Векослав Калеб - Прелесть пыли
Мальчик, запрокинув голову, осушил фляжку до дна.
— Немного в ней было. Вода! Чудесная штука вода! Напьешься и будто сыт. Костер вот нельзя развести. Я бы развел. Да и зажигалка подмокла. Ничего. Сейчас дальше пойдем.
Привалившись к лошади, они молча жевали и раскладывали куски мяса по карманам. Глаза сами собой закрывались. На Голом не было ничего, кроме шоферского кожуха. Из-под него высовывались тощие волосатые ноги. Не брился он дней восемь. Темные волосы на голове стояли колом.
— Видали мы и лучшие деньки, — сказал он.
— Да, — подтвердил мальчик.
— И снова увидим, — сказал он.
— Увидим, — оказал мальчик.
— Из всех земных благ нам перепала только конина. А знал бы ты, какая бывает картошка! Вот придешь со мной в Банью, увидишь! Будь ты хоть в сто раз голоднее, в два счета наешься. Эх, картошка, картошка! Рассыпчатая, мягкая, тает во рту, как масло. Здесь такая не родится. В этих горах, сынок, для нас ничего не осталось. Все вылизано дочиста. Войска, войска… Все уничтожили. А дальше… ты меня о чем хочешь спрашивай. Любой совет могу дать. У меня карманы набиты советами.
— Я бы предпочел, чтоб они были набиты хлебом.
— Честно говоря, я тоже. — Голый тщательно застегнулся. Волосатые, тощие ноги уходили в короткие широкие голенища немецких сапог. Волосы на ногах от холода стояли дыбом. Усталые руки покраснели.
— Я бы отдал тебе штаны, будь под ними что другое, — великодушно сказал мальчик.
— И я бы отдал тебе кожух, будь под ним шерсть погуще. К сожалению, я родился голым.
Штаны на мальчике висели так, словно их надели на него для просушки. Упитанностью он не отличался. Лицо его, еще совсем детское, сморщилось и пожелтело.
— Жуй мясо, жуй! Еда недурная. Тут тебе и витамины, и жиры, и чего только нет! Ведь для организма безразлично, съел ли ты ящерицу, кузнечика или кусок жареной телятины. Разумеется, в смысле калорий и всяких подобных материй.
— Я бы предпочел кусок жареной телятины стае кузнечиков.
— Согласен.
— И то хорошо. Для этого тоже голова нужна.
Голый выпрямился. Кинул на мальчика внимательный взгляд.
— М-да… да ты, случайно, не из Сплита? Гляжу, умен не по годам. Смотри! Не очень-то умничай. Нет, дело не во мне, а так, вообще… Полагаю, совет неплохой! Ну, а теперь пошли! Карманы полны мясом. Вот только соли не хватает.
— Ладно, зубы и желудок есть.
— Я хотел сказать, что огонь легко раздобыть…
— Чего-чего, а огня на войне хватает.
— Пошли! — Голый строго поглядел на мальчика. — Ты — разведка! Я — главные силы и тяжелая артиллерия. Докладывай обо всем немедленно!
— Что?.. Ладно.
— Боеприпасы беречь. Сколько у тебя патронов?
— Девять.
— У меня сто тридцать два. — Голый провел пальцами по пулеметным лентам.
Они поднялись немного вверх и пошли неровной крутой тропой, вьющейся почти по самому верху хребта. В ясное небо уходила длинная цепь вершин. Вдали голубело лесистое плато. Хребет, которым они шли, то спускался в тенистое ущелье, то поднимался на голые каменистые кряжи. Где-то вдали раздавались и замирали артиллерийские залпы.
Партизаны взяли курс на северо-запад.
Впрочем, они знали, что, куда бы они ни пошли, они придут к своим. Только бы не наткнуться на вражескую засаду!
Мальчик шел впереди. Худой, в длинной итальянской гимнастерке и широченных штанах, с винтовкой на плече, с гранатами на поясе и в кармане. Несколько минут он шагал почти бодро. Но потом начал спотыкаться и волочить ноги.
За ним осторожно, точно по чему-то острому или хрупкому, ступали две тощие волосатые ноги.
Партизаны явно переоценили свои силы. Сырое мясо в желудках выполняло свою задачу вовсе не так, как они думали.
— Подожди, — сказал Голый. — Переходи в арьергард.
Мальчик понуро повиновался.
Некоторое время они тащились по крутому скату, а потом пошли грабовой чащей, с усилием продираясь между деревьями.
Солнце пригревало все сильнее. Словно сейчас мирное время — ложись и загорай перед домом.
— Полежим немножко на солнышке, — предложил мальчик.
— Времени нет. Немцы в нескольких местах перешли реку. Надо быть начеку. Отойдем подальше, там отдохнем.
