Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»
— Вторую ночь — как бревно на воде: лежать лежу, а утонуть не могу…
— Может, болит чего?
— Да нет, спасибо, здоров, вполне здоров.
В понимании Тучина, бессонницей люди страдают либо из-за болезни, либо из-за трусости.
— Со мной Яков Фофанов пойдет, — добавил Мартьянов, сознавая, видно, что одного, без присмотра, Тучин его и на шаг не отпустит.
— Ну что ж, двигай, — сказал кисло, но к утру, чтобы быть в отряде…
В десять утра приехал на велосипеде Николаев, запыхавшись протянул записку. Почерк Мартьянова:
«Дмитрий! Разреши уничтожить двух финских полицейских — угоняют лошадей…»
Рубанул перебитой рукой — треснула повязка и на плече сморщилась, на шее белый, красный след.
— Это опасный человек, Алексей. Ему нужен подвиг, а для подвига все меньше дней… Ему, видишь, надо из национального батальона прямо в национальные герои, и ему плевать, что своим геройством он может поставить под удар безоружный отряд… Ах ты, вояка, мать тебя за ногу!
На обороте записки зло черкнул:
«Категорически запрещаю. Немедленно в условленное место».
— Передай. Скажи, если пальнет, руки обломаю… А ты чего такой квашеный, Алеха?
— Так. Плохой сон приснился… Бабу голую видел, в бане.
— Сочувствую, — рассеянно сказал Тучин. — Гони. Алеха, время не ждет…
Мартьянов объявился в родных местах неожиданно: умер в Залесье тесть. Однако миновали дни скорби, а представитель «батальона соплеменников» не торопился доложить о своих успехах. Пришел наконец в сопровождении Николаева и Саши Егорова.
— Я, Иван Александрович, сильно извиняюсь, — холодно встретил его Тучин. — Я очень уважаю покойников, как правило, они хорошие люди… Расскажите, что в батальоне.
— Работа ведется, — неопределенно ответил Мартьянов, но взгляд держал твердо, если не сказать — настороженно.
— Какая?
— Мне удалось собрать кое-какие сведения об укрепленном районе Сармяги. Должен сказать, что более выгодного рубежа для обороны на подступах к Олонцу не существовало.
— Оценка обстановки — дело командования. Факты.
— Хорошо, факты. Сармяги — не только почти непроходимое болото пятикилометровой ширины с малозаметными полыньями. В центре болота, на группе островов — усиленные подразделения боевого охранения, — покрутил шеей, двумя пальцами ослабил воротник мундира. — С правого фланга к Сармягам примыкает другое болото… Вот названия, извините, не упомнил… Здесь, в межболотном дефиле — центр оборонительной полосы Магрозеро — Сармяги — Обжа. Узел сопротивления обороняется батальоном пятой пехотной дивизии… Минные заграждения, сплошная завеса перекрестного фланкирующего огня. Маневр и фланговый охват исключены… Скажите, эти сведения… я могу рассчитывать… Они представляют какую-нибудь ценность для нашей Красной Армии?
Тучин покачивал руку — будто взвешивал эту самую ценность и соизмерял ее с неожиданным приобщением лейтенанта финского батальона к Красной Армии.
— Иван Александрович, — сказал глядя в окно, — мне важно знать, удалось ли что сделать для батальона, для спасения чести и жизни товарищей по батальону?
— Видите ли, — замялся Мартьянов. — Вся беда как раз в том, что у меня нет товарищей, почти нет… Я был одинок. Там каждый одинок… Результат слежки, доносов… Я просто не решился. Отнеситесь к этому правильно, — конец войны… семья… Я не мог так глупо… так рисковать собой.
Мартьянов грыз ноготь большого пальца, и без того обкусанный до мякоти, — привычка, которая вдруг нападает на человека, как окопная вошь.
— Понижаю. Что вы намерены делать дальше?
— Об этом я хотел посоветоваться с вами, — он пытался взять себя в руки — нога на ногу, плотно прижатая к колену ладонь. — Мне нужен совет, — повторил, и твердый взгляд его говорил: я вверяю вам себя, разве этого мало, чтобы верить человеку, много страдавшему и все-таки, как видите, не потерявшему самообладания, готовому последовать любому разумному предложению.
— На Карельском перешейке началось генеральное наступление, — бесстрастно информировал Тучин. — В финской армии издан приказ о немедленном возвращении солдат и офицеров, находящихся в отпуске, в расположение своих частей.
— Я предупрежден.
— Это еще не все. Мы ведем досужие разговоры, Мартьянов. Ваш батальон разбит.
