Николай Ященко - С отцами вместе
Шурка прислушался. Как будто вдали грохотал поезд. Больше ждать было невозможно.
Ом ползком добрался до левого фланга партизанской цепи и залег за каменной глыбой. Храпчук увидел его, погрозил пальцем.
Броневик показался из-за скалы, весь освещенный розовым закатом солнца. Храпчук замер у шнура. Рядом порывисто дышал Капустин…
Шурка теперь не лежал, а вертелся на земле. Ему казалось, что партизаны медлят, что мина никогда не взорвется, и поезд-каратель уйдет невредимым. Где же Матрос, почему он не подает команды? Можно ведь стрелять по паровозу, прямо в будку машиниста, там должны быть смотровые щели. Хорошо бы сделать это ему, Шурке. Надо только перебежать вон к тому камню и тогда…
«Истребитель» совсем близко. Над рекой эхом отдается перестук колес. Шурка ничего не слышит, кроме биения своего сердца. «Сейчас, вот сейчас…» Не помня себя, он выскочил из укрытия и побежал.
— Назад! Назад! — закричали ему из цепи.
Из крайней бойницы первого вагона застрочил пулемет. И в тот же миг Храпчук дернул шнур…
Хорошо сработала партизанская мина. Серая громадина свалилась под откос…
Партизаны отходили к реке, надо было на лодках переправиться на другую сторону. Цыдып Гармаев и Капустин несли Шурку. Старый Храпчук держал в руках Шуркину фуражку с малиновыми кантами…
У партизанского костра в ту ночь было тихо. На носилках из свежих березовых палок лежал белокурый паренек. Его накрыли пахнущими ветками листвянок. Храпчук не выпускал из рук кондукторскую фуражку. При свете костра он разглядел на подкладке три буквы — КТК, означавшие имя, отчество и фамилию сердечного Шуркиного друга.
Самого юного партизана хоронили на рассвете. Из-за хребта только-только показалось солнце. Партизаны дали залп. Лидия Ивановна говорила о жизнях, которые отдаются ради грядущего счастья на земле…
* * *Через два дня связной привез Усатому известие о гибели Александра Лежанкина. Ребята узнали об этом от Костиного отца…
Еще не было забыто горе, еще не высохли слезы, когда босоногая команда пошла в лес за ягодами. Старый Кравченко в их ведра вместе с кусками хлеба и малосольными огурцами положил по нескольку гранат. На известной одному Васюрке тропинке их встретит партизанский разведчик…
Они шли за Лысой горой и пели любимую Шуркину песню:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Глава тридцать пятая
Кто такой Бетховен?
Начиналась весна 1920 года. Партизанское движение, разлившееся мощным потоком по всему Забайкалью, помогало Красной Армии наступать с запада…
Однажды на уроке закона божия Вера Горяева, увлекшись разговором с подружкой, сказала довольно громко:
— Красная Армия скоро сюда придет. Она уже Иркутск заняла…
Отец Филарет услышал это, но, к удивлению учеников, не возмутился, не выгнал девочку из класса, а только заметил ей:
— Плохо ты знаешь географию, отроковица! Не может Красная Армия прийти сюда скоро… От Иркутска до нас больше тысячи верст!
В классе перешептывались: «От Филаретушки церковным вином пахнет», «Говорят, он в Харбин улепетывает, уже пятки смазал…»
В тот день, как и всегда, Костя шел домой вместе с другими зареченскими ребятами. Около сгоревшего японского склада их остановил Индеец.
— Смотрите! Что это? — закричал он, указывая на видневшуюся вдали ленту реки.
По льду, извиваясь, точно змея, ползла людская колонна. Голова ее уже поравнялась с поселком Заречье, а хвост еще скрывался где-то за кладбищем. Это была одна из частей разбитой и отступающей армии генерала Каппеля.
Все побежали смотреть….
На первой прибрежной улице школьники увидели интересное зрелище. Шесть высших офицерских чинов несли на плечах красиво отделанный цинковый гроб. Это несли самого Каппеля. Отступающие каппелевцы везли с собой мертвого генерала, считая, что он продолжает руководить ими. Перед каждым населенным пунктом офицеры снимали гроб с саней и несли его по улицам сами.
В поселке колонна рассеялась по дворам. Каппелевцы очень торопились. Они не распрягали и не расседлывали изморенных до крайности лошадей, наскоро кормили их, отбирая у населения остатки овса и сена. Торопливо ели сами и ехали дальше. В санях лежали обмороженные и больные тифом люди, почти не охраняемое оружие, имущество…
В дом Кравченко вошли два офицера, небритые, с темными впалыми щеками и мутными глазами. Тимофей Ефимович провел их в комнату. Они заказали самовар и, не снимая шинелей, уселись за стол. Денщик принес им небольшой кусок сала, калач и бутылку самогона. Наблюдая за непрошенными гостями, Кравченко присел на стул в углу перед божницей…
Офицер с зачесанными назад пышными волосами, заметив проходившего с сумкой через плечо Костю, подозвал его.
