Юрий Тарский - Испытание огнем
— Точно! — перебил его Гаврилов. — На полке горячем с веничком попаришься — и будто на свет заново народился!
— А по мне, главное — из дому письма получить, — задумчиво, словно разговаривая с самим собой, сказал старшина торпедистов Дронов.
— Да-а… Письма… Хутор наш спалили начисто, гады. Одни печные трубы торчат, как кресты на погосте, — через силу проговорил Мартынюк.
— Твои-то где? Живы? — спросил Гаврилов.
— Мать в начале войны схоронили — бомбой ее убило, батя и старший братан в партизаны подались, а сестренка по чужим людям мыкается, — ровным голосом начал Мартынюк и вдруг перешел на шепот, задыхаясь от ненависти: — Грудь в грудь бы мне с ними! — Он заскрежетал зубами. — Как гнид бы давил, без жалости!
— Так ведь и тут без дела вроде не сидим, — повысил голос старшина Дронов. — Вот сегодня, к примеру…
Слова старшины заглушил грохот близкого взрыва. Палуба дернулась и встала на дыбы. Люден расшвыряло по сторонам. Замигал и погас свет. Град стеклянных осколков со звоном брызнул на палубу. Сквозь скрежет железа пробились крики команд и дробь колоколов громкого боя, но их тут же вобрал в себя долгий клокочущий гул нового взрыва.
Старшина Дронов рывком поднялся с палубы и бросился к переборке. Стараясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной тьме, он бросал приказания матросам и получал их доклады. Над действиями своими он почти не задумывался: каждое из них, скупое и расчетливое, было выработано на сотнях тренировок.
Заставив на мгновение зажмуриться, ослепительно вспыхнули лампы аварийного освещения. И тут же Дронова ударило током. Из глубины отсека послышались крики:
— Пробит электрокабель!… Бьет током!
— Вырубить свет! Всем заделывать пробоину! — приказал Дронов.
Отсек вновь погрузился в темноту. Казалось, прошла вечность, прежде чем Мартынюк, ползая на коленях по усыпанной битым стеклом палубе, отыскал аккумуляторный фонарик, выброшенный взрывом из гнезда. Жиденький лучик света пробежал по отсеку, выхватывая из темноты белые пятна лиц, тускло мерцающие стекла приборов, змеиное переплетение трубопроводов. Кто-то у кормовой переборки вскрикнул:
— Всплываем!
Старшина бросил взгляд на глубиномер. Черная стрелка быстро неслась по круглому полю циферблата. Когда ее острие уперлось в пузатый ноль, палубу начало медленно перекашивать из стороны в сторону. Качка становилась все сильнее и резче. Потом стрелка вдруг снова стронулась с места и запрыгала с деления на деление, показывая увеличение глубины. Качка прекратилась. Дифферент на корму стремительно нарастал. Стоять было невозможно. Чтобы удержаться на ногах, люди цеплялись за что придется.
Немного не дойдя до предельной черты, стрелка опять остановилась, но дифферент на корму не уменьшился. Отсек быстро затопляла вода, и, казалось, ее уже ничем не остановить. Вода хлестала через покореженную крышку люка и выбитые взрывом заклепки в корпусе. Старшина Дронов и Мартынюк пытались остановить ее, прижимая матрацы к пробоине. Рядом, возле торпедных аппаратов, работали Гаврилов и Жаворонков. Они тяжело дышали, изредка перебрасывались короткими фразами. Матрацы не помогали, вода тугими фонтанами била из нескольких трещин в борту.
В глубине отсека Фролов пытался наладить помпу. С ее помощью можно было остановить приток воды и начать осушение отсека. Но помпа отказала: всхлипнув раз–другой, она умолкла.
Из шестого отсека азбукой перестукивания запросили:
— Доложите командиру о повреждениях. Какие меры приняли?
Старшина Дронов вооружился гаечным ключом и, поглядывая на переговорную таблицу, нанесенную масляной краской на двери, быстро застучал: “Вода поступает. Течь заделываем. Люди в порядке”.
“Держитесь, товарищи! Надеемся на вас!” — послышался новый стук из соседнего отсека.
“Есть держаться!” — простучал в ответ Дронов и — поспешил на помощь товарищам.
— Как они там? — наваливаясь грудью на матрац, закрывающий пробоину, тревожно спросил Мартынюк.
— Порядок. Все нормально, — становясь с ним рядом, сказал Дронов. — Надеются на нас. Работай…
Подводная лодка лежала на грунте. Повреждений было так много, что Снегов с трудом отгонял мысль о невозможности с ними справиться. Беспокойство за людей, оставшихся в поврежденных отсеках, не покидало его ни на минуту. Он отдавал приказания, выслушивал доклады, беседовал с механиком, штурманом, но все это время думал о тех, кто отделен от него стальными переборками. Дорого бы он отдал за возможность хотя бы на несколько коротких минут оставить свой пост и пройти по отсекам, поговорить с товарищами, подбодрить их душевным словом. Началась методическая бомбежка.
