Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа
— Держу пари, что сегодня за банку сардин здесь можно купить отличный хутор, — сказал один мой товарищ, когда мы спускались по откосу к Висле.
Мы перебрались через Вислу. Переправляли нас на плоскодонной барже, которая была так набита заключёнными, что мы все едва не потонули. Ни одну из колонн, которые ушли из лагеря перед нами, мы больше не видели. Возможно, они тоже переправились через реку, но никаких следов после них не осталось.
Мы долго стояли на другом берегу. Старый Фриц чуть не потерял голову, которой в общем-то у него никогда и не было. Пока он бегал, выстраивая нас в походную колонну, его чемодан оставался на попечении одного из заключённых. Потом в темноте Старый Фриц долго не мог найти этого заключённого, а когда нашёл, то обвинил его в воровстве. Он чуть не убил беднягу палкой. Насколько мне помнится, это был русский.
Когда мы наконец двинулись дальше, было уже совсем темно. Холод пробирал до костей; мы устали, окоченели и еле волочили ноги. С утра заключённые ничего не ели, и почти ни у кого, кроме скандинавов и нескольких поляков, не было с собой еды. Весь паёк был съеден ещё до ухода из Штутгофа.
Мы двигались по какой-то необыкновенно извилистой дороге, и нам всё время казалось, что мы идём по кругу. Но даже в темноте было заметно, что мы покидаем плоскую дельту Вислы. Местность становилась всё более холмистой.
Проходили часы, а мы всё ещё шли по засыпанной снегом дороге. «Schnell, los, los!» — раздавались у нас за спиной крики эсэсовцев. Мы шли, низко опустив головы. Ноги разъезжались на скользкой дороге, так что икры сводило от напряжения. Мы шли всё дальше и дальше, но всё медленнее и медленнее. И эсэсовцам всё труднее становилось поддерживать порядок в нашей колонне. Я до сих пор не знаю, какое расстояние мы покрыли за эту ночь, но уж, во всяком случае, за сутки мы прошли не менее 30 километров по скованной льдом и покрытой снегом дороге. Мы двигались, как во сне, и ничего не видели, кроме ног идущего впереди человека. Всё дальше и дальше по дороге. Внезапно ряды передо мной как-то странно изогнулись. Товарищи обходили какое-то препятствие, медленно, с мучительной болью, потому что каждый лишний шаг означал новые страдания. Посреди колонны неподвижно стоял заключённый поляк. Глаза его остекленели, рот открылся, а руки были распростёрты в разные стороны, словно его распяли на кресте. Обходя его, я услышал, как он повторяет одно и то же слово:
— Weitermarschieren! Weitermarschieren![34]
Через минуту позади колонны раздался выстрел, первый выстрел за время нашего похода.
Не удивительно, что мы заблудились в эту ночь. Эсэсовцы вдруг забеспокоились, тем более что они тоже устали. Старый Фриц метался из стороны в сторону и, как всегда, был в полной растерянности. Мы остановились в небольшой деревушке. Как по команде, заключённые упали на дорогу, прямо в снег. В эту ночь посреди маленькой заброшенной деревушки лежало около 1200 заключённых. Я оказался между Фюгленом и Ове, который был изнурён до последней степени. Когда эсэсовцы с руганью заставили нас встать, мы помогли Ове подняться на ноги; иначе он навсегда остался бы лежать на этой дороге.
Мы прошли ещё два или три километра. Потом нам сказали, что ночевать мы будем в сарае на большом хуторе. Об этом позаботился Старый Фриц.
И вот всю колонну заключённых, смертельно усталых, голодных, замёрзших и измученных, эсэсовцы заперли в большом пустом сарае. Мы оказались в кромешной тьме. Началась паника. Одни падали, по ним ступали другие, стараясь найти место, где можно было бы лечь. Дело дошло до драки. Тёмный сарай наполнился криками и стонами.
— Иди сюда, надо сматываться, по то будет плохо, — крикнул Свен прямо мне в ухо. Он схватил меня за руку и потащил за собой. Сквозь орущую, дерущуюся толпу мы пробились к огромной куче соломы. Здесь стояла лестница.
— Быстро полезай за мной. Нужно забраться повыше, пока нас не затоптали, — крикнул Свен, взбираясь по лестнице. Я полез за ним. Лестница но доставала до верха, но с верхней ступеньки я, мог дотянуться до балки.
Свен был уже на сеновале.
— Живо! Здесь ещё никого нет.
Я хотел подтянуться, но у меня не хватало сил. Между тем дерущиеся повалили лестницу, и я повис на руках.
Упираясь ногами в балку, Свен втащил меня своими могучими руками.
— Ну, едва успели, — простонал он, когда я уже сидел на балке.
Мы зарылись в солому. Снизу доносился невероятный шум и крики, но мы тут же заснули. А когда проснулись, сквозь щели уже начинало пробиваться утро.