Не прошли они и пятидесяти шагов, как мальчик заметил, что из-за скалы, сквозь ветви, на них смотрят три или четыре солдата. Дула автоматов и винтовок нацелены прямо на них. Каких-нибудь десять метров отделяло солдат от партизан. В любое мгновение могли забить смертоносные струи. Мальчик краем глаза увидел фашистов, но счел за благо притвориться, что ничего не видит. И товарищу он не сказал ни слова. Усталость как рукой сняло. От мальчика не укрылось, что его спутник тоже зашагал бодрее, без всякой надобности сошел с тропинки и спустился в ущелье. Скоро солдаты остались далеко позади. Но партизаны, не замедляя шага, по-прежнему молча продолжали идти дальше. Иногда даже бежали. Только когда они оказались на другой стороне горы и внимательно огляделись вокруг, оба повалились на землю как подкошенные.
— Видел немцев? — спросил мальчик.
— Конечно!
— Они приняли нас за авангард и пропустили. Не дождаться им добычи!
— Пошли, — сказал Голый.
Они двинулись дальше, хотя силы были на исходе. Опять тащились по склону, снова вошли в лес.
В кустах и под буками было много теплых укромных уголков, и мальчик сказал:
— Легче будет идти, если чуть отдохнем…
Голый поднял руку:
— Стоп!
— Что такое?
— Люди.
Мальчик впился глазами в склон горы — туда, куда смотрел Голый. В самом деле, под ними неприметной тропкой двигалась цепочка людей.
— Ну, теперь наша очередь, — оказал Голый. — Обходный маневр!
Мальчик не расслышал. Оглянулся.
— Нет, мы сделаем обходный маневр. Тихо вперед, — шепнул Голый и побежал наперерез цепочке, выставив пулемет и показывая, куда заходить мальчику. — Не стреляй, пока не скажу.
— Это наши, — сказал мальчик.
— Откуда ты взял? А если немцы?
— Наши.
— Стой! — воинственно крикнул Голый.
Люди окинули засаду равнодушным взглядом. Словно им было безразлично, погибнут они или нет. И, не задерживаясь, пошли дальше.
— У меня в кармане мясо! — сказал Голый. И это не произвело никакого впечатления.
— Мясо! А хлеба нет?
— Хлеба нет.
— Мясо мы и сами недавно ели. А воды нет?
Голый потряс пустой баклажкой:
— Ни капли. Вода позади осталась. Но мы ее найдем. В эту пору воды сколько угодно. Надо только поискать.
Выражение на лицах партизан не менялось. Все они были один к одному. Кожа да кости. Череп и огромные глаза. Будто выходцы с того света. Из широких воротников торчали худые шеи.
— Картошки бы, картошки! — сказал Голый и двинулся вперед первым.
За ним поплелись остальные.
— Эй, вода! — крикнул мальчик.
— Сказал же я, что она где-нибудь рядом.
Под большим камнем плескалось небо. Ручеек пропадал тут же, в низинке за кустами. Все сразу сошли вниз.
— Точно, вода! — воскликнул Голый. — Вода! Чудо природы!
Все припали к родничку, и каждый на свой лад стал тянуть прозрачную, убегающую жидкость. Затем сели на склоне, положив голову на колени.
— Надо наполнить фляжку, — сказал Голый. — Да только маловата она на всех. Придется произвести партизанскую операцию.
Он вытащил патрон из пулеметной ленты, камнем выбил пулю и взял винтовку.
— Учитесь, дело полезное, — сказал он, сунул дуло в горлышко фляжки и выстрелил. Фляжка равномерно, сохраняя форму, раздалась вдвое. — Сейчас она все равно что две. Можно идти дальше.
* * *Шагали не очень-то бодро. Под тяжестью пулемета пошатывался и Голый. Колонна то поднималась, то опускалась, преодолевая ребра гор, отвесные кручи. Мальчик шел третьим. Ему, как и другим, казалось, что винтовка стала страшно тяжелой. Он перекладывал ее с плеча на плечо, как и все прочие. Один только Голый тащил пулемет с терпением мученика. Мальчика удивляло, откуда у него берутся силы.
— Дай-ка мне твою дубинку, — попросил он.
— Молчи, береги силы.
У мальчика и вправду было мало сил. Силы таяли и таяли, уходя в бездну, в темь.
Видел он все удивительно отчетливо и ярко, только все было каким-то плоским — точно силуэты на блестящей стеклянной поверхности. Мир то углублялся, превращаясь в реальность, то снова становился плоским. Хрустальная поверхность возникала чаще. Словно в полусне, мальчик, подобно другим, пытался жевать мясо. Но во рту то и дело пересыхало.
— Вода, — шептал он.
— Что — вода? — спросил его товарищ.
— Вода, — повторил он бессмысленно.
— Молчи, — сказал Голый.
Один из партизан опирался на винтовку, держа ее за ствол. Другой согнулся почти до земли и едва передвигал ноги, словно они у него деревянные. Трое были босы. На одном висели лохмотья немецкого полицейского мундира; пробираясь меж острых камней, продираясь сквозь колючие заросли, он оставлял на них лоскутья одежды и собственной кожи; ноги у него были сплошная рана.