Частые продувания цистерн не могли остаться не замеченными врагом, ведь море над лодкой то и дело вскипало пузырями. При каждом близком ударе глубинных бомб “Касатку” встряхивало и подбрасывало над грунтом. Казалось, ее стальной корпус обжимают гигантскими клещами и он вот-вот хрустнет, как яичная скорлупа.
Замполит Парамонов по заданию командира обошел отсеки, объяснил людям создавшуюся обстановку и возвратился в центральный пост. Снегов ожидал его с нетерпением. Тревожно впился в усталое, мокрое лицо. Быстро спросил:
— Как люди?
— Держатся. Таких не сломишь, — убежденно сказал Парамонов. Он взял Снегова за локоть и отвел к штурманскому столу. — Слушай, Петр Андреич, моряки сейчас мне план предложили, и я голосую за него. Это Дронов и его ребята. Их идея. Они говорят: фрицы сидят у нас на шее и в любую минуту могут разделаться с нами. Отлеживаться на грунте бессмысленно. Предложение одно — всплыть и пробиться под прикрытием артиллерии… — Парамонов приблизился вплотную, и Снегов ощутил на лице его горячее дыхание. — Скажешь, риск? Но неизвестно, где он больше: здесь, под глубинными бомбами, или на поверхности. Надводная скорость у нас приличная, пушки исправны, матросы — орлы. А риск… Придется рискнуть!
Снегов задумался. Перед его мысленным взором проходили полуразрушенные отсеки, выведенные из строя механизмы и приборы, зеленые лица матросов и офицеров, измученных, задыхающихся от недостатка кислорода и тем не менее самоотверженно борющихся за жизнь корабля и собственные жизни. Он, командир, был за них в ответе. От решения, которое он сейчас примет, от того, будет ли оно правильным, зависят их судьбы. А если он ошибется?…
Снегов глушил эту мысль, огнем прожигавшую мозг, но она возвращалась снова и снова. Его окружали товарищи, они стояли плечом к плечу с ним, и все же в эти минуты он чувствовал себя, как никогда, одиноко. Он остался один на один с необычайной тяжестью командирской ответственности я долга, и никто сейчас в целом мире не мог снять с его плеч этот груз.
“Думай же, Снегов!… Думай! — приказывал он себе. — Всплыть?…” Но не рано ли? Не будет ли это самоубийством, хоть и геройским?… Слишком неравны силы: израненная подлодка с двумя пушками против вооруженных десятком орудий и специально подготовленных для артиллерийского боя кораблей. Фашисты замяли выгодную позицию для решающего удара и только ждут, когда мы всплывем… Оставаться и дальше под водой?” Но противник зорко следит за нами и разгадает теперь любой наш маневр. Любой, кроме одного…”
— Над нами сторожевик и два катера-охотника! — доложил гидроакустик. — Они сбросили бомбы! — выкрикнул он прерывающимся голосом.
Люди в центральном посту оцепенели в ожидании неминуемого удара. Головы невольно вжались в плечи. Близкий взрыв подбросил “Касатку” на несколько метров вверх. С громким скрежетом она снова упала на каменистый грунт и беспомощно повалилась на борт. Переговорная труба с кормовыми отсеками прокричала испуганным голосом старшины электриков:
— Из аккумуляторных баков пролит электролит! Выделяется хлор!…
Снегов отбросил сомнения. Он подскочил к переговорной трубе и, стараясь унять волнение, объявил:
— Товарищи, обстановка вынуждает меня пойти на крайнюю меру. Сейчас мы всплывем и будем пробиваться артиллерией. Внезапность — наше оружие и спасение. Главный враг — сторожевик, и первый удар — по нему. Я уверен, вес исполнят свой долг! Комендоры, на вас вся надежда! — Он повернулся к старшему помощнику и властно бросил: — Всплывать! Артиллерийская тревога!
“Касатка” оторвалась от грунта и с огромным дифферентом на корму устремилась к поверхности. В центральный пост прибежали комендоры, на ходу застегивая ватники, натягивая поглубже шапки-ушанки. Из открытого люка артиллерийского погреба в отсек подали первые ящики со снарядами.
— Эх, братва, помирать — так с ясными очами! — тяжко отдуваясь, прохрипел трюмный машинист Фролов. — На небо только бы разок взглянуть!
— Помирать?! — зло обернулся старшина Дро-нов. — Лучше думай, как фашисту очи закрыть!
