Павел Александровский - Партизан Фриц
— Капут, — потряс он дымящейся самокруткой.
Михаил Яковлевич улыбался, с аппетитом затягиваясь.
Солдат с изумлением посмотрел на него, сказал, не переставая кашлять:
— Рус — крепко, фриц — швах.
Понемногу стало ослабевать напряжение, воцарившееся с нежданным визитом человека в немецкой шинели. Несколько успокоилась Юлия Ефремовна. Вышел из своей засады Сашка, и в его глазах было уже больше любопытства, нежели страха.
Михаил Яковлевич решил «прощупать» немца. Спросил:
— Немцы пишут: Москау капут?
Солдат энергично замотал головой.
— Нихт капут, нихт капут Москау!
Пододвинулся ближе к столу и стал торопливо собирать все, что попадало под руку: солонку, нож, кисет с самосадом, коробок со спичками, положил свою зажигалку. Потом все эти предметы расставил в одну линию и, глядя на Сидорова, несколько раз повторил какую-то фразу по-немецки. Михаил Яковлевич тщетно старался понять немца. А он встал с лавки, вышел на середину комнаты, принял молодцеватую выправку, большим пальцем ткнул в выпяченную грудь, пробормотал: «Дойч золдатен» — и бодро зашагал к столу.
Сидоров, окинув взором своих чад и домочадцев, сказал с усмешкой:
— На фронт марширует.
Юлия Ефремовна с укоризной посмотрела на мужа.
— Я, я…. марширен, марширен, — неожиданно для всех обрадованно произносит немец и, останавливаясь у стола, берет левой рукой свою правую руку, зажатую в кулак. — Это есть рус золдатен. — Вопросительно оглядывает всех: мол, понятно ли он говорит. Затем изображает удар кулаком в подбородок и карикатурно пятится назад.
Сценка развеселила всех. Лишь Юлия Ефремовна стоит насупившись: от фашистов можно ждать еще и не таких «номеров».
«Странный гость, — думал Сидоров. — Что же ему все-таки надо? Зачем он пришел?»
Давно уже пришло время ужинать, но хозяйка мешкала, ждала, когда уйдет немец. Он же, однако, не торопился. Тогда Юлия Ефремовна спросила у мужа:
— Ужинать-то будем сегодня?
— Собирай, — предложил Михаил Яковлевич.
Когда все было готово, он рукой пригласил к столу немца. Так, ради приличия. Но солдат не сразу сел за стол. Он что-то проговорил, сопровождая речь жестами и вопросительно глядя на хозяев дома. И только после повторного приглашения приступил к еде. По всему было видно, что пришелец очень голоден, хоть и старается не показывать этого.
Ужин, тепло совсем разморили немца, и он знаками показал, что хочет лечь спать. Юлия Ефремовна, посоветовавшись с мужем, приготовила для него ложе на полу. Солдат поблагодарил и быстро лег. Вскоре он уснул.
Но долго не ложились спать хозяева. Михаила Яковлевича беспокоило то, что не дождался посыльного из отряда и что в доме остался нежданный гость. «Как разгадать его намерения? — думал Сидоров. — Как проверить его?.. Может, попробовать такой вариант…»
Утром, когда немец еще спал, Михаил Яковлевич вышел на улицу и быстро вернулся, крикнув:
— Дойч солдатен! Дойч солдатен!
Немец стрелой вскочил с постели, спросил:
— Айн, цвай, драй зольдатен?
— Много, филь, — ответил Сидоров.
Гость заметался по избе, наспех собирая вещи.
Михаил Яковлевич засмеялся:
— Что, напугался? Боишься?
Немец не сразу понял «шутку» Сидорова, а потом, когда сообразил, сам рассмеялся.
Юлия Ефремовна приготовила на завтрак картошку в мундире. И опять только после нескольких приглашений немец позволил себе сесть за стол. Сашка ел плохо. Худенькими ручонками он отщипывал от куска хлеба крошки и неохотно клал в рот.
— Млеко, — произнес немец. И повторил: — Млеко.
— Ишь чего захотел! — ухмыльнулся Михаил Яковлевич.
Солдат встал из-за стола, взял свой котелок и, что-то пробормотав, вышел.
— Смешной какой-то, — пожала плечами Юлия Ефремовна.
Минут через пятнадцать немец вернулся с котелком в руке.
Он поставил его на стол, произнес:
— Киндер.
В котелке было молоко.
Вскоре солдат стал прощаться, пожал всем руки, погладил Сашку по голове, знаками попросил у Михаила Яковлевича закурить на дорогу. Сидоров отсыпал из кисета горсть самосаду, завернул табак в газету, подал немцу.
— Данке, данке, — поблагодарил тот и замотал головой. Свернул самокрутку, сунул руку в карман, в другой, щелкнул языком, что-то припомнив, и знаками попросил спичек. Прикурил.