— Боже мой! — Мартьянов закрыл лицо руками и так сидел, раскачиваясь. — Боже мой…
— У меня есть предложение, Мартьянов. Здесь укрыть вас негде. Поезжайте в Петрозаводск, пробудьте несколько дней у надежных людей, подходящий адрес я дам…
Батальон, разумеется, был жив-здоров, но иначе Тучин поступить не мог. Не решился он ни отпустить, ни приблизить Мартьянова. Чуял: доверять ему — голову на руках подкидывать.
Из Петрозаводска Мартьянов вернулся 18-го. До 21-го Тучин продержал его у себя. Вечером предложил идти в расположение отряда — ознакомить людей с материальной частью оружия, дать им некоторые тактические навыки. Ночью Мартьянов отпросился к жене…
3У каждой деревни находятся энтузиасты-отшельники. Так, похоже, под боком у Залесья на поле, отгороженном легким простенком ольшаника, завелась деревушка Пустошь. Здесь зажатая лесом дорога из Горнего рогатилась тропами. Тут, по правую руку, у кляузной бабы Рябчиковой по имени Любовь жила непроходимая собака.
Метров за полтораста до развилки Алексей Николаев сбавил скорость: передохну, решил, а уж потом как крутану, так псина и чихнуть не успеет… В первый выстрел он не поверил — щелчок кнута… Но вот второй, третий, четвертый. Когда он понял, что опоздал с запиской Тучина, раздался пятый… Мартьянов-таки выстрелил.
Алексей выскочил на поляну. У плоского камня на обочине лежал велосипед. Рядом ничком полицейский, красный клок травы в руке… Еще вертелось переднее колесо… Живой — ногами сучит… Сделал несколько кругов, словно в водоворот попал, и без оглядки рванул в Залесье… Видно, когда не знаешь, куда деваться, ноги несут домой.
У дома сунул велосипед выбежавшему отцу, да задворками — к Саше Егорову. Наспех решили с Егоровым, что полицейского надо с дороги куда-то деть. Сашка — растерянный, зуб на зуб не попадает. Напрасный, говорит, труд. Как раз в Пустоше каратели лес чешут, Вознесенских парней ищут, в Ладве из-за них на трое суток поезд задержали…
Их схватили на краю деревни, где до леса было рукой подать. Любовь Рябчикова подтвердила, что кроме Николаева никто из Горнего в Залесье не проезжал. Да, да, она видела, он проезжал, но он не стрелял, у него, господин офицер, только проехавши потуда, где стреляно было.
— Почему прятались?
— С испуга, господин лейтенант.
— Обыскать.
Когда из пиджака извлекли записку Тучина, Алексей понял, что терять ему больше нечего. Люди его склада легко поддаются неизбежности. Лишенный страха за себя, он думал, что он сволочь не чище Мартьянова, что если бы не его собачья боязнь, он, может быть, успел бы вовремя, что и жизнь и смерть для него теперь одинаково лишены смысла, что само его молчание под пытками — утешение, не больше: и оно ляжет на почерк Тучина резолюцией — «с подлинным верно».
Он не почувствовал боли, когда чем-то тяжелым его свалили на землю… Мучительно торопился встать — стоять, стоять, все видеть до конца.
Полицейских было человек сорок. Часть из них разгоняла набегавшую деревню. Сержант Туоминен и еще трое направились в сторону Пустоши — видно, за под-стрелянным. Остальные сгрудились вокруг пленников, и по кругу, в поисках умеющих читать по-русски, ходили его бумажки…. Маленький начальник отряда, адъютант-поташонок гиганта Ориспяя лейтенант Монтонен, очень интеллигентно бил по щекам Сашу Егорова. Саша жмурил глаза, рот широко открыт. Он открывал рот даже при стрельбе из пистолета — кто-то ему сказал, что так не оглохнешь от грохота выстрела.
— Где взял гранату… говори, где взял гранату?
— Нашел, — жмурился Саша.
— А самолет? Кто говорил, что самолет сбросил?.. Кто так говорил?
— Нашел! — и все поправлял на мотавшейся голове кепку, словно это было очень важно, как сидит на голове кепка…
Алексей очнулся под окнами своего дома. Кричала мать и все рвалась к нему. Отец держал ее с каким-то мертвым безразличием, не глядя, и оцепенело твердил: «Надя, Надя…»
Он увидел полицейского — тот лежал на траве, смотрел немигающе, стеклянно, и тихо, как на замедленной съемке, мотал головой: полицейский свидетельствовал, что нет, не этот убивал… он боится сказать, ему не поверят, но ему все равно, он умирает… стрелял Тучин… Тучин, а второй был его брат Степан… кажется, брат.
Полицейский умирал, Монтонен остолбенело смотрел на его замерший рот — случай, когда веришь невероятному, и все-таки прошли минуты, прежде чем лейтенант решился разделить отряд надвое… Те, что уходили с Монтоненом в Горнее, вскочили на велосипеды… В клубах пыли крутила педалями тучинская смерть…
