Евгений Коковин - Гарнизон маленькой крепости
Усов по-прежнему был спокоен. Горяев следил за его лицом, за каждым движением, стараясь заметить хотя бы маленькую долю неуверенности или сомнения. Комендант так же размеренно шагал, таким же ровным голосом отдавал приказания.
Ещё до рассвета немцы повели яростный артиллерийский обстрел города. Снаряды гудели над ДОТ-ом и тяжело рвались сзади. Гарнизон ожидал новой атаки. У пулемётов, амбразур и наблюдательных щелей дежурили бойцы.
Фашисты подтянули несколько пулемётов и открыли прицельный огонь по амбразурам. Усов давно ожидал этого и в душе тревожился. Он понимал, что это ставка на поражение гарнизона — наиболее сильное средство против долговременных укреплений. Это называется «ослеплением амбразур».
Пули осыпали снег и землю, бешено колотились в переплёты и пронзительно взвизгивали при рикошетах. Иногда они влетали в помещение, впиваясь в деревянную обшивку.
— От амбразур! — кричал комендант.
Пулемётный огонь усиливался. Рядом у самых стен ложились мины. Наблюдать за полем стало опасно. Комендант приказал прекратить стрельбу, чтобы не выдавать расположения амбразур. А немцы, обнаглев, подтягивали пулемёты ещё ближе.
Поддерживаемые огнём, отдельные солдаты добрались до проволочных заграждений и, лёжа, выстригали проходы.
Удавалось лишь на несколько секунд прильнуть к амбразуре и — сразу же укрыться.
В эти минуты был тяжело ранен Петя Синицын. Неожиданно он откинулся назад и схватился за плечо. Лицо побледнело. Несколько секунд он сидел, потом склонился и рухнул на пол. Его подхватил Любов. Раненого отнесли на топчан. Это произошло быстро; все понимали и все молчали.
Первым словно очнулся комендант. Он смотрел на раненого, и, казалось, лицо его сводили судороги. Не выдержав, подскочил к пулемёту и приподнял спусковой рычаг. Пулемёт встрепенулся. Усов ожесточённо поливал поле свинцом, прикрыв один глаз и прикусив губу. После нескольких длинных очередей он опустил рукоятки затыльника, повернулся и нетвёрдой походкой подошёл к раненому. Калита разрезал гимнастёрку Синицына и накладывал на плечо повязку. Каждый новый слой бинта окрашивался кровью. Синицын, закрыв глаза, тихо стонал.
Умолкнувший пулемёт Усова словно подал команду фашистам. С трёх сторон поднялись густые цепи их касок. В промежутках между цепями над заснеженными брустверами прыгали вспышки в стволах пулемётов.
— Огонь! — скомандовал комендант.
Одновременно заговорили пулемёты и хлопнули залпом винтовки. И снова гитлеровцы не выдержали. Скрюченные, бежали они обратно. Некоторые, запутавшись в колючке, со злостью рвали и отбрасывали шинели и тут же, подбитые, падали.
А пулемёты с короткими паузами били и били из амбразур.
Люди привыкли к стрельбе, они не обращали внимания на взрывы снарядов. Но слабый стон человека заставил всех вздрогнуть. На полу в каземате лежал рядовой Анисимов. Подбородок его был прижат к груди, и из-за воротничка, заливая шею, выступала кровь. Горяев был тут же, но он не видел, как Анисимов упал. Лишь лёгкий крик услышал он. Горяев бросился к товарищу, позвал его, схватил за руку. Несколько секунд пульс бился учащённо, потом стал затихать и, наконец, совсем прекратился. Анисимов был мёртв.
Подбежавший Усов притронулся к руке Анисимова и, поняв, застыл недвижимый. Потом он снял шапку и отвернулся, Горяеву показалось, что комендант заплакал. Но он ошибся — у коменданта были сухие и жёсткие глаза.
— Стреляйте, Горяев! — приказал сержант. — Бейте их, бейте!
Он вобрал в себя воздух. Горяев услыхал сдержанный, но тяжёлый вздох, когда Усов уже спустился из каземата.
9
После смерти Анисимова люди стали сдержаннее, лица их казались суровыми и напряжёнными. Не каждую минуту, а каждую секунду они готовы были взяться за оружие и драться с врагом.
Бои у города приняли позиционный характер. Немцы не могли прорвать оборону. Но ДОТ оставался в окружении.
Всю ночь раненый Синицын бредил. Он вскакивал с топчана с широко раскрытыми глазами и порывался бежать. Его укладывали, и он, почувствовав боль, начинал стонать. Раненому было тесно на топчане. Он метался, кричал в бреду, призывая идти в атаку. В ДОТ-е было тихо, и голос Синицына, надломленный и порывистый, острой болью отзывался в каждом из бойцов.
