Василий Голышкин - Лёшка
Пока Нина для отвода немецких глаз чертила во дворе «классы» (пригодился мелок!), немец, пошныряв из двери в дверь многолюдного дома, зашел к Ивану Степановичу. И тут, привлеченная Нининым рисованием, во двор выбежала какая-то девочка.
— Поиграем, да?
— Ага, — сказала Нина, — а фриц чего ищет?
— Квартиру, — ответила девочка, нетерпеливо поглядывая на Нину: взялась, мол, рисовать, так рисуй скорей, замерзнуть можно в ожидании.
Нине сразу не повезло. Наподдала стеклышко ногой, а оно вместо того, чтобы тихонько перескочить в клеточку по соседству, закатилось куда-то под сарай. Незнакомая девочка кинулась искать, а Нина, в тревоге вся, уставилась на окошечко Ивана Степановича. Почему бритый так долго? Она, не торопясь, «классы» успела нарисовать, а его все нет. Уж не случилось ли чего с Иваном Степановичем? Нина не выдержала. Скок-поскок на одной ножке — и к окну. Замерла, как цапля, заглядывая, и тут же, вне себя, отпрянула обратно. То, что она увидела, было ужасно. Иван Степанович, стоя у двери, по-братски обнимал немца. Прощался, провожая, и обнимал немца! Бежать! Сейчас же! Бежать и всем рассказать, что бывший партизан Иван Степанович никакой не партизан, а предатель! Стоп, кому всем? А если среди этих всех найдется еще предатель? Ее тут же схватят и заставят навеки замолчать. Нет, до поры до времени она должна держать в тайне то, что видела. Потом, когда она найдет тех, кого ищет, — и будет искать, пока не найдет! — она расскажет им, расскажет… расскажет… Но как это мучительно, знать и не мочь ничего сделать!..
— Эй, Сагайдак!
Нина вздрогнула и обернулась. Звала девочка, с которой она играла в «классы». Но откуда она знает, как ее зовут? А, наверное, из ее школы. Из октябрят. Она у многих была вожатой. Значит, есть предлог задержаться во дворе дома, где живет Иван Степанович. Предлог есть, а зачем он ей?
Нина не раз ловила себя на том, как подсознательная мысль опережала сознательную. Вот и сейчас, подчиняясь подсознательной мысли, она нашла предлог, чтобы задержаться в чужом дворе. Найти нашла, а зачем ей это, не знает? То есть как не знает? Не знала, до самой последней секунды не знала, а теперь — Нина даже вспыхнула от волнения, — теперь знает: чтобы предупредить тех, кто придет к Ивану Степановичу. Она вела в игре, когда во двор вошла женщина.
— Сагайдак? — удивилась вошедшая. — Ты чего здесь?
Но и Нина удивилась, увидев женщину и узнав в ней свою классную руководительницу. Та никогда здесь не жила. Может быть, переехала по обмену? Однако спросили у нее. Она и должна отвечать первой.
— Играю, — сказала Нина, оглянувшись на девочку, и убавила голос: — Как вожатая.
Женщина понимающе кивнула и сказала:
— А я к Ивану Степановичу. С починкой. Он теперь сапожничает…
Она подкараулила ее у ворот и пошла рядом. Шла и пыхтела, то разевая рот, то вскидывая глаза и все не решаясь на признание.
Волнение девочки не осталось без внимания.
— Что-нибудь случилось? — участливо спросила классная.
— Да! — сорвалась Нина. — Он не наш… Он предатель…
Учительница с состраданием посмотрела на Нину: кто-то про кого-то ей наговорил, вот она и терзается, подозревая этого «кого-то» в измене. Однако любопытно, кого она имеет в виду?
— Ивана Степановича.
Учительница рассмеялась:
— Сапожника?
— Не сапожника, а бывшего партизана, — сказала Нина.
Учительница остановилась и привлекла Нину к себе. Расстегнула на Нине пальто и, заправляя платок, будто для этого и остановилась, проговорила:
— Никогда никому не смей этого говорить.
— Что он предатель? — по-своему поняла Нина.
— Предатель — это наговор, — сказала учительница. — Он бывший партизан.
— Ой, — Нина чуть не заплакала, — не верьте ему, не верьте. Я сама видела, как он с немцем обнимался.
— С каким немцем? — учительница так посмотрела на Нину, что той стало страшно.
«Испугалась», — решила Нина и рассказала все без утайки.
Учительница, выслушав, стояла как громом пораженная.
Переживает, решила Нина. Еще бы! Узнать такое…
— Нина! — Взгляд у классной руководительницы был долгим, а голос тихим. — Нина, ты мне веришь?
— Верю! — сказала Нина.
— Пойдешь, куда я тебя поведу?
— Пойду, — сказала Нина.
— И ни о чем не спросишь, пока не узнаешь всего?
— Не спрошу, — сказала Нина.