Михаил Яковлевич повернулся к жене:
— А ведь зажигалку-то он променял на молоко для Сашки…
Потом обратился к немцу, уже занесшему ногу на порог, и лесенкой опустил ладонь к полу:
— Поди свои дети есть? Жена?
Тот непонимающе посмотрел на хозяина, что-то сказал по-своему и вышел из избы.
5. Поверили
С сердитым завыванием гонит февральский ветер сыпучие струйки поземки, кажущиеся фиолетовыми в тусклых лучах едва возвышающегося над горизонтом солнца, наметает сугробы на берегах речушек Вопи и Водосы, громоздит снежные валы возле зажатых ими нескольких домиков небольшого смоленского хуторка Падемице. При сильном порыве ветра с юга, со стороны проходящего в нескольких километрах шоссе Москва — Минск, слышен шум моторов и лязг гусениц немецких танков: движутся подкрепления фашистским войскам под Москву.
Но вот в безмолвие ворвались новые звуки — скрип шагов. Идут трое. Они подходят к крайнему дому, прислушиваются. Андрей Красильников, старший разведгруппы партизанского отряда «Смерть фашизму», легонько стучит в дверь. Нет ответа. Тогда он осторожно толкает ее рукой, и она бесшумно отворяется. Один остается на улице, а двое, насторожившись, заходят в дом.
У печки греется старуха. Больше в избе никого не видно.
— Что ж дверь не запираешь? — спросил вошедший вторым, коренастый, широкоплечий парень, один из лучших бойцов отряда, Петр Рыбаков.
— А прятать-то нечего.
Старуха настроена подозрительно: она не знает, кто это — партизаны или переодетые полицаи.
— Ну, что я говорил? Не будь я разведчиком, если немца за версту не почую, — обратился Петр к товарищу, продолжая еще ранее начатый разговор.
В это время входит третий партизан — мальчишка лет четырнадцати. Увидев знакомое лицо, женщина преображается: она понимает, что перед нею свои.
— Да если он подо мной на пять метров в землю зароется, и то найду. — Рыбаков постучал йогой по полу. — Верно, Толик?
— Это уж как есть, дядя Петя.
— Как раз под тобой немец, — вдруг засмеялась хозяйка и, заметив движение партизан, вскинувших автоматы, добавила: — Да не надо ружье наставлять. Не фашистский это немец, наш… Он сам вас давно ищет.
Повернула голову к печке, крикнула:
— Слезай! Вишь, свои!
Партизаны наставили автоматы в ту сторону, куда показала хозяйка. На печи кто-то закряхтел, из-за трубы высунулась борода, с лежанки слез старик Поручиков. Он испытующе посмотрел на пришедших, отодвинул стоявший на полу сундук, приподнял находившуюся под ним крышку люка:
— Ваня! Партизаны!
В темном квадрате подпола показалась фигура молодого человека в кителе немецкого солдата без погон.
— Живей, живей, фриц, — произнес сидевший на лавке Рыбаков.
— Я, я, Фриц, — улыбнулся поднимавшийся.
Старик нахмурился, неодобрительно взглянул на говорившего и подал руку тому, кого назвал Ваней.
Партизаны в упор разглядывали незнакомца. Не злобный, не трусливый, открытый взгляд, спокойные, уверенные движения.
— Командир партизанен? — спросил он Андрея.
— Нет. Командир там. — Красильников мотнул головой и протянул руку в сторону.
— Командир, — сказал немец, показав рукой туда же.
«Совсем не боится», — мелькнуло в голове у Андрея. И мысль эта почему-то была ему приятна.
— Что ж, пошли, — скомандовал он, попрощавшись с хозяевами, и открыл, дверь.
— Сынки, только вы его не обижайте, — бросилась к разведчикам старуха.
Так они и пошли, проваливаясь в сугробах, впереди — Андрей, за ним — немец, а несколько позади — остальные разведчики, размышлявшие вслух, чем этот фриц, на вид совсем молодой парень, так расположил к себе старика.
…В избу, где размещались партизаны, заглянул вихрастый паренек, Толик Крохин.
— Коровин здесь? К командиру.
Чистивший карабин партизан посмотрел в канал ствола, вставил затвор и, обернувшись к Толику, спросил:
— Не знаешь зачем?
— Ты ж у нас по дойч шпрехаешь. Там немца привели. Сейчас его допрашивать будут.
…За грубо сколоченным столом в маленькой комнате, еле освещенной мигающим пламенем коптилки, сидели командир отряда Просандеев и комиссар Тихомиров, оба в прошлом офицеры Советской Армии. Здесь же, на лавке, на полу примостились партизаны, заинтересованные словами Красильникова, уже успевшего рассказать ребятам, что «немец не такой, каких он до сих пор видел».
