Александр Рубашкин - Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады
«Театр у микрофона» опирался на опыт, который литературно-драматическая редакция имела еще до войны. Теперь же, когда, по словам председателя Радиокомитета И. Широкова, «радиовещание, в силу сложившейся обстановки, превратилось в центр культурного обслуживания города», значение таких передач было не сравнимо с прежним. Готовя каждую постановку, работники радио и артисты помнили об этом. Сколько нужно такта и умения, чтобы при сокращениях сохранить главное, передать дух и мысль великих творений. Сокращали по необходимости. Слушатель не мог несколько часов отдать искусству, у него просто не было на это времени. Он мог «сходить в театр» на час-полтора (и такую возможность давало радио), чтобы потом снова взяться за главное дело – в цеху, в госпитале, на батарее.
В сообщении «О художественном вещании Ленинградского радио» (16 ноября 1943 года) композитор Д. Кабалевский писал о его высоком уровне и соответствии политическим и художественным требованиям. Д. Кабалевский перечислил лучших людей, на которых, по его мнению, держалась вся работа художественного вещания. Все они уже названы на страницах этой книги.
Важно подчеркнуть: художественное вещание ленинградского радио в последний блокадный год по многим своим показателям (особенно инсценировкам) превзошло довоенный уровень. Во второй половине 1943 года даже возникла потребность создать специальную постановочную редакцию. Сначала в «Театр у микрофона» пришла классика; особый интерес вызвала пьеса А. Н. Островского «Козьма Захарьич Минин-Сухорук». На сцене она давно не ставилась. Но ведь пьеса была посвящена славным боевым страницам русской истории и потому привлекала внимание. «Минин» стал одной из больших удач «Театра у микрофона», широко использовавшего возможности радио. В передачу были включены фрагменты из опер П. И. Чайковского и Н. А. Римского-Корсакова. Мощно звучал оркестр и хор Радиокомитета. Удача определялась и главным исполнителем артистом Петровским, читавшим в пьесе роль Минина.
Вскоре к репертуару классическому прибавились произведения советских авторов – были здесь как драматургические произведения, так и инсценировки. Героическому прошлому была посвящена пьеса А. Разумовского и В. Бахтерева «Полководец Суворов». Образ Суворова создал в радиоспектакле артист В. Софронов. Он показал человека, сочетающего в себе мягкость с твердостью и решимостью. Был создан глубокий и сложный характер. «Театр у микрофона» имел обширнейшую аудиторию. Потребность в искусстве оказалась столь велика, что, помимо оригинальных постановок, радио повторило репертуар ленинградских театров, а также Театра Краснознаменного Балтийского флота, игравшего главным образом во флотских аудиториях. В 1943 году «Театр у микрофона» осуществил 46 постановок – в три раза больше, чем в предвоенный год. На радио режиссеров привлекала не только возможность быстрого осуществления постановки, но и широкий выбор литературного материала для инсценировок, которые шли одна за другой. Были инсценированы повесть Л. Славина «Друзья», рассказ братьев Тур «Жена капитана», повесть В. Кожевникова «Март – апрель». Инсценировки позволили, в дополнение к спектаклям «Театра у микрофона», вести еженедельные утренние воскресные передачи, которые пользовались большим успехом у ленинградцев.
Возникла возможность создать многосерийные спектакли, когда та или иная инсценировка шла по радио, как и «Чтения с продолжением», по несколько дней. Здесь угадываются будущие телефильмы (сериалы), собирающие сейчас многомиллионную аудиторию. Режиссер К. Миронов поставил радиоинсценировку «Новые похождения солдата Швейка». Каждая из одиннадцати передач приносила на радио отклики слушателей. «Новый Швейк», о котором написал М. Слободской, печатался в «Огоньке». Журнал присылали самолетом, и на аэродром выезжали работники Дома радио, чтобы скорее получить очередной номер. Случалось, самолет, летевший с Большой земли через фронт, задерживался. Бывало, что он не долетал до места назначения… Режиссер И. Зонне подготовил девять передач «Возмутитель спокойствия» (по роману Л. Соловьева), режиссер Л. Рудник осуществил постановку «Мертвых душ». На этот раз состоялось восемь встреч актеров со слушателями. Такие же передачи с продолжением начала готовить и детская редакция. Ленинградские ребята истосковались по жанру приключенческому, по остросюжетным, занимательным произведениям. Радиоинсценировка Н. Паперной «Амулет» отвечала этим требованиям.
