Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5
Приведу один пример. Это произошло года через полтора, уже при окончании строительства нефтепровода. Все строительные материалы доставлялись на нашу колонну водой по Амуру и разгружались на берегу возле села Осиповки. И вот, вода в Амуре поднялась, и последние 30–40 труб оказались под водой. А уже были морозы и, хотя Амур еще вольно нес свои волны, от берега уже был молодой тоненький ледок.
Анацкий объявил набор двадцати добровольцев. Задача — вытащить за день или два все трубы на берег; награда — каждому будет скошен один год срока.
Я стоял на берегу, чтобы своими глазами видеть эту адскую процедуру и потом получше придумать, как это описать в нарядах.
Делалось это так. Двое абсолютно голых людей заходили в ледяную воду, стропили тросовыми петлями оба конца трубы, и ее трактором вытаскивали на берег, где уже другие зэки грузили ее на трубовоз. А эти выскакивали из воды, подбегали к костру, становились босыми ногами на заранее подогретую доску, где их быстро обтирали полотенцем, надевали на них полушубки и шапки и давали по паре глотков спирта и бутерброды с соленой кетой. Потом они минут десять стоят у костра, а в воду идут другие люди. Сначала воды было по колено, потом по пояс, а последние трубы уже приходилось стропить с нырянием в воду. За один день все трубы были вытащены и вывезены на трассу. И никто не заболел.
Все понимали, что обещанный год не может быть поднесен на тарелочке сразу, а сокращен только начислением дополнительных липовых зачетов, а это требовало времени. Находились и скептики из числа героической двадцатки, которые в этот «год» не верили с самого начала.
И все-таки Анацкий этот «год» устроил им всем, несмотря на ожесточенное сопротивление охраны. По установленному порядку охрана согласовала документы на зачеты, а когда наступил срок подготовки этих документов, охрана отказалась их визировать, так как к этому времени у кого-то из «героев» уже были некоторые нарушения режима.
И все-таки Анацкий свое обещание сдержал, скорее всего, с помощью начальства из Циммермановки, которое усмирило охрану.
Вот так много раз.
Бригада продолжала рубить мосты, я параллельно с этим почетным занятием продолжал регулярно заходить к Мартынову и иногда к Аркадию — приобщиться к искусству. Чтобы еще лучше ознакомить читателей с моими товарищами по труду, расскажу один интересный случай. К нам на наши мосты иногда наведывался из Циммермановки старший инженер по искусственным сооружениям по имени Витовский. Он, понятное дело, что-то проверял, давал ЦУ, но мои орлы не обращали на него никакого внимания, потому что были убеждены, что человек, не владеющий, как следует, топором, не заслуживает ни уважения, ни даже внимания. Однажды Витовский, раздраженный таким неуважением, подошел к ближайшему плотнику и взял у него топор, а тот отдал ему свой инструмент с таким страдальческим выражением лица, что инженер, удивленный, даже остановился.
Это я мог работать сегодня с одним топором, а завтра — с другим или третьим, не заботясь ни о его остроте, ни о качестве топорища и вообще ни о чем. Для них же топор был священным предметом, и ни один из них никогда не давал свой топор другому человеку даже на минуту, а ухаживал за ним, как за малым ребенком, и точил его только сам, не доверяя инструментальщикам.
Но отказать высокому начальству зэк не посмел. Витовский подошел к лежащему бревну и протесал его до половины, причем, не так, как я, а так, как это делали мои кудесники. Посмотреть на этот процесс сразу подошло полбригады. После этого Витовский стал для них уважаемым человеком.
Наступил торжественный день: Мартынова отправили на освобождение в Комсомольск. В тот же день меня вызвал Анацкий. Не буду, да уже и не смогу, по давности времени, воспроизвести в точности речь Анацкого, но он сообщил мне, что я назначен старшим нормировщиком, добавив при этом, что официальным приказом это сделать невозможно, и я буду по-прежнему числиться в своей бригаде. Он сказал это вроде бы с сожалением, но и он, и я знали, что это для меня несравненно лучше из соображений получения желанных зачетов.
Я переселился в палатку Мартынова и принялся за постоянную работу. Контакта со своей бригадой я не терял, продолжая помогать ей по всем делам.
Начались военные действия в Корее. Никто, конечно, не верил советским сообщениям о нападении Южной Кореи на Северную. Где это было в истории, чтобы нападавшая армия в первый же день своего подлого нападения бежала без оглядки, оставляя города и даже столицу.
