Свен Хассель - Генерал СС
Их лица стояли перед моими глазами. Их крики раскалывали мне голову.
— Прекратите этот шум! — истерически заорал Хайде. — Ради бога, прекратите этот ужасный шум!
Он воткнул пальцы в уши, но ничто не могло защитить слух от этих криков. Только Бог, казалось, был глух к ним. «Gott mit uns»[78] — гласила надпись на наших пряжках, но мы все знали, что это ложь. Бог не только не был с нами, в тот день Его и близко от нас не было. Может, Его всегда не было близко. Может, это всегда было ложью.
На другой день танки появились опять. Та же музыка, то же медленное приближение. Мы по-прежнему оставались беспомощными и ждали смерти.
На сей раз они двинулись на четвертое отделение. Унтер-офицер из морской пехоты выскочил из своей норы и стал уползать от танков под мягким верхним слоем снега, роясь в нем, словно громадный крот. Он так быстро отгребал руками и ногами снег, что, казалось, плыл.
Его товарищ оказался не столь изобретательным. Оставшись в их общей норе один, он пришел в панику, выскочил в последний миг наружу и попытался бежать. Передний танк устремился за ним. Я видел, как он поддел человека под руку стволом пушки и подбросил[79]. Когда тело упало, танкисты принялись играть с ним, терзали его, оторвали гусеницами одну руку, затем другую, и наконец вдавили изувеченный труп глубоко в снег. Эти русские не знали жалости. Они могли слышать вопли несчастного, проезжая по нему, но продолжали свою забаву, пока от человека не оставалось лишь красное пятно на снегу.
Бойня прекратилась до следующего дня. За сутки могло произойти что-то, избавляющее нас от этой участи. Генерал мог образумиться и дать приказ к отступлению; русские могли скрыться в ночи; даже война могла кончиться…
Когда в тот день на горизонте снова появился знакомый строй танков, это нас потрясло. Мы едва верили своим глазам, то было нарушением всех правил игры. Раз в день, в три часа. Таков был заведенный порядок. Русские сами установили его и не могли нарушать. Эта нечестность переполнила меня злобным негодованием и едва не вызвала гневных слез. Я больше думал о непорядочности русских, чем о скорой и мучительной смерти.
Первый танк уже нашел добычу. Лейтенанта, пожилого профессора из Мюнхена; тот бессмысленно вскинул руки, пытаясь предотвратить удар. Но человеческие руки — ненадежная защита от тридцати тонн металла, Т-34 пренебрежительно отбил их в сторону и раздавил свою жертву.
И тут наконец наступил наш черед. Танки пошли на нас строем под рев музыки. Впервые генерал сам оказался под прямой угрозой. Он яростно крикнул, чтобы мы оставались на местах, но Порта, сделав ему непристойный жест, выскочил из норы и пустился наутек по снегу, за ним черный кот, неразлучный с Портой во всех наших злоключениях. Я, затаив дыхание, в панике водил головой из стороны в сторону, старался видеть одновременно приближение танков и удаление Порты. Мы ждали, когда генерал откроет огонь. Офицеры ждали, когда генерал откроет огонь. Теперь, когда ему самому грозила смерть, остались ли в силе его фанатичные принципы?
Видимо, нет. Генерал вдруг проворно выскочил из окопа и со всех ног пустился следом за Портой по глубокому снегу. Это послужило всем сигналом. Пригнув голову, тяжело дыша, мы покинули свои позиции и бежали перед лицом противника. Это было вопиющим неповиновением приказу фюрера. До последнего человека, до последнего патрона…
Танки, механические чудовища, пустились в погоню за нами, людьми. Каждого, кто спотыкался или поскальзывался, каждого, кто отставал, они настигали и давили, а остальные с трудом удирали без оглядки, довольные тем, что мучения и смерть товарищей давали нам несколько секунд отсрочки. Мне было все равно, кто там гибнул под гусеницами, лишь бы не я. Ужас мой был слишком велик, чтобы позволять себе роскошь беспокоиться о чьей-то шкуре.
Тяжело дыша и всхлипывая, я ковылял по снегу. Долго сохранять быстрый шаг было невозможно. Снег был слишком глубоким, засасывал ноги; это походило на ходьбу по песчаным дюнам. Ледяной воздух обжигал горло и разрывал легкие. Из носа у меня пошла кровь, и я начал задыхаться. Неожиданно поскользнулся и упал ничком в большой сугроб. Это походило на падение в ванну с горячей водой. Или в пуховую постель. Или в домну. Я закричал от боли, погрузившись в снежный кипяток. Боль была восхитительной. Она охватывала меня, успокаивала, и я хотел, чтобы она не прекращалась.
