Илья Штемлер - Война детей
– Полонез Огинского! Исполни! – проговорил один из парней. – Хочется серьезной музыки. Опохмелиться.
Скрипач оглянулся. Стекла его очков тускло отразили далекий фонарь. Очевидно, приняв и Глеба за одного из хулиганов, он сник.
– Прошу вас! Я тороплюсь… Я могу дать денег.
Он суетливо сунул руку в карман. Не нашел. Прижимая скрипку, он принялся шарить во втором кармане.
– За кого ты нас принимаешь, Паганини?! – тот, с гитарой, ухватил скрипача за руку. – Мы любители чистого искусства. Сыграй – отпустим!
– Но… я не знаю полонеза Огинского.
– Тогда дай я сыграю.
– Сыграй, Тиша! – воодушевился коренастый. – Попробуй!
Скрипач крепче прижал футляр:
– Нельзя. Снег идет. Сыро.
– Сыро? – и коренастый сбил с головы скрипача шляпу.
– Вы что? Хулиганы! – вдруг выкрикнул скрипач. Возмущение на мгновение перевесило страх, и он толкнул коренастого в грудь, наклонился и поднял шляпу.
– Ах ты драться?! – выкрикнул коренастый и ударил скрипача. Глеб сидел не шевелясь. Мгновениями он готов был сорваться с места, расшвырять этих молодчиков. С каким бы упоением он это сделал! Его тренированные, сильные мышцы были возбуждены. Они были готовы к этому, они требовали, ныли от нетерпения, от жажды борьбы. Но ему нельзя ввязываться ни в какие истории. Всю жизнь теперь он будет прятаться, ибо сам страшной виной виновен. И всю жизнь теперь он будет ждать, что придут однажды и скажут: пошли.
Скрипач стоял – длинный, нескладный, без шляпы – и плакал.
– Ладно, ладно, – произнес один из парней. – Ничего с твоей скрипкой не сделается, – и еще раз ударил музыканта.
Глеб поднялся со скамьи, швырнул сигарету в снег.
Он ощутил сладость свободы.
Он не мог больше таиться, как не может пловец, что вынырнул на поверхность из глубины, не схватить свежий глоток воздуха. Никакая сила не заставит его отказаться от этого. Ведь жажда справедливости сильнее всех инстинктов, любого благоразумия.
Глеб понял, что иначе ему не жить. С каким наслаждением он сейчас раскидает этих подонков! Его сильное тело рвалось, требовало столкновения. Скованное долгими днями страха и тоски, оно сейчас было словно стальная сжатая пружина. Он был сейчас невменяем, буен, дик. Нет такой силы, что могла его удержать.
Подобравшись, парни смотрели на приближающегося к ним Глеба. Их было трое. Они что-то выкрикивали, но Глеб их не слышал. Он знал, что ему надо делать.
В это мгновение из-за угла на полном ходу появилась патрульная милицейская машина. Из машины выскочил милиционер и бросился к Глебу. Машина остановилась рядом с парнями…
Дежурный раздал всем по анкете:
– Надеюсь, все грамотные. Заполнять разборчиво. Иначе будете переписывать заново.
Глеб написал свою фамилию, имя, отчество. Коренастый повернулся к скрипачу:
– Сам меня первым ударил, а теперь…
– Я вас не трогал. Я шел с концерта, – вяло произнес скрипач.
– Ну скажи, скажи. Ты не первым его ударил? – вступил гитарист. – Честно!
– Тихо! – прикрикнул дежурный. – Разберемся!
Он собрал анкеты и разложил их на столе, точно игральные карты.
– Так-так… Один, значит, студент политехнического, второй – слесарь-механик в институте, третий… Ты чем занимаешься? – дежурный посмотрел на коренастого.
– Я в настоящее время… болею. С легкими не в порядке.
– Болеет он! – возмутился скрипач. – Чуть руку мне не сломал, подлец!
– А вы не оскорбляйте! – поправил коренастый и взглянул на дежурного. – В официальном учреждении, не в пивной.
Скрипач сконфуженно умолк.
Лейтенант постучал карандашом по столу.
– Так-так… Хулиганите, значит? Избиваете граждан?
– Так он первым полез! – воскликнул коренастый.
Скрипач от изумления лишь покачал головой. Дежурный переводил взгляд с одного на другого.
– Конечно! – загалдели парни. – Он первый полез! И товарищ вот подтвердит. Он сидел на скамейке, отдыхал. Мы же к нему не приставали, верно?
Глеб уперся локтями в колени, положил подбородок на сжатые кулаки. Он молча, в упор разглядывал молодых людей. Обыкновенные ребята. Один – студент-политехник, почти коллега. Второй – механик в НИИ. Глеб-то знал, что это значит. Экспериментальная работа. Тонкая, требующая хороших рук.
– Как же вы могли? – тихо проговорил Глеб. В голосе его, негромком, слегка растягивающем слова, звучало такое отчаяние, что молодые люди притихли, искоса поглядывая на Глеба. – Я все видел, лейтенант, и все расскажу.
