехословацкой конституции и с волей своего народа. Вследствие этого означенный акт не может считаться имеющим законную силу…
…при отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа, оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства не могут быть не признаны произвольными, насильственными, агрессивными».
И голос советских людей был услышан чехами. Тысячи пражан шли к зданию советского посольства и простаивали возле него в глубоком молчании. У советского народа, своего единственного и верного друга, поднявшего справедливый голос протеста, они набирались сил для жестокой многолетней борьбы.
2Несколько дней спустя после оккупации Чехословакии фашисты устроили в Праге парад, в надежде, что «сознательные» горожане разделят с ними торжество победы. Стадион Масарика украсился флагами со свастикой. Войска построились в каре. На центральную трибуну поднялся Гитлер и его сатрапы. Они ждали громких приветствий, но стадион молчал. Он был пуст. Лишь горстка праздных зевак теснилась на трибунах.
Под трескотню барабанов и завывание флейт прошли церемониальным маршем завоеватели.
В стороне от свиты фюрера стоял развенчанный министр Национальной обороны Чехословакии, генерал-предатель Сыровы. У него был вид побитой собаки. Единственным своим глазом он озирал плоды собственных усердных трудов. Сыровы стоял без оружия.
В то время как предатели, подобные Гахе, Берану, Сыровы, угодничали перед Гитлером, изливали перед ним свои верноподданические чувства и набивались на услуги, народ открыто выражал ненависть к оккупантам и несгибаемую преданность родине.
Горожане проходили мимо немцев, точно не замечая их; когда фашисты обращались к ним, спрашивая нужный, адрес, патриоты умышленно указывали противоположное направление.
Стоило фашисту войти в трамвай, как пассажиры немедленно его покидали. У подножия памятника поборнику правды ежедневно вырастали груды живых цветов. На улицах молодежь распевала любимые патриотические песни. Музыканты во многих ресторанах, пренебрегая возмущением гитлеровцев, шумно наигрывали произведения любимых чешских композиторов Дворжака и Сметаны. Танцовщицы кафе и баров, вместо испанских танцев и французского канкана, выплясывали в национальных костюмах чешский танец «редова». В «Народни Дивадло» каждый вечер шла любимая опера «Проданная невеста». По утрам гестаповцы не успевали срывать с домов чешские национальные флаги. Объявления немецкой национал-социалистской партии и администрации оккупантов заклеивались или сдирались невидимыми руками патриотов. Флаги со свастикой, выставленные на самых людных местах, бесследно исчезали. Из уст в уста ходили остроумные анекдоты, высмеивающие «сверхчеловеков», их тупоумие, наглость и обжорство. Оккупанты почувствовали с первого дня, что в народных массах зреют силы, способные оказать сопротивление. С беспокойством доносили гестаповцы своему начальству, что только страх перед вооруженной мощью немецких властей удерживает чехов в границах показной лояльности.
Гитлеровцы усилили террор. Они запугивали народ, грозя ему беспощадными карами. Но тщетно. Народ оставался стойким и непреклонным. Его любовь к родине нельзя было убить. Клемент Готвальд хорошо выразил заветные думы народа:
«История чешского народа не кончается пятнадцатого и шестнадцатого марта 1939 года. Мир ошибся бы, если бы он стал считать, исходя из факта, что чешский правящий класс капитулировал без боя, а словацкая буржуазия даже добровольно надела себе на шею гитлеровский хомут, будто чешский и словацкий народы одобряют это позорное поведение правящего класса. Отнюдь нет! Чешский и словацкий народы поведут подпольную борьбу против режима оккупантов и колонизаторов, против чужеземного ига фашистской Германии. Борьба будет чрезвычайно тяжелой».
Над Чехословакией опускалась ночь. Но в ночи уже трепетно мерцали огоньки гнева народного. Они были пока еще разрозненны, эти огоньки. Но придет час, и они превратятся в пламя.
Книга вторая
Борьба
Глава первая
Длинный барак дрезденского пересыльного лагеря тонул в полумраке. Крохотные электрические лампочки в проволочных колпачках излучали тусклый и скудный свет.
Обитатели лагеря спали. Во всяком случае, обязаны были спать. Час назад прозвучал сигнал к ночному отдыху, и всякое движение в черте лагеря прекратилось. Только охранники с автоматами в руках расхаживали в строго обозначенных районах своих постов.
В бараке под номером 6 на трехъярусных нарах, сколоченных из необстроганных досок и устланных истертой в труху соломой, лежали заключенные. Лежали вплотную друг к другу, укрывшись жалкими остатками своей верхней одежды; не было ни матрацев, ни одеял, ни подушек.
Только физически сильные люди были еще способны на относительно нормальный сон. На долю остальных выпадало тревожное, чуткое забытье; во сне стонали, выкрикивали проклятия, кого-то упрашивали, о чем-то молили. Даже в забытьи не покидала их действительность каторжного лагерного дня, некоторые и вовсе не спали. Среди приглушенных вздохов и стонов осторожно переговаривались. В глубине барака, в самом его темном углу, кто-то говорил:
— Теперь перечисли мне все дни недели!
Негромкий голос старательно перечислял:
— Неделе, понделек, утерек, стришеж, чтвртек, патек, собота…
— Здорово, Максим! Честное слово, здорово! — в восторге отозвался первый. — Из тебя, как я вижу, выйдет толк.
— Дай бог, как кажут украинцы, нашему теляти вовка зъисты, — скромно ответил на похвалу Максим.