Работы по устройству автодороги заканчивались, часть зэков уже переключилась на рытье траншеи, сквозной дороги еще не было; за нашим участком был большой разрыв. Было принято решение создать новую колонну, выделив для этого часть людей от нашей и поставив во главе этого передового отряда Анацкого.
Работы там велись энергично, и наступил момент отправляться туда и всему управлению.
12. БДИТЕЛЬНЫЙ КОМСОМОЛЕЦ
Переселение наше на новую колонну, которая уже становилась самостоятельной, едва не обернулось для меня большой бедой. Мы выехали на лесовозе, нагруженном досками. Естественно, начальство село в кабину, а мы, человек шесть-семь, — на доски, вместе со своими пожитками. Поездку нельзя было назвать комфортной, учитывая плохую дорогу и солидный морозец с ветерком, но ехать было недалеко, километров пятнадцать, и мы надеялись добраться до темноты, хотя выехали поздно.
Все получилось гораздо хуже. Обычно на новую колонну ездили по льду Амура, но зимник по прямой был в два раза короче, хотя еще был и не совсем готов. Мы поехали прямой дорогой, и вот это «не совсем» нас и подвело. Наш громоздкий лесовоз постоянно застревал, тем более что по причине ветерочка кое-где дорога была уже заметена снегом. Мы продвигались медленно, то и дело слезая с досок и расчищая дорогу.
Наконец, Анацкий потерял терпение и приказал возвращаться на Амур. Там дорога была лучше, но там ветер делал свое дело, а заносы тоже появились, а следовательно, и необходимость тоже расчищать дорогу.
Вот тут я и допустил оплошность, совершенно не простительную для такого бывалого таежника. На мне была шапка, и уши я не опустил. Сначала правое ухо мерзло, но потом перестало, и я посчитал, что я просто хорошо разогрелся, часто работая лопатой или толкая лесовоз.
Мы подъехали к своей зоне часа в два-три ночи и отправились в огромную землянку, человек на двести. В ней было тепло, и я, уставший до полного изнеможения, повалился на нары и заснул. Просыпаюсь уже в полдень, а у меня — правое ухо больше головы. Бегу к фельдшеру, тот ухо чем-то помазал, а меня отругал. Но дело на этом не закончилось, ухо сначала посинело, а потом почернело и стало покрываться черной коркой. Фельдшер забеспокоился, а еще через пару дней вдруг сказал мне, что он опасается гангрены, и лучше всего прибегнуть к хирургическому вмешательству, то есть, говоря попросту, просто его отрезать.
— Ты что? — взбеленился я, — вернуться в станицу через двенадцать лет, и с одним ухом?
— А если гангрена дойдет до мягких тканей головы? Тогда придется резать уже не ухо, а голову!
— Режь голову! Лучше быть без головы, чем без уха.
Черное его предсказание не сбылось. Ухо стало уменьшаться в размеpax, черная корка лопалась, и в трещинах проглядывалась розовая кожа. Наконец, ухо стало нормальным, только долго еще сильно мерзло не только на морозе, но даже и просто при промозглой и ветреной погоде.
Тем временем для нас поставили палатку, и мы перебрались в нее. Жильцов было четверо: я, старший экономист, Костя Калашник, прораб Володя Тимкин и помощник Кости просто Володя, фамилии не помню.
С Костей мне пришлось вместе поработать долго, я об этой работе еще расскажу в свое время, а сейчас просто скажу о нем. Он имел десятилетний срок по 58.6, то есть за шпионаж. В то время шпионаж навешивали многим, даже Бухарин, Зиновьев, Каменев и многие-многие обвинялись в шпионаже. Ирония же судьбы заключалась в том, что Костя был действительно шпионом.
Он закончил разведывательную школу НКВД по восточному направлению, где изучал китайский и японский языки, и был переброшен в Манчжурию, где с фальшивыми документами на имя русского белогвардейского беженца, которых в Манчжурии было тогда много тысяч, поместился на важной железнодорожной станции, где ему купили магазин прямо на вокзале. Его задачей был сбор информации по передвижению воинских эшелонов и любых интересных сведений, получаемых из разговоров японских офицеров, заходящих в станционный магазин и не подозревающих, что скромный торговец отлично владеет их языком.
По тогдашним китайским обычаям любая молоденькая продавщица обязана была становиться наложницей хозяина, а если случалось забеременеть, то сама уходила с работы, чтобы не причинять хозяину дополнительных проблем. Так было и у Кости, хотя одну из своих продавщиц он удержал от ухода и сделал ее вроде бы почти женой, которая выходила ему двух дочек.
