Юрий Гладышев - Я назову его имя
Тамаз вышел из палаты. Минут через пять он вернулся, но не с медсестрой, а с мужчиной в командирской форме. Его лицо показалось Сергею знакомым.
— Ну, как мы себя чувствуем? — спросил вошедший, присаживаясь на край кровати.
— Он себя хорошо чувствует, товарищ военврач, кушать хочет.
Военврач недовольно посмотрел на Тамаза:
— Помолчите, Мамуладзе, я вас не спрашиваю.
— Чувствую себя нормально, — сказал Сергей.
— Ну, положим, чувствовать себя нормально вы будете недельки этак через три-четыре. Дайте-ка руку.
Нащупав пульс, врач достал из кармана часы; в наступившей тишине было слышно, как они тикают.
— Так, — он убрал часы, — а теперь давайте сядем, — он размотал бинт, который прижимал руку к туловищу. — Тихонько пошевелите рукой. Больно? — Да.
— Где больнее?
— Сзади, возле лопатки.
— Ясно. Прижмите руку, — сказал врач. — Удивительное у вас ранение: в таком месте — и ни одной кости не задето. Но фиксирующую повязку мы пока оставим, не помешает.
Закончив бинтовать, военврач встал и направился к раненому, лежащему в углу.
Сергей хотел было спросить, почему его не отправили в медсанбат со всеми, ведь ранение у него не такое уж лёгкое, но передумал. Подумает ещё, что он в тыл напрашивается.
Военврач пробыл у дальней койки недолго. Уже подходя к выходу, остановился:
— Да, Мамуладзе, проводите товарища в столовую. Последующие пять дней прошли без каких-либо особых происшествий. На передовой стояло затишье. Поэтому раненых на полковой медицинский пункт не поступало. Только один раз принесли разведчика с пулевым ранением в ногу, но долго он здесь не задержался. Отправили в госпиталь. Нетранспортабельного раненого тоже увезли. Тамаз где-то нашёл шахматную доску, шашки и сделал из этого нарды, и они целыми днями бросали кубики. С Сергея сняли фиксирующую повязку, сменив её на перевязь, которая надевалась на шею. Военврач появлялся редко. В основном на медпункте хозяйничал военфельдшер Сёмин. Он проводил ежедневные осмотры, следил за порядком. Мамуладзе и Тимошина военфельдшер называл курортниками. Но для Сергея «курорт» неожиданно кончился, когда в палату зашёл незнакомый сержант с автоматом.
— Кто тут Тимошин? — спросил он, но, посмотрев на Сергея с Тамазом, уверенно ткнул пальцем в сторону первого. — Одевайся, пошли.
— Куда? — удивился Сергей.
— В особый отдел.
Тамаз вскочил с койки.
— Слушай, уважаемый, какой особый отдел? Зачем особый отдел?
— Ты тоже туда хочешь? — невозмутимо спросил сержант.
Мамуладзе посмотрел вопросительно на Сергея. Сергей и сам не понимал, в чём дело. Он молча стал натягивать штаны. С гимнастёркой из-за больного плеча вышла заминка. С помощью Тамаза её кое-как удалось надеть. Он же помог обуться.
Сержант терпеливо ждал. Когда Сергей оделся, кивнул на дверь:
— Пошли.
На единственной улице хутора было полно военного люда. По всей видимости, здесь располагались тыловые службы полка. Сержант рукой показал направление движения, а сам пошёл сзади. Ведёт как под конвоем, подумал Сергей. Он заметил, что встречные командиры и солдаты смотрели на него как-то по-особенному — видимо, знали, где служит сопровождающий сержант. Прошли метров двести.
— Сюда, — сержант кивнул на небольшую хату справа.
Зашли в ограду, поднялись на крыльцо. В сенях сержант, скомандовав: «Подожди», — приоткрыл дверь и кому-то доложил:
— Товарищ капитан, Тимошин доставлен.
Затем обернулся к Сергею:
— Заходи.
Сергей перешагнул порог. Комната с русской печью, посредине стол, за столом человек в военной форме. Сидящий поднял голову, с минуту молча смотрел на Сергея. Ещё вполне молодое лицо, а волосы уже с проседью. Но основное, что бросалось в глаза, — шрам, длинный шрам проходил через всю левую часть лица; начинаясь на лбу, он обрывался на щеке возле рта.
— Как здоровье? Рана не беспокоит? Доктор говорит, что идёшь на поправку, — наконец заговорил капитан.
— Так точно, товарищ капитан.
— Это хорошо. Проходи, садись.
Сергей подошёл к столу, сел на табурет. Капитан взял со стола лист бумаги.
— Итак, ты у нас Тимошин Сергей Михайлович, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения, призван из города Омска, комсомолец, стрелок третьей роты второго батальона.
— Так точно.