— Интересно, чему вас учат в такое бурное время?
Костя протянул каппелевцу тетрадь по русскому языку. Офицер полистал ее и бросил на стол:
— Смотри, Ступин, они тут не признают ни буквы ять, ни твердого знака… Какое-то большевистское гнездо под самым носом атамана Семенова…
Тощий, долговязый Ступин истерически спихнул тетрадь на пол.
— Мне теперь все равно, как здесь пишут! Твердый знак нам не поможет… Жри больше на дорогу, штабс-капитан!
Костя подал штабс-капитану учебник немецкого языка.
— Что же ты знаешь по-немецки?
— Дас фенстер, и вообще, много! — бойко ответил Костя, поглядывая на отца.
Штабс-капитан скривил рот.
— Дас фенстер!.. А зачем тебе это? Коров пасти? Вот я знаю французский в совершенстве. Ты понимаешь, что значит в совершенстве!
— Это значит, что вы знаете здорово!
— Ну, приблизительно верно! — трескуче засмеялся штабс-капитан и выпил еще самогона. Он покрутил головой, оглядел комнату: низкий и горбатый потолок, покосившиеся окна…
— Живут троглодиты… А зачем живут?
Захмелевший офицер забарабанил по столу, как по клавишам, и запел:
Белой акации гроздья душистые
Вновь аромата полны…
Штабс-капитан резко оборвал песню, ткнул Костю пальцем в грудь…
— Есть у тебя музыкальные инструменты?
— Балалайка трехструнная есть, я на ней играю «Во саду ли, в огороде…»
Штабс-капитан захохотал.
— Симфония!.. А ты знаешь, кто такой Бетховен?
Костя отрицательно покачал головой.
— А Чайковского знаешь?
— Знаю!.. Дорожный мастер в Теребиловке!
Офицер захохотал пуще прежнего, хлопая себя по коленям. Старый Кравченко сказал спокойно:
— Вы не смейтесь, господин штабс-капитан. Мой сын еще будет знать сочинителей музыки!
Каппелевец налил в стакан самогона, тяжело поднялся и, шатаясь, подошел к хозяину.
— Я утверждаю, что твой сын, вот этот шельмец, никогда не овладеет музыкальной культурой. Рылом не вышел! Сам-то ты кто?
— Рабочий! — гордо ответил Кравченко и закусил ус.
Штабс-капитан неуклюже вытянулся, не очень четко щелкнул каблуками.
— А в моих жилах течет голубая дворянская кровь! Не слыхал ли ты, часом, что на юге России живет и здравствует род Орловых? Наше имение славится…
— Не слыхал! — нарочно громко ответил Кравченко. — У нас, в Харьковской губернии, жили паны Залесские. Мой дед был у них крепостным, а мой отец участвовал в крестьянском восстании и поджег барское имение…
Отпрыск Орловых выпил самогон и разбил об пол стакан. Он уже не говорил, а кричал:
— Мой дед таких, как твой, порол на конюшне и живыми замуровывал в каменные стены. Запомни это!
Кравченко поднялся и стоял, держась за спинку стула.
— Я помню, господин штабс-капитан!.. Я знаю, что род Кравченко с давних пор не в ладах с помещиками. И не будет у нас мировой…
— Что? — пьяный штабс-капитан ухватился за кобуру. Долговязый Ступин заломил Орлову руки, приговаривая:
— Брось петушиться! Слишком поздно!.. Наше дело ехать в неизвестность!..
Кравченко, потемнев от гнева, встал на стул, готовый в любую секунду протянуть руку к божнице, на которой хранились гранаты.
В дверях появился вестовой.
— Трогаемся! Собирайтесь, господа!
Колонна выехала на реку, сбросила на лед умерших тифозников и поползла дальше на восток, навстречу своей гибели…
Утром зареченские ребятишки подсчитали, что с каппелевских подвод на чердаки домов перекочевали: цинковая коробка с патронами, две винтовки и ручной пулемет. Это был маленький дар мертвого генерала хозяину тайги — Матросу.
Все чаще и чаще прилетали вести об успешном продвижении Красной Армии на восток, о смелых налетах партизанских отрядов. Однажды перед уроками Кузя вывесил на классной доске листок:
Все пушки, пушки грохотали,
Трещал наш пулемет,
А белые отступали,
Мы двигались вперед.
Босоногая команда ждала больших перемен…