Через полчаса опрос закончился.
Дежурный предложил каждому расписаться в протоколе. Затем распорядился, чтобы парней задержали до утра. Скрипача и Глеба он приказал отвезти домой на милицейской машине. А пока скрипач вышел в коридор, чтобы привести себя в надлежащий вид.
Лейтенант что-то записывал в толстую книгу, макая ручку в ученическую круглую чернильницу. В тихой дежурке тикал белый жестяной будильник. Из-под стола вышел сонный, тяжелый кот, вытянул лапы и сладко потянулся.
– Скажите, лейтенант, вы помните, на Менделеевской женщина погибла? – проговорил Глеб.
– На Менделеевской? – Лейтенант не поднимал головы. – Чтото припоминаю. Давно было.
– Не так уж… Три месяца и, скажем, двадцать дней.
– А что, вы и там проходили свидетелем? – усмехнулся лейтенант. – Вам везет. Спать надо по ночам, спать.
Он поднял голову и пристально посмотрел на Глеба:
– А с чего вы вдруг спросили?
– Нет, ничего. Просто вспомнил, – спокойно проговорил Глеб. – Сотрудник мой живет на Менделеевской. Рассказывал.
– Пока ничего не слышно. Глухо.
Глеб встал:
– Спокойной ночи, лейтенант.
– Бывайте!
***Во втором этаже детского сада светилось окно, задернутое голубой занавеской.
У самого крыльца, в канаве, покачивался белый игрушечный кораблик.
Глеб притопил его носком ботинка. Кораблик исчез, но через мгновение вынырнул вновь и поплыл. Теперь до него не дотянуться.
За дверью раздался радостный голос Марины:
– Глебушка!
Дверь распахнулась.
На лестнице пахло чем-то съестным. И еще лекарствами.
Забытая кукла валялась на ступеньке, свесив в проем капроновые волосы. Глеб подобрал куклу и подбросил. Кукла лениво перевернулась в воздухе и плюхнулась мягко, как подушка.
– Эй! – крикнул он. – Не стойте слишком близко! Я тигренок, а не киска!
Глеб подхватил куклу и закинул ее на подоконник. Там что-то загремело, покатилось.
– Глеб! Ты что, с ума сошел?
Марина побежала наверх. Широкий халат, скрывавший ее располневшую фигуру, распахнулся. Глеб захохотал, повиснув телом на перилах. Марина остановилась на площадке второго этажа.
– Дурень!
– Ну вот, – не успокаивался Глеб. – Сразу и дурень!
– Что с тобой? Ты пьян? – Марина старалась сдержать раздражение.
– Я? Как стеклышко. Ни в одном глазу.
Марина зашла в свою комнату. Громко хлопнула белая больничная дверь.
– Эй! Почему у вас пахнет лекарствами? – крикнул Глеб.
Марина высунула голову:
– Послушай, если ты намерен орать, отправляйся лучше домой. И дай мне спать. Мне в семь детей принимать.
Глеб опустился на ступеньку, положил подбородок на колени.
Марина присела рядом.
– Простудишься, – проговорил Глеб усталым голосом. – Тут дует.
– Не простужусь.
Помолчали.
– Извини. Я тут раскричался, – проговорил Глеб.
– Чепуха. Сад пустой.
– Измучилась ты со мной, – пробормотал Глеб.
Марина вытащила из кармана розовый лоскут, разложила на коленях. Лоскут принял форму распашонки.
– Нравится?
Глеб взглянул на распашонку:
– А почему розовая?
– Розовая? Потому что у нас будет девочка. Хочу девочку!
Глеб усмехнулся:
– Чтобы не пришлось… покупать ему мотоцикл?
– Да! – подхватила она четко и раздельно. – Чтобы не пришлось покупать ему мотоцикл!
Глеб помолчал. Вздохнул:
– В таком случае надо ее приучить правильно переходить улицу. Еще неизвестно, мальчик лучше или девочка.
– Девочка, – прошептала Марина.
Как они давно не говорили об этом! Казалось, прошла вечность.
Казалось, что все-все забыто.
Лампочка под матовым круглым шаром мигнула и потускнела – изменилось напряжение в сети.
– Между прочим… кажется, дело о происшествии на Менделеевской сдали в архив.
Глеб вслушивался.
– Что ты молчишь? Говорю, дело, кажется, сдали в архив… Да ответь же что-нибудь!
– Что ответить? Мы с тобой часто мыслим одинаково, Глеб.
– Ты хочешь сказать, именно так я буду через много лет объяснять ему? Или ей? – Глеб скомкал распашонку и сунул в оттопыренный карман Марининого халата.
– Нам надо расстаться, Глеб.
В расстегнутом вороте ее халата виднелась рубашка с чуть надорванной мережкой.
– То есть… как? Ведь я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя… Никогда никого так не любила. Ты знаешь.
– Так в чем же дело, Мариша? Сейчас, когда…