Внезапно громадная ручища схватила меня за плечо и вытащила из этого гипнотизирующего савана. Я беспомощно болтался, не касаясь ногами земли, а Малыш тряс меня, будто крысу.
— Что это с тобой? — грубо спросил он.
Он поставил меня на ноги и сильно ударил по лицу. Из носа вырвалась струя крови и разбрызгалась по снегу возле ног. К нам, покачиваясь на ходу, приближался Т-34 и наводил на нас огнемет[80].
— Пошли! — рявкнул Малыш.
Он схватил меня за руку и потащил за собой. Впереди я видел бегущих рядом генерала и Порту, за ними прыжками несся черный кот.
Наконец мы достигли узкой лощины среди гряды высоких холмов. Т-34 отстал и, казалось, прекратил преследование, мы с остекленелыми глазами изнеможенно повалились, съежась, на снег.
Лощина оказалась военной свалкой. Там было полно поврежденных машин, пустых жестянок и ящиков, кусков искореженного металла. Мы равнодушно лежали в этом мусоре, а Легионер сидел по-турецки и чистил автомат.
— Куча армейского дерьма, — сказал он, обводя взглядом лощину. — Я видел очень похожую в Сиди-бель-Аббесе.
Легионер воевал почти во всех французских колониях. Он был прирожденным солдатом. Не таким фанатичным, как Хайде, но более выносливым и интуитивно реагирующим. Ему было все равно, где воевать и с кем. Война была его работой, и он повсюду выполнял ее с угрюмой деловитостью. Душой он все еще пребывал во Франции, в Иностранном легионе, но не видел ничего необычного и в сражении за Гитлера под Сталинградом. Был сдержанным и независимым, бесстрастным, но не бесчувственным, безжалостным и надежным. Хайде приводил в порядок мундир, Легионер проверял автомат. Все остальные неподвижно, бездумно лежали посреди этой свалки металлолома.
Генерал неожиданно появился и гневно подошел к нам широким шагом.
— Встать! Чего разлеглись? Кто вам разрешил отдыхать? — Повернулся и свирепо взглянул на Порту. — Не думай, что я забыл твое поведение… бегство перед лицом противника! Разберусь с тобой позже. — И отступил назад. — Это относится и ко всем вам! — выкрикнул он. — Такого позорного проявления коллективной трусости я еще не видел. Оно не останется безнаказанным!
Русские танки скрылись, поднявшийся ветер выл у нас в ушах, заглушая удалявшийся шум моторов. Генерал поднял нас. Мы разделили между собой то оружие, какое у нас было, и устало стояли на ноющих ногах. Генерал выкрикнул приказ построиться в одну шеренгу и всем командирам отделений выйти вперед. Кто-то громко, язвительно хохотнул.
— Командиры отделений! Он думает, их много осталось? Чертов мясник!
Наступила тишина. От нервозности у меня возникло желание заорать по-ослиному. Малыш громко засмеялся, генерал тут же подошел к нему и схватил за воротник.
— Это ты сказал? — Выхватил пистолет и ткнул Малыша в грудь. — Признавайся или стреляю! Даю три секунды… один… два…
— Оставьте его! Это я!
Из строя вышел унтер-офицер и подошел к разъяренному генералу. Голова и шея его были в окровавленных, грязных бинтах. Одна ладонь была изуродована, кости пальцев загнулись внутрь, плоть сгорела. Все его отделение было уничтожено русскими огнеметами. Он вызывающе встал перед генералом.
— Чертов мясник! — твердо повторил он. — Все вы, генералы, мясники…
Унтер-офицер упал от сильного удара по губам. Шатаясь, поднялся и схватился уцелевшей рукой за револьвер. Но прежде чем успел его выхватить, генерал всадил ему пулю в висок.
— Пусть это будет уроком! — И резко повернулся опять к Малышу. — С тобой разберусь позже. Я уже давно приглядываюсь к тебе. Ты смутьян, трус и неспособен быть солдатом — Он свирепо взглянул на Малыша, провоцируя его раскрыть рот, а Малыш с идиотским выражением смотрел прямо перед собой. — Ладно! — Генерал спрятал пистолет. — Найди добровольца, вернись и посмотри, нет ли там уцелевших. Присоединитесь к нам в Гумраке. И смотри, выполни задание как следует… Имей в виду, я уже не упущу тебя из виду!
Генерал ушел. Малыш тут же повернулся ко мне.
— Ты доброволец.
— Пошел знаешь куда? — возмутился я. — Я рта не раскрывал!
— Ну и что? Он велел найти добровольца, ты слышал…
— Я не тот, кто тебе нужен!
Малыш сощурился.
— Отказываешься выполнять приказание?
— Отказываюсь вызываться добровольцем.
Наступила пауза. Малыш предпринял новую попытку.
— Я приказываю тебе вызваться добровольцем.