На полу сарая лежало около двадцати растоптанных трупов. Такова была расплата за отдых. И никого особенно не интересовало, сколько людей погибло ночью в этом сарае.
28. ЖЕНСКИЙ ЛАГЕРЬ В ПРАУСТЕ И ЦЕРКОВЬ В ЗЕЕФЕЛЬДЕ
Заключённых построили во дворе, даже не пересчитав, Никому не было дела до того, сколько нас осталось; главное было — идти дальше. Пошёл снег, стало ещё холоднее, а солнце, которое вчера немного пригревало, теперь скрылось за тучами. Мы закоченели, всё тело ломило от усталости. Еды нам никакой не дали, ни горячей, ни холодной. Каждый шаг причинял боль.
Мы находились сейчас в Польском коридоре, южнее Данцига. Группа немецких солдат демонтировала линию высокого напряжения, сматывая на катушку провода. Нацисты решили ничего не оставлять врагу. Кое-где на дороге из поваленных деревьев, камней и цементных плит были устроены противотанковые заграждения, и мы с трудом пробирались между ними. В одной деревне мы увидели табличку с надписью, из которой следовало, что здесь находится пункт сбора беспорядочно отступающих подразделений. Очевидно, Красная Армия находилась где-то неподалёку. Куда же нас ведут?
Вечером мы приблизились к какому-то городу, вдали виднелся аэродром и железнодорожное полотно. Иногда в небе появлялся самолёт, по дороге шли солдаты. На окраине города мы увидели концлагерь. Мы думали, что сможем здесь переночевать, но нас погнали мимо.
Город назывался Прауст. Это был важный железнодорожный узел, специально построенный для обороны Данцига; здесь был оборудован большой аэродром и стоял гарнизон. Мы тащились через весь город в страшную метель. Потом долго лежали в снегу у железнодорожного полотна. Кто-то сказал, что дальше нас повезут по железной дороге. Но нет, нас погнали пешком, и снова звучали окрики: «Los, los!»
Наконец колонна смертников свернула в маленький лагерь у самой насыпи. Бушевала пурга, но было видно ни зги. Но мы снова очутились в лагере. Он состоял всего лишь из трёх маленьких бараков.
Нас сразу загнали в бараки. Оказалось, что это еврейский женский лагерь. Все женщины были довольно молодые и не слишком истощённые. Они рассказали нам, что находились в распоряжении вермахта и работали на аэродроме, где можно было кое-чем поживиться. Этот лагерь был своеобразным борделем для лётчиков. Бараки были переполнены, и мы сбились в кучу, как овцы на горной тропе. Теснота была невероятная. Меня зажали со всех сторон в углу у окна, где я, почти не двигаясь, простоял до следующего утра. Большую часть ночи я стоял на одной ноге, вторую поставить было некуда. Те, кто оказался посреди комнаты, опирались друг о друга и спали в самых причудливых позах, склонив голову на плечо соседа.
Мы облегчённо вздохнули, когда на следующее утро нас выгнали из бараков и построили во дворе. Нам снова не дали ни крошки хлеба, ни капли воды. Пурга всё усиливалась. Как всегда, мы стояли довольно долго. Потом один из эсэсовцев прокричал, что все, кто не может больше идти, должны выйти из строя, Они будут транспортированы дальше другим способом. И снова почти все мы заколебались, не зная, какое принять решение. Что разумнее? Идти или остаться? Что будет с теми, кто не пойдёт?
Человек двести-триста вышли из строя, в том числе около двадцати датчан и один норвежец. Никого из них мы больше не видели. Наши опасения оправдались.
Больные и измученные, мы тащились сквозь пургу. Самые крепкие помогали слабым. Двое товарищей поддерживали меня под руки. Наша колонна шла всё дальше и дальше. Заключённые начали открыто воровать продукты из проезжающих мимо фургонов. В них не стреляли, им только грозили. После бесконечно тяжёлого марша поздно вечером мы вошли в деревню Зеефельд в Польском коридоре. Нас загнали в церковь.
Это был большой католический костёл. Совсем недавно здесь, видимо, кто-то побывал с подобным же визитом. Каменный пол был покрыт грязью, смешанной со снегом. Там и сям валялась солома. Дверь за нами тщательно заперли, и, наверное, все мы вдруг вспомнили о газовой камере. Каждый старался найти себе место поудобнее. Все скамьи были моментально заняты. Двое моих русских друзей забрались в исповедальню и заперли за собой дверь. Мы с Ове и ещё несколько русских улеглись па полу перед исповедальней. Огонь всегда был одной из самых трудных и сложных проблем для заключённых концлагерей. В мгновение ока исчезли все свечи, стоявшие у алтаря и под изображениями святых. Нам тоже досталось несколько огарков. Поставив банку на огарок свечи, мы попытались растопить снег и сварить в нём несколько бульонных кубиков. Снег растаял, но вода так и не закипела. Мы её всё равно выпили.
