Богдан Сушинский - Ветер богов
«Мы догоняем войну, а война догоняет нас, — старательно выискивал Курбатов окулярами бинокля хоть какие-то признаки жизни на этом омертвевшем предвечернем берегу. — Создается впечатление, что мы появились у Дона, словно возродившиеся из небытия степные тати-половцы. Там, за Доном, недавно сожженная иным врагом русичей земля, по которой теперь уже нам придется пройтись огнем и мечом».
Пока они пробирались Сибирью и потом — до Волги, все воспринималось по-иному. Они шли по территории, занятой красными, где безраздельно господствовали партийные бонзы и агенты НКВД, и потому имели полное право, даже обязаны были сражаться. Но с тех пор, как группа вступила в полосу недавних боев, где в каждом селе всяк уцелевший молился на красноармейцев как на спасителей, Курбатов вдруг почувствовал, что отряд его легионеров по существу превратился в некий тыловой придаток откатывающейся к Карпатам и Дунаю германской армии|. И воспринимают их рейд в лучшем случае как отход осатаневшей группы переодетых полицаев, которых ненавидели пуще немцев лютой ненавистью.
Но что он, Курбатов, мог предпринять? Приказать группе вернуться в Маньчжурию? Он никогда не отдаст такого приказа. А если отдаст — его не выполнят.
Сдаться коммунистам? Но это значит не только самим пойти на гибель, но и дать красным повод утверждать, что белое движение окончательно деморализовано. Отказаться от вооруженной борьбы с властью и перейти на нелегальное положение? Превратиться в шайку уголовников?
«Что ты занервничал? — решительно осадил себя Курбатов, еще раз осматривая излучину реки. — Что произошло? Увидел руины, оставленные немцами? А сколько руин оставили на этой земле коммунисты? Германца русский народ, конечно, разобьет, но свободным он станет лишь тогда, когда освободит свою землю от жидо-большевиков, восстановит храмы и разрушит концлагеря… Ты пришел сюда сражаться — так сражайся же! Вся Россия перед тобой, и каждое поле ее — поле сражения».
Подполковник не знал, о чем думает каждый из его легионеров. Но отлично понимал: они ни в коем случае не должны знать, о чем думает он. После того, как отряд раскололся и группа капитана Иволгина осталась по ту сторону Волги, Курбатов поставил условие: за все время следования — никаких воспоминаний, никаких душевных самотерзаний, никакой доморощенной слюнявой философии. Они нацелены только на схватку с врагом и в разговорах обмениваются только тем, чем необходимо обмениваться перед очередной операцией.
Князь отдавал себе отчет в том, что сохранить группу, поддержать ее боеспособность он мог, только удерживая ее на грани воинского самоотречения. Вот почему на каждую схватку настраивал себя и своих легионеров, как на бой гладиаторов.
— Справа от нас — остатки переправы, ~ вернулся он к своим бойцам тем прежним, несгибаемым князем Курбатовым, каким они его знали. — Сейчас мы спустимся туда и сколотим плот…
— Если будет из чего, — лениво проворчал Радчук.
— Я сказал: мы спустимся к переправе и сколотим плот. К ночи мы должны переправиться через Дон и хотя бы километров на двадцать уйти от него в сторону Украины. Входить в Украину будем севернее Харькова, где начинаются леса Сумщины, — возрождал он в памяти данные карты. — Если во время оккупации этого края немцами там действовала целая партизанская армия, сможем действовать и мы.
— Есть ли смысл идти в Украину? — спросил Власевич, неохотно поднимаясь со своего тронного пня. — Не лучше ли спуститься вниз по Дону да попробовать поднять казачков? Вспомните старика-казака, что показывал дорогу сюда. Целые отряды казаков с Дона и Терека против коммунистов пошли. Значит, жива ещё вольница, жива.
Курбатов молча смерил поручика оценивающим взглядом, как бы прикидывая, способен ли он в самом деле остаться здесь, чтобы поднять казаков, и, так и не утвердившись в окончательном мнении, приказал:
— К переправе, поручик, к переправе…
Солнце уже клонилось к закату, охлаждая и без трго холодноватую донскую воду. Хотя сапоги и одежда уже основательно промокли, легионеров это не останавливало. Не имея никаких инструментов, они тем не менее отрывали от настила бревна и вязали их кусками проволоки или сбивали поперечинами, используя ржавые гвозди, которые удавалось извлекать из колод. Затем Власевич принес четыре небольшие вязки камыша, а Радчук превратил куски досок из бортов разбомбленной машины в весла — и плот можно было спускать на воду.