Капитан положил лист и, откинувшись на спинку стула, опять стал разглядывать Сергея. Неуютно было под этим взглядом. Сергей опустил глаза.
— Я капитан Шевелёв, старший оперуполномоченный особого отдела дивизии. Догадываешься, зачем тебя вызвали?
— Никак нет.
— Чем до призыва занимался?
— Работал на заводе.
— Пролетарий, значит, — капитан поправил наплечный ремень портупеи. И вдруг со всего маха грохнул кулаком по столу. — Так что же ты, гнида, рабочий класс позоришь?! Встать!
Сергей вскочил, сзади загремела упавшая табуретка.
— Товарищ капитан, я не пони…
— Товарищ! Я трусам и дезертирам не товарищ! — шрам на лице особиста стал багровым. — Рассказывай, сукин сын, как ты себе плечо прострелил. На комиссацию, сволочь, рассчитывал?
Сергей стоял ошарашенный: что он такое говорит? Обида комом подступила к горлу.
— Тов… — он запнулся. — В меня стрелял немец, в их окопах. А вы, вы…
— Да ты садись, — неожиданно спокойно сказал капитан.
Сергей продолжал стоять, совершенно сбитый с толку внезапными перепадами в настроении особиста.
— Садись, говорю.
Поставив трясущимися от волнения руками табурет, Сергей сел. Капитан неторопливо закурил, затем подвинул к краю стола лист бумаги:
— Читай.
Сергей взял бумагу, стал читать.
«Начальнику медико-санитарной службы военврачу 3-го ранга Сокольскому Н. О.
Рапорт
Доношу до Вашего сведения, что 16 июля 1942 года мною был произведён осмотр раненого красноармейца Тимошина С. М. Первоначальный осмотр показал наличие у Тимошина С. М. сквозного пулевого ранения в область между левым плечевым суставом и ключичной костью. Наличие ожога кожного покрова и вкрапление несгоревших пороховых частиц вокруг входного отверстия указывает на то, что выстрел, в результате которого произошло ранение, произведён с очень близкого расстояния. Данный факт может свидетельствовать о членовредительстве.
Военфельдшер ПМП Сёмин В. М. 16.07.42 г.
Командиру ООО-го стрелкового полка подполковнику Белоногову И. К.
Рапорт
По существу рапорта военфельдшера Сёмина В. М. могу доложить следующее:
С выводом о том, что ранение красноармейца Тимошина С. М. произошло в результате выстрела с близкого расстояния, согласен. Было ли это актом членовредительства, утверждать не могу.
Начальник МСС полка военврач з-го ранга Сокольский Н. О.
18.07.42 г.».
В левом верхнем углу размашистым почерком было написано:
«Передать на рассмотрение в особый отдел. Ком. полка п/п-к (подпись). 21.07.42 г.».
— Ну, прочитал? — капитан ткнул окурок в пустую банку из-под тушёнки. — Вот это, — он взял рапорт и положил в картонную папку, — называется факты. А то, что ты мне тут пытаешься втюхать, называется дачей ложных показаний и трибуналом, который скоро будет тебя судить; твоё враньё приветствоваться не будет. Признаешь свою вину перед советским народом — пойдёшь в штрафную роту, а будешь врать — показательно шлёпнут перед строем полка. Так что давай рассказывай, облегчай душу.
Сергей сидел, смотрел на особиста. Как быстро в жизни всё может перемениться. Ещё час назад он играл в нарды, смеялся над шутками Тамаза, а сейчас ему предлагают выбор между штрафной ротой и расстрелом. Может, это сон? Да нет, вот самый настоящий оперуполномоченный, и, похоже, он действительно считает его, Сергея, самострелом.
— Мы пошли в атаку, добежали до фашистских позиций, там, в траншее, я боролся с немецким солдатом, и он в меня выстрелил из моей винтовки.
— Стоп, — капитан хлопнул ладонью по столу, — значит, ты не отрицаешь, что ранен из собственной винтовки?
— Нет.
— Хорошо. Теперь разберёмся с немецким солдатом. Как у него оказалась твоя винтовка?
— Он её у меня отобрал.
— Вот как. Отобрал, значит. Зачем? У него что, своего оружия не было?
— Почему? Был у него автомат, но он его уронил. Капитан захохотал. Этот хохот был так же неожидан, как и недавняя вспышка гнева. Только что с серьёзным видом задавал вопросы, а сейчас едва не падает со стула от смеха. Закончив смеяться, особист покачал головой:
— Детский сад какой-то: отобрал, уронил, боролись.
Он встал, подошёл к окну.
Даже глядя на спину капитана, чувствовалось, что сейчас опять произойдёт взрыв гнева. И действительно, когда тот повернулся, Сергей увидел искажённое злостью лицо. Шрам опять налился кровью. Но на этот раз особист не кричал, а, наоборот, говорил тихо, чётко выговаривая каждое слово:
