Илья Вергасов - Крымские тетради
Сам, значит, машинист паровоза, фамилия Томенко, зовут Михаилом.
Вдруг вспомнилась областная комсомольская конференция. Ведь я именно там видел большой портрет этого человека: «Лучший машинист Сталинской железной дороги!»
Уточнил. Да, был, кажется, портрет, сам он не видел его, но слышал о нем.
Томенко и его товарищи — коренные севастопольцы, работали в депо, водили военные эшелоны, рыли окопы, а потом гамузом пошли партизанить. Восемьдесят два человека. Железнодорожная группа. Командует Федор Верзулов. Слыхали? Ну как же! Машинист, известный на всей дороге, наш учитель. Крепкий мужик.
Томенко говорил, а руки проворно снимали сапоги, перематывали портянки. Мужик, видать, сноровистый.
Бортников хотел подробностей и не оставлял связного в покое:
— Да ты рассказывай, как воюете вы там?
— Туго. — Томенко встряхнул вещевой мешок.
— Каратели жмут, что ли?
— И они жмут. И мы им жару поддаем. — Мешок за плечи.
— Ну и молодцы!
— Все одно туго. Фашист что-то надумал.
— А вы по-партизански: пришел, увидел, бабахнул — и айда прочь!
— Нельзя. Под Севастополем для фашиста место нервное.
С тем Томенко и простился. Мне он понравился. «Место нервное» — точно сказано.
Бортников поглаживал усы, отрицательно покачал головой:
— Отчаянный этот Красников. Я отряды там не держал бы!
А Красников держал и воевал. У меня обострялось желание как можно скорее побывать в тех краях, да и причина была: недалеко от севастопольских лесов, в районе Чайного домика, располагался отряд нашего района Акмечетский, не щедрый на связь. Как там у них?
Конечно, в те дни я не знал никаких подробностей о жизни красниковского штаба. Было известно: воюют, имеют немалые потери, о них шумят сами фашисты. По каким-то каналам проникало к нам и такое: в Пятом районе в последнее время складывается обстановка неуверенности.
Только уже после войны многое для меня прояснилось.
Сам Владимир Красников тогда придерживался твердого намерения воевать рядом с родным городом. Он блокирован, надо отдать все силы, если нужно — и жизнь, но помочь ему. Короче, командир вел линию, взятую с первых дней борьбы: действовать — и активно — на главном направлении, на «нервном месте».
Комиссар Василенко отлично понимал его, но старался смотреть дальше. Самопожертвования он не признавал. Партизаны есть партизаны, они живы маневром. Надо уходить в более глубокий тыл, а оттуда посылать летучие боевые группы на севастопольские дороги.
Особую позицию занимал начальник штаба района Иваненко. До войны главный финансист города Севастополя, аккуратный внешне, сухой в общении, официально вежливый, душа под семью замками.
Иваненко гнул свою линию, которая была тоже не лишена смысла и сводилась вот к чему: «Никакой партизанской войны во втором эшелоне фронта быть не может. Что могли — то сделали, а сейчас, пока еще не поздно, надо уходить в Севастополь».
Все эти мнения не были частными. Они отражали настроения, живущие среди партизанской массы.
Но последнее слово оставалось за Владимиром Васильевичем. Он собрал командный состав и решительно сказал:
— Не паниковать!
…Ветер разогнал пелену с гор, серыми тучами замораживалось небо. Посыпался мокрый снег.
Красников в это утро был особенно собранным, что почувствовали все. Он велел командирам быть на своих местах, сам с комиссаром Василенко забрался на Сахарную гору и там застыл, прислушиваясь.
Ровно в восемь утра тишина неожиданно оборвалась артиллерийским огнем. Он начался со стороны противника, но уже через минуту дружно ответил Севастополь.
Дуэль между нашими морскими батареями и немцами становилась все жарче. Отдельные снаряды пролетали стоянки партизан и оглушающе рвались, дымно, но без пламени.
Полчаса качало горную гряду, ходил ходуном лес, а потом как отрезало. Только пороховая гарь остро била в ноздри.
Минута тишины перед атакой… Кто из фронтовиков не помнит ее!
Комиссар с тяжело опущенным подбородком уставился в одну точку, Красников протер пальцами стекла пенсне.
Ни командир, ни комиссар не предполагали, что эта дуэль непосредственно коснется их самих и подчиненных им отрядов. Что она просто отвлекающая сила, что под ее прикрытием подбираются к партизанам каратели.
И вдруг, прямо под ногами, автоматные очереди, свист пуль и беспокойный бас Верзулова — командира Железнодорожной группы:
— Фашисты!