И сейчас поражает разнообразие форм вещания блокадного радио: многосерийные инсценировки и отдельные сцены, целостный спектакль и композиция. Пользуясь фондами механической записи, давали отрывки из спектаклей в исполнении Качалова, Москвина, Тарасовой, Книппер-Чеховой, Юреневой. Так, по радио звучали «Анна Каренина», «Горе от ума», «Отелло», «Горячее сердце», «Много шума из ничего». Все эти передачи еще заглушались разрывами снарядов, но литература, музыка, театр, взятые на вооружение, помогали вынести тяготы блокады. Ленинградцы в 1943 году жили несытой, опасной, но уже полнокровной духовной жизнью. Они с гордостью носили врученные им летом и осенью медали со шпилем Адмиралтейства. Вместе с другими защитниками города их получили работники Дома радио.
ГОРЬКАЯ ПРАВДА
«Хождение по мукам». «О роли тов. Бабушкина».
16 апреля 1943 года. «Со слезами на глазах».
Еще об Ольге Берггольц.
Книга эта выходила трудно и долго – около четырех лет. Она прошла через пять (!) рецензий. Три из них написали партийные работники, разделявшие мнение издателей: слишком много о литераторах, журналистах, об искусстве; мало – о партийном руководстве и материалах политвещания. Автор книги как мог сопротивлялся, доказывая, что во время войны и симоновское «Жди меня», и музыка становились «политвещанием». Все же без потерь не обошлось. Третья (или четвертая) внутренняя рецензия была написана В. Тишуниным, на тот момент «старшим научным сотрудником Института истории партии», который был в шестидесятые «руководителем ленинградского радио, потом телевидения». Рецензенту не понравилось, как автор пишет о некоторых героях, а мне даже показалось, что и они сами.
Именно после получения этой рецензии директор издательства Б. А. Станчиц для усиления «политической составляющей» книжки предложил мне… соавтора. Оставалось лишь догадываться, кто он. Я вежливо, но твердо отказался, ссылаясь на условия договора, мною никак не нарушенного. Главные претензии касались оценки деятельности ряда работников блокадного радио, прежде всего Якова Бабушкина. Строгий рецензент выражал недовольство: недостаточно освещено в книге руководство Радиокомитетом со стороны обкома КПСС. «На этом фоне, – говорилось в рецензии, – нужно ли так подчеркивать роль тов. Бабушкина в руководстве редакциями?» Рецензент не мог не слышать о художественном руководителе блокадного радио. В 60 – нулевые еще работали в радийном Доме бывшие блокадники. Думаю, и о трагической судьбе Я. Бабушкина он был наслышан. Но…
Я почему-то уверен, что сказал о своем герое недостаточно, не воздал ему должного, почти не коснулся того горького, что омрачало жизнь искренних, преданных Родине граждан. Теперь, с запозданием, это делаю, тем более что появились новые важные свидетельства. Привожу отрывок из письма Фрица Фукса журналисту Евгению Биневичу: «Когда я узнал, что Яша ушел из Радиокомитета на фронт и там в первый день был убит, я просто заплакал. Потерял одного из самых хороших друзей… И причина увольнения: он был евреем. Я в это долгое время не мог поверить. Моя просьба: можете ли вы мне сообщить правду о смерти Яши Бабушкина? И были ли виновники этой смерти наказаны как следует?»43 Наивный Фриц Фукс! Он не захотел понять, что это была расправа.
Примерно такие же вопросы задавала мне в одном из писем сестра Я. Бабушкина, жившая в Симферополе: «Не знаете ли Вы, почему Яша, больной дистрофик, любящий свою работу, ушел из Радиокомитета?» Что я мог ответить на этот вопрос? Что 16 апреля 1943 года машинистка Радиокомитета плакала, печатая приказ об увольнении Я. Бабушкина (одновременно уволили главного редактора политвещания Арона Пази, корреспондентку С. Альтзицер, редактора В. Гурвича и еще ряд сотрудников). Я. Бабушкин в одночасье оказался без работы, без карточек, без «брони». Его просто выбросили на улицу. Не только за «пятый пункт», но и за самостоятельность мышления, внутреннюю независимость.
После одной из публикаций М. Ф. Берггольц («Апрель», вып. четвертый, 1991) стала очевидной еще одна причина столь жесткого отношения власти к Я. Бабушкину. Оказывается, секретарь ГК ВКП(б) Н. Д. Шумилов запретил выступление О. Берггольц с чтением поэмы «Февральский дневник». Вопреки «указанию» Я. Бабушкин и В. Ходоренко взяли это на себя, и поэтесса выступила. Такое не прощалось.
В 1941-м Бабушкин рвался на фронт. Его не отпустили. И в 1942-м он мог сгореть в этой топке войны. Но весной 1943-го расправились с талантливым, деятельным человеком. А. Пази, снимая с работы, объяснили, что его должность следует отдать человеку «коренной национальности». Все же ему предоставили место в издательстве. А Бабушкин, после недолгой работы на заводе, был уже в конце июня мобилизован. Потом сам попросил отправить на передовую.