— Красные! — неожиданно разрушил эту созидательную идиллию капитан Кульчицкий, отправившийся на вершину ближайшего холма, чтобы там, у полузасыпанных окопов, поискать еще что-либо подходящее. — На машине. Человек десять! — сообщил он, сбегая к реке. — Движутся сюда.
Гул мотора уже доносился из-за перелеска, но у диверсантов еще оставалось несколько минут. Курбатов не сомневался, что эти, на машине, едут по их душу. Но что можно было предпринять? Они еще успели бы столкнуть плот на воду, однако он способен был удержать максимум троих. Ведь рассчитывали-то преодолеть реку за две ходки.
— Бери двоих, командир, и отходи, — предложил Власевич, пристраиваясь со своим карабином у подбитого немецкого танка. — Мы с Радчуком прикроем.
— Поздно, на плаву перестреляют. Радчук, за мной! Обойдем их по кромке берега и попробуем ударить с тыла. А вы подпускайте поближе…
— Только то и делаем, что подпускаем поближе, — заверил его Власевич.
37
— Желаете встретиться с камикадзе, отобранными для первого удара? — предстал перед Скорцени и Фройнштаг флотский обер-лейтенант Коргайль, командовавший группой «человеко-торпед».
— Зачем? — небрежно поинтересовался Скорцени.
— Ну, возможно, у вас возникнут вопросы, — смутился обер-лейтенант. Ему казалось, что высокий гость из Берлина просто не может не встретиться с кем-то из храбрецов. Такое попросту не укладывалось в его сознании.
— Тем более, что я уже беседовал с одним из ваших парней, — уточнил Отто, не желая настолько расстраивать обер-лейтенанта и проявлять неуважение к смертникам.
— А мне бы все же хотелось взглянуть на этих солдат, — неожиданно заявила Лилия.
— Смертники — это как раз по части унтерштурмфюрера Фройнштаг, — поддержал Скорцени.
— Женщин, как я поняла, среди ваших курсантов до сих пор нет?
— Женщин? Что вы! Смерть на войне — дело сугубо мужское.
— Смерть на войне — дело каждого, кто взял в руки оружие, — поучительно поправила его Фройнштаг и наделила таким уничижительным взглядом, каким способна наделять только заматеревшая на пытках и всевозможных строгостях надзирательница концлагеря. Коргайль не ведал об этой строке в солдатской биографии Фройнштаг, тем не менее насторожился.
— А почему, собственно, их двое? — спросил Скорцени. — Эту первую, контрольную атаку должен предпринять один смертник.
— Второй выйдет в море как дублер. На всякий случай. Все может случиться.
— Например?
— Тот, первый, струсит.
— Но ведь они же добровольцы.
— Покажите мне того, кто пойдет первым, — обратилась к обер-лейтенанту Фройнштаг. — Мне хотелось бы поговорить с ним несколько минут с глазу на глаз.
— Для этого существует комната для свиданий. Там будет удобно.
— Комната для свиданий, а? — шутливо обратил внимание Фройнштаг штурмбаннфюрер.
— Намеками меня не сразить, Скорцени.
— Первым пойдет рядовой Райс.
— Райс так Райс, — как можно безразличнее согласилась Фройнштаг, направляясь к выходу вслед за обер-лейтенантом. Но лишь когда дверь за ней закрылась, Скорцени вспомнил, что камикадзе, с которым он встречался перед отъездом на виллу «Эмилия», носил ту же фамилию. Стойкий парень, подумалось ему. Избрал свой путь и идет им до конца. Не набрать ли из таких вот камикадзе свою особую группу?
«Нет, — тотчас же отверг эту идею Скорцени. — Мне не нужны камикадзе. Наоборот, людей, чувствующих себя смертниками, следует изгнать из диверсионных групп. Солдат, определивший себя в смертники, сознательно лишается воли к борьбе за свою жизнь, а значит, — фантазий диверсанта, упорства в борьбе с врагом, желания перехитрить и выжить, победить; осознания того, что жизнь можно отстоять лишь ценой победы, даже если за эту победу приходится платить жизнью».
Вот только лицо Райса… Где-то он уже видел его. Фамилия совершенно незнакомая, а вот лицо почему-то запомнилось. Где и при каких обстоятельствах?
— Господин штурмбаннфюрер, адмирал Хейе ждет вас у себя, — появился в кабинете Родль, прервав его мысленные поиски.
— Фамилия Райс вам о чем-нибудь говорит?
— Конечно.
— Конкретнее.
— Смертник, который проведет первую атаку.
— Еще никогда в жизни вы не разочаровывали меня столь основательно, Родль.
Адъютант непонимающе повертел головой, отметая этим всякие обвинения. Что бы там ни думал о нем шеф — он старается.