Горяев не мог уснуть, хотя усталость изламывала тело. Он думал об убитом Анисимове, о раненом Синицыне. Губы обсохли, хотелось пить.
Уткнувшись лицом в подушку, рядом с Горяевым лежал Альянцев. Он тоже не спал.
— Скоро ли это кончится? К чему, ведь мы всё равно погибли… — донеслось из подушки.
— Не надо, Альянцев, — тихо сказал Горяев. — Крепитесь, нельзя же так…
— Не могу я больше… нас похоронят здесь. Я всё равно уйду, сегодня же уйду…
— Куда?
Альянцев вздрогнул. Горяев приподнял голову. У топчана стоял комендант.
— Куда уйдёшь? — резко повторил Усов. — К фашистам?
Испуг появился на лице Альянцева. Словно прикрываясь от удара, он отодвинулся к стене, хотел что-то сказать, но не мог выдавить ни слова.
— Забудьте об этом! — крикнул Усов. — Иначе… Понятно?
Взгляд Горяева упал на кобуру нагана коменданта. Да, он имел право на это, комендант укрепления. Больше того, он обязан был сделать это.
Горяев долго не мог уснуть. Утром его разбудили — он должен был заступать на дежурство. Он увидел Альянцева, сидящего на топчане. Как и обычно после сна, Горяев пошёл умываться. Холодная вода освежила лицо. Он услышал близкий орудийный выстрел, но, по обыкновению, даже не повернул головы. За выстрелом последовал сильный голос коменданта:
— Назад!
Не вытирая лица, Горяев бросился в главное помещение. Раскрытая дверь объяснила всё. В проходе гремел засов второй двери. Альянцева не было. Горяев на секунду увидел лишь Усова, мелькнувшего в притворе дверей.
В ту же минуту в стороне леса длинной очередью застрочил пулемёт.
Послышался удар двери и звук засова.
— Срезали, как соломинку, — сказал комендант и брезгливо добавил: — Вот и ушёл… Гадина… Собачья смерть.
10
Они ничем не выделялись, эти два солдата с чёрными петлицами. Не особенно разговорчивые, коренастые сапёры очень походили друг на друга. Они с первого же дня в ДОТ-е сжились с отделением, быстро, по-военному выполняли приказания Усова; казалось, они давным-давно служили под его командой.
Один из них носил фамилию Корнилов.
— Это ошибка, — сказал Синицын, когда явились сапёры, — Корнилов — герой Севастополя, он был адмиралом, моряком. Вам больше бы подошла фамилия Тотлебен. Так сказать, фамилия по специальности…
Однако фамилии сапёров никогда больше не упоминались в ДОТ-е. Усов называл их инженерами. И это заменило им имена. «Инженеры» следили за состоянием всего укрепления, набивали патронные ленты и довольно искусно стреляли из пулемётов. Когда была сокращена норма сухарей и воды, они приняли это как естественное в таких условиях, как необходимость.
Когда немцы повели по ДОТ-у артиллерийский огонь прямой наводкой, «инженеры» совсем не спали, готовые каждую минуту взяться за работу в случае повреждения амбразур.
Безмолвно проходила седьмая ночь. Горяеву она казалась семьдесят седьмой. Так много было пережито за это время. Теперь он совсем не думал о смерти. Весь гарнизон под командой сержанта Усова словно сцементировался, стал таким же крепким, как сама эта маленькая крепость, и жил одной мыслью: держаться! Нарушилась телефонная связь, не удалась попытка контрнаступления, погиб Анисимов, бесславно кончил Альянцев, метался в бреду раненый Синицын — всё это заставляло стискивать зубы, отворачиваться в сторону, когда на мгновенье голову сжимала мысль о трудности. Но другая мысль — держаться! — приходила вновь, когда взгляд встречался со взглядом Любова и других бойцов. То были взаимные взгляды ободрения и дружбы.
Вначале казалось, что ДОТ не сможет продержаться и одного дня. Теперь наступали седьмые сутки. Вот что значило упорство! При этой мысли Горяев чувствовал прилив силы и уверенности. И он быстрее работал, внимательнее всматривался в щели, наблюдая за врагом, старался казаться бодрым, спокойным и сильным.
— Видишь? — прошептал сапёр Иванов.
Горяев повернул голову, не понимая, о чём говорит сапёр. Иванов плотно прижался к щели; казалось, он хочет пролезть через неё.
— Слышишь?
Горяев ничего не видел и не слышал. Темнота и тишина царили за стеной.
— Взрывчатку подвозят, — шепнул Иванов. — Нужно доложить коменданту.
Через минуту комендант и ефрейтор Любов обсуждали положение. Немцы намеревались подорвать укрепление. Нужно было противодействовать.
— Мы с Корниловым выйдем на волю и обезвредим запал! — предложил Иванов.
— Другого выхода нет, — согласился комендант.