Тот же двор, та же девочка во дворе и квартира в доме с рукописной табличкой на двери: «Кочин и К°. Сапожная мастерская». Кочин? Это же Иван Степанович. Но ведь он… Зачем же они к нему?..
Она вошла, прислонилась к косяку двери и со страхом уставилась на Ивана Степановича, который поднялся им навстречу. Учительница, войдя следом, плотно прикрыла дверь и с усмешкой сказала:
— Иван Степанович, а вы предатель!
Усмешка не подтверждала обвинение, наоборот, снимала его, но все равно Кочин насторожился.
— По сведениям? — спросил он.
— По сведениям этой девочки, — сказала учительница. — Она видела, как вы здесь вот, в этой комнате, обнимали немца.
Иван Степанович, услышав, не сразу нашелся что сказать. Наконец овладел собой:
— Это правда. Но как она могла?.. — И указал глазами на Нину, хрупким вьюнком прильнувшую к косяку двери.
Учительница, вздохнув, слово в слово передала ему то, что узнала от Нины.
— Моя вина, — сказал Иван Степанович.
Воцарилась тревожная тишина.
Бам… бам… бам… Нина, прислушавшись, удивилась: неужели сердце так стучит? Но глаза тут же нашли источник звука. В раковине мокла кожа. И на нее с барабанным боем капала вода.
— Что же делать? — спросил наконец Иван Степанович.
— Верить, — ответила учительница, пристально посмотрев на Нину. — Верить, что эта девочка не предаст нас.
У Нины от слышанного голова пошла кругом: о каком предательстве они говорят? Кто здесь предатель? Она хотела уже выступить, но сдержалась, вспомнив о том, что обещала учительнице: не спрашивать ни о чем, пока не узнает всего…
Иван Степанович подошел, и мозолистая, в прожилках, как мрамор, рука его легла Нине на голову.
— Ты не предашь нас. Мы верим. Но ты знаешь страшную тайну. И мы боимся. Тот, кого ты видела здесь, наш друг. Он немец. Но он антифашист. И, как немец-антифашист, ищет у нас помощи против немцев-фашистов. И сам, чем может, помогает нам. Если ты хоть кому — все равно кому! — заикнешься об этом, ты можешь выдать всех нас. И тогда — сама знаешь…
— Я не выдам! — вскинулась Нина. — Честное пионерское! — И отдала салют.
— Этого довольно, — сказал Иван Степанович и тоже отдал салют.
В мирное время он всегда всем галстукам отдавал салют и сердился, если ребята не делали того же. Останавливался и внушал:
— Ты пионер, и я пионер (он был почетным). На тебе галстук и на мне. Под флагом идешь, а к бою не готов…
— К какому бою? — опешив, спрашивал распекаемый.
— Всякое дело бой, — отвечал Иван Степанович, — учиться — бой, помогать старшим — бой, собирать металл — бой… А ты не помнишь…
— Почему же? — алея, отбивался пионер. — Я помню!
— Как же помнишь, — сердился Иван Степанович, — если салют не отдаешь? Салют не отдать, все равно что флаг спустить…
Но он не всегда был таким строгим. И не хотел, чтобы дети строили из себя взрослых. Нина помнит, как попалась как-то, скомандовав:
— Смирно! Товарищ Кочин, отряд в вашу честь… — И не договорила. На слове «построен» Иван Степанович сердито перебил ее и сказал:
— Не заслужил! Не за что! В мою честь только куры кудахчут. Когда я кормить несу. И не кличь товарищем. Не ровесники. А кличь просто дедом. Дед Кочин!
Она сперва растерялась, но тут же нашлась и под аплодисменты ребят крикнула:
— Добро пожаловать, дедушка Кочин!
Она и теперь решила его так называть. И очень удивилась, когда дед Кочин, взгромоздившись на табурет за верстаком, подозвал их, ее и учительницу, и, усадив, сказал:
— Рассказывай, товарищ Сагайдак, зачем пришла?
«Товарищ»… Одно слово — и нет детства. Нет деда Кочина, нет девочки Нины. Есть товарищ Кочин и товарищ Сагайдак, равные перед Родиной в борьбе за нее.
Итак, зачем она пришла к товарищу Кочину? За помощью. Мама ее товарища Сени — провизор аптеки… Может быть, Иван Степанович знает ее? Знает? Тем лучше. Мама Сени арестована. И они, пионеры, хотят освободить ее так, как партизаны освободили советского летчика, который лежал в госпитале для военнопленных.
«Они»… «Пионеры»… «Хотят»… Она горела от смущения, говоря это. Какой, наверное, смешной и глупой кажется она сейчас Ивану Степановичу: они, моськи, — и вдруг против слона! А «товарищ»? Нет, не мог Иван Степанович, назвав ее товарищем и тем уравняв с собой в боевых правах, отнестись несерьезно к тому, что она говорила. Она не ошиблась.