Крики:
— Сюда! Сюда!!
Красников скатился с горы, увидел Михаила Томенко.
— Где ваши?
— Вот рядом.
— Атакуй! — Красников показал на тропу.
Группа железнодорожников метнулась вправо и тут же увидела немцев, осторожно нащупывающих тропку на Сахарную гору.
Красников перебежал поляну, пули взрыли за ним снег.
Чья-то сильная рука пригнула его к земле.
— Убьют, командир!
Это был командир группы Михаил Якунин, бывший секретарь Корабельного райкома партии.
— Много наших? — отдышавшись, спросил Красников.
— С полсотни. Думаю так: немцы не минуют поляну.
И буквально через минуту в двадцати метрах от партизан появилась цепь карателей. Немцы осмотрелись, а потом сбились плотнее.
— Якунин, нельзя упускать! — шепнул Красников.
— Не упустим, командир. А вы отползите назад, прошу!
— Хорошо!
Не успели каратели пробраться через узенькую полоску кизильника, как в упор застрочили якунинские автоматы.
Но немцы опытные, они вмиг рассыпались и ответили более сильным огнем. Появились раненые якунинцы.
Красников увидел комиссара. Вокруг него жался тыл соединения: штаб, санчасть, комендантский взвод.
Три очага боя наметилось. Каратели, по-видимому, решили прижать отряды к Тещину Языку — горному плато над пропастью. Оттуда один выход — лобовая атака, а это равносильно гибели всего партизанского ядра. Было ясно: враг отлично ориентирован, у него опытные проводники.
Я за время партизанства в Крыму несколько раз оказывался в обстановке, схожей с той, в которой сейчас находился Владимир Красников. И все же не могу передать, как складывается правильное решение. Главное — чутье. Есть что-то внутреннее, что толкает тебя именно на такой шаг, а не на другой. Помню свой второй бой в том же коушанском гарнизоне, куда мы в час ночи лихо ворвались, а в шесть утра не могли оттуда выйти. Фашисты перехитрили нас, выскочили из гарнизона и заняли господствующие вокруг Коуша высоты, отрезав дороги и тропы, ведущие в лес. У нас было одиннадцать раненых, а в подсумках пусто. Момент критический. Я не знаю, какое решение принять. Пять минут раздумья. Для партизан они показались вечностью. «Веди, веди скорее!» — кричала наша медичка. А я не знал, куда вести. И вдруг изнутри толчок: «Спускайся снова в село и выходи на асфальтовую дорогу, идущую в сторону Бахчисарая. Там тебя не ждут!»
И я прислушался к своему внутреннему голосу, повел партизан в… Коуш. За спиной моей кто-то паниковал: «Он к фашистам нас ведет!»
Я резко повернулся на этот панический крик и поднял пистолет.
— Не надо, командир! — Мягкая рука медички Наташи прикоснулась к моей небритой щеке. — Не надо, и так хватит, — еще раз повторила девушка.
Мы спустились в Коуш, сбили небольшой заслон врага, прихватили на ходу подводу, уложили на нее раненых и выскочили на асфальт. Мы бежали с километр, а потом свернули в русло реки Марта и по нему поднялись в горы.
Я до сих пор не знаю, почему так поступил, но знаю: по-другому было нельзя.
И Красникова, по-видимому, повело такое чутье.
Он сколотил ударную группу, до ста партизан, и предпринял неожиданную для врага атаку. Он вел отряд прямо и открыто по лесной дороге вдоль кизильника, за ним комиссар тянул довольно громоздкий тыл. Метров пятьсот прошагали, и, к удивлению всех, никакой помехи со стороны карателей не встретили. Тут, наверное, чем-то был нарушен немецкий расчет, а стоит нарушить его, как ломалась самая хитроумная комбинация, — это я на своем опыте знаю.
Красников круто повернул отряд и оказался над… немецкой цепью, в ее тылу. Командир не потерял ни единой секунды на размышления, а сразу же атаковал.
Результат ошеломляющий: до двух десятков убитых карателей, а остальных как не бывало — вмиг исчезли! Немцы умели в лесу появляться внезапно, но исчезали еще сноровистее.
Были случаи и совсем парадоксальные. Когда Михаил Томенко атаковал первую немецкую цепь, она рассыпалась в беспорядке: где свои, где чужие не разберешь. Партизан Николай Братчиков, бывший железнодорожник, человек смирный и исполнительный, неожиданно встретился с предателем Ибраимовым. Братчиков не знал и не слыхал, какую роль выполнял бывший снабженец партизан, принял его за родного человека, как и он попавшего в беду. Ибраимов сразу это смекнул и спросил как ни в чем не бывало:
