Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.
Потом стало известно, что жена его, не разделяя увлечённости художника, приходила жаловаться, плакала. Но он ей сказал: «Душа моя! В отношениях супругов, как в аэродинамике, есть точка перехода от плавного обтекания к турбулентному … Этой точкой в их отношениях является тот момент, когда женщину перестаёт интересовать дело мужчины, затем исчезает и её благотворная поддержка, одобрение, похвала, вдохновляющие в работе, тем паче в творчестве. (Ведь мужчина выявляет свою духовную сущность через творчество!) И тогда, утратив духовную связь, угасает и чувство… И никакие уловки, — продолжал он, — «порядочности ради», «привычки ради», «удобства ради», «выгоды ради» и всего прочего «ради», не воскресят редкостного чувства… Турбулентное обтекание — это хаос!.. Турбулентная любовь — не любовь!»
На этом супруги и расстались.
К тому времени уже оформилось его «творение». Оно оказалось довольно неуклюжим сооружением с размашистыми крыльями и мотором в тридцать лошадиных сил. Созданный по вдохновению художника, «Дедал» был свободен от привычных и рациональных канонов, продиктованных опытом человеческого летания. Здесь всё было ново.
Естественно, инженеры, разглядывая диковинное сооружение, не всегда воздерживались от выражения сомнений. Столь же естественно, он ожесточался: «Вы вот все ходите и смотрите, посмеиваетесь и критикуете, будто кто-то из вас уже имеет опыт в машущих полётах!.. Но ведь никто из вас никогда ещё не взмахнул крылами!.. И я убеждён: дальше разговоров о машущем полёте вы не пойдёте!.. Во-первых, потому, что головы ваши забиты канонами аэродинамики статических крыльев, представляющимися вам верхом совершенства… А чтобы выскочить за пределы этих канонов, вам недостаёт полёта фантазии, дерзновенности действий!.. Во-вторых, если бы у кого-то из вас и зародилась новая мысль, на её осуществление ваша жена, выдающая вам ежедневно на метро и на пачку сигарет „Норд“, не даст истратить и пятёрки. Если же вы из тех немногих мужчин, которые сами выдают жене по два с полтиной на завтрак, обед и ужин, то тут уж ваша, извините, жадность не даст вам истратить и рубля на приобретение материалов… Словом, как бы вы ни кичились своими знаниями, вам не дано взмахнуть крыльями!.. А я взмахну!.. Пусть и не взлечу сразу… Построю ещё три… пять… десять махолётов, но в конце концов взлечу!.. И я живу этой верой, я счастлив, видя, как день ото дня вырастают мои крылья… И улыбаюсь, глядя на лица, на которых досадливое изумление: „Неужели и вправду этот чудак счастливей нас?..“
Конечно, — продолжал этот удивительный человек, — вы можете и сейчас посмеяться надо мной: я для вас бедный, никому не известный художник… Но, полагаю, уж Лев-то Николаевич Толстой для вас что-то значит?! Позвольте напомнить, что говорит он в одном из писем:
«Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость…»
И ещё:
«От этого-то дурная сторона нашей души и желает спокойствия, не предчувствуя, что достижение его связано с потерей всего, что есть в нас прекрасного».
Я, Виктор Григорьевич, случайно присутствовал в мастерских, когда художник произнёс эту почти обвинительную речь; и мне кажется, она врезалась в моё сознание!
К испытаниям «Дедала» он приступил, когда «посторонних» лиц поблизости не было. Поэтому толком никто и не видел, как это случилось, но несомненно то, что, разбегаясь, махолёт перевернулся и выбросил своего «генерального конструктора». Получив обломком крыла удар по голове, он потерял сознание.
Все же этот удар судьбы голова одержимого изобретателя вынесла. Погиб художник через три года при испытании тринадцатой модели своего «Дедала»… Число это для него и впрямь оказалось роковым…
Но с того дня я дал себе клятву посвятить свою творческую жизнь созданию махолёта.
Так я стал его пламенным последователем. Естественно, очень хочется верить, что именно мне суждено подарить человечеству первый отрыв от земли, хотя бы метров на пять, взмахом крыльев… Вы улыбаетесь, доктор, и моим скромным задачам, и моему мальчишескому честолюбию… Но я убеждён, что машущий полёт на высоту пяти метров будет открытием века, нашего века, подарившего людям столько великих открытий, века, в котором люди слетали на Луну!
— Да нет, Георгий Васильевич, вы не так истолковали мою улыбку, — словно бы извинился Кулебякин, — она просто выдала моё восхищение вашим энтузиазмом.
— Да, преданность идее я позаимствовал у Художника… Но я инженер и иду к цели инженерным путём… Художнику было неинтересно, что до него делали в этом направлении люди. Мне же все, что пытались делать предшественники, необычайно интересно. Создавая своё, я использую весь опыт человеческого летания…
— Да-с… Году этак в 1936-м Михаил Клавдиевич Тихонравов писал, что непосредственная передача функций тяги крылу позволяет говорить о большем коэффициенте полезного действия. А Николай Егорович Жуковский утверждал, что лучшим летательным аппаратом является тот, который отбрасывает максимальную массу воздуха с минимальной скоростью. Таким аппаратом, очевидно, и будет махолёт… — Кулебякин взглянул на Тамарина: тот накручивал катушку. — Что, была поклёвка?
— Да вроде бы… Но, похоже, зевнул… Конечно, сорвала наживку!..
Виктор Григорьевич! Вот вы — крупнейший специалист в области устойчивости и управляемости самолётов, я — поэт-авиатор, если хотите… Давайте лучше коснёмся темы удивительной надёжности, безопасности и манёвренности птичьего полёта… Вот чайка… Видели, как она сцапала уклейку?.. А секундой раньше грациозно кружила над этим местом и вдруг ринулась вниз, чтобы у поверхности воды погасить полностью скорость и без всплеска клюнуть… И для этого ей потребовалось вывести угол атаки крыльев почти под прямой угол, но благодаря взмахам ей не грозило ни свалиться в штопор, ни хоть частично потерять устойчивость… Какой из самолётов мог бы сделать этот манёвр?
Кулебякин только смыкнул удилищем:
— Истину глаголете: ни один… Однако позволю намекнуть, Георгий Васильевич, необычайной сложности это машущее движение крыльев у птиц. Неспроста человечество до сих пор эту задачу не разрешило. Тысячи изобретателей и исследователей в мире за последнюю сотню лет делали попытки, но ни одному в машущем полёте ничего толком не удалось… Экую задачку, батенька, вы вознамерились решить!
— Последнее как раз меня не смущает. Человечество — это и мы с вами, доктор!.. Кому-то суждено эту проблему разрешить! Вот я и спросил себя однажды: а почему бы не мне?.. И тут же подумал: «А ведь человечество её пока не разрешило!..» — «Значит, на то были причины, — тут же возразил себе. — Ещё не накопилось необходимых знаний, ещё не существовало таких прочных и эластичных материалов, какие есть теперь, ещё не было всех этих умнейших автоматических устройств, приводов и движителей, которыми располагает современная техника… Да и увлечено было человечество освоением летания на неподвижных крыльях… Великий Леонардо тоже увлекался машущим полётом, но мог ли он полететь посредством своих мускулов?..
Именно сейчас, в наше время, для реального шага в разрешении проблемы машущего полёта все у человечества есть!.. И поверьте, доктор, не позже чем в следующем десятилетии человек полетит как птица, взмахнув крыльями. Если не мне будет суждено это сделать, то кому-то другому из энтузиастов… Ах, доктор! Разве бурное увлечение дельтапланеризмом — летанием на балансирных планёрах — не говорит о том, что человек жаждет этого птичьего летания, доступного всем?! Да, да, передвигаясь в воздухе с тысячекилометровой скоростью на реактивных суперлайнерах, осваивая космос, человек жаждет летать как птица!.. Не передвигаться, глотая расстояния, — это он уже воспринимает как должное, — а именно летать!.. То есть ощущая себя созданием с крыльями, которыми можно взмахнуть и полететь вот так, как эта чайка!
Кулебякин вдруг посерьёзнел:
— Все зажигательно и любопытно, милейший Георгий Васильевич!.. Но позвольте заметить: пока вы лишь агитировали за машущий полет… Нельзя ли услышать поконкретней: что удалось вам сделать в дополнение к давно известному мне как авиаспециалисту?
— К этому я как раз и подошёл, Виктор Григорьевич, — ничуть не смутился Тамарин. — Придерживаясь неопровержимой методы — идти от простого к сложному, — мы сразу же отмежевались от попыток точного воспроизведения птичьего полёта, не стали забивать себе голову проникновением во все тонкости устройства птичьих крыльев, а сочли, что машущий полет все же проще и доступнее, чем его представляли себе многие исследователи до нас, потратившие уйму времени на изучение каждого пёрышка и в то же время путавшиеся в понимании самого принципа возникновения подъёмной и тянущей силы в машущем полёте. Мы — а нас в нашем студенческом КБ сейчас семь человек — за исходную позицию приняли: при машущем полёте крылья взмахивают строго вниз и вверх, примерно на угол в 70 градусов, и это никакой не гребной полет, как его представляли многие исследователи прошлого, что необычайно усложняло задачу. Далее мы единодушно согласились, что в основе искусственного машущего крыла должна быть жёсткая и в известных пределах гибкая передняя кромка, а за ней — эластичная поверхность остальной площади крыла. При опережающем взмахе вниз передней кромки эластичная поверхность крыла округло прогибается вверх, образуя сильно вогнутый профиль. Он-то и отбрасывает воздух вниз и назад, создавая над крылом разряжение — в сумме это и даёт подъёмную и пропульсивную (тянущую) силу. Что же касается взмаха вверх, то за счёт того же опережающего движения жёсткой передней кромки, за счёт разряжения сверху крыла, воздействия уже возникшего встречного потока, спрямляющего эластичную поверхность, он, этот взмах крыла вверх, является лишь подсобным, возвращающим крылья для рабочего взмаха вниз. На этот подсобный взмах вверх, как показал в своё время Тихонравов, затрачивается лишь 6 — 12 процентов мощности по сравнению с рабочим взмахом вниз.
