Артур Черный - Комендантский патруль
16 мая 2004 года. Воскресенье
У нас нет выходных. Ни одного дня в году. Тайд своим приходом в прошлом апреле отменил эту вредную практику.
Сегодня на общем разводе он раздает «подарки». Около двадцати пяти — тридцати выговоров и строгих выговоров схватывает личный состав. Тайд скор и щедр на наказания. Зачастую причины их пустяковы и вопиюще несправедливы. Так можно получить выговор за отсутствие на голове кепки, за отсутствие пуговицы или нарукавного шеврона, за нечищенную обувь, за двухдневную щетину. Чеченцы называют свой отдел миниконцлагерем со щадящим режимом.
Утренняя планерка в кабинете участковых. Тамерлан, хрипя, срывающимся голосом кричит на нас:
— Сколько раз повторять?! Работайте! Вы же бездельники! Вы же ничего не делаете! Вот, например, участковый Толстый Бармалей (самый толстый среди участковых, чеченец, любитель жидкости № 2), что он сделал за пять месяцев?!. А?.. А я вам скажу: ни хрена он не сделал! Бездельник!
Бармалей спокойно возмущается:
— Тамерлан, я два месяца из них в отпуске был.
Но для того и это не оправдание, неостановимый экспресс скандала несется дальше:
— Так! Все на захват бандгрупп! И вечером их сюда! Сюда ко мне в кабинет! А не то я на вас рапорт напишу! На полную катушку пойдете! Слышите, на полную! В аду гореть будете! В аду!!!
Весь этот грустный концерт продолжается около получаса. За спиной Тамерлана Рамзес Безобразный, ничуть не обращая внимание на происходящее, выхлебывает из картонной пачки остатки фруктового сока и думает, где бы на халяву пожрать. Ему неинтересен и разговор, и работа, он их не понимает, они никогда его не интересовали. Слишком туп.
На двух машинах мы едем работать по накопившимся за последние дни материалам. Я с Ахиллесом и Неуловимым трясусь в ужасной, семидесятых годов, машине Неуловимого. Под нами из ломаных сидений торчат пружины, кривые двери придерживаются руками и привязываются проволокой. На белой «шестерке», то обгоняя, то, наоборот, пропуская нас вперед, несутся чеченцы: оба Бармалея (Толстый и Большой) и Киборг.
Бармалеи отнюдь не братья, хотя почти всегда вместе. Сблизила их общая любовь к водке, которая изредка подкидывает в круг их тесного общения и Киборга.
Большой Бармалей сигналит нам и сворачивает в сторону больницы в чахлые кусты «зеленки». Почти до обеда все сидят на теплой зеленой траве и поглощают одну за другой бутылки водки. Я, не успевший утром позавтракать, то и дело таскаю у алкоголиков соленые огурцы, заедаю их кусками белого хлеба. Вслух высказываю поговорку про людей, которые наиболее активны на работе во время ее простоя. Киборг давится водкой и говорит, что это про нас.
К моменту начала работы Бармалеи с Киборгом куда-то исчезают. Втроем мы едем на мой 20-й участок, что за три километра от города. Всю дорогу Неуловимый не перестает скулить, как ему не хочется сегодня стоять ночью на посту. Скрепя сердце от безвыходности своего положения (больше на участок мне никак не попасть, а бумаги горят по всем срокам), я обещаю ему отстоять положенный час. Ахиллес, принявший лишнего, то и дело просит остановить машину, чтобы сфотографироваться на понравившемся пейзаже.
Неуловимый прикупил себе фотоаппарат и теперь, избавившись от пристальных глаз соотечественников, перед двумя русскими может себе позволить фотографироваться с автоматом наперевес там, где ему вздумается. С чеченцами Неуловимый не дружит, в целом отделе у него нет ни одного товарища, его тихо игнорируют. Кто-то из местных даже отзывался о нем так: «Он нам не брат». Неуловимый бесконечный трус и враль, и, как всякий трус и враль, тщательно это скрывает. Изворотливость его бесподобна. Он готов унижаться за каждый лишний час работы, которую сделают другие. Здоровый мужик за сорок лет, отец то ли пятерых, то ли десятерых (число это постоянно меняется) детей, боится даже людям сказать на своем 30-м участке, что он их участковый. Трясучка, бьющая его при самом невинном упоминании об участковом 30-го участка, столь велика, что Неуловимый может слечь на больничный на несколько недель, пока его не забудут или проблема не устранится сама собой. От населения участка он попросту скрывается.
Списав бумаги, я тороплю товарищей в отдел. Но те, желая продолжения банкета, совсем не торопятся возвращаться. Голод подстегивает меня своими хлыстами брюшных спазм. Я бессовестно вру напропалую обо всем, что поможет закончить сегодняшний рабочий день. Нехотя, но мне верят. В 16.00 меня высаживают у ворот КПП, и не оглядываясь я бегу за исходящие запахом пищи столики нашего кафе.
В 18.00 я, Ахиллес и чеченцы: международный террорист Усама Бен Ладен с Воином Шахидом предстаем пред ясными очами начальника милиции общественной безопасности, первого зама Тайда, Рэгсом, который спрашивает о результатах рабочего дня.
Майор Рэгс — двухметровый оболтус, законченный болван и видавший виды трус. Последнее его качество столь велико, что он боится даже простого эха взрыва или звука стрельбы, при которых начинает заикаться и лебезить перед подчиненными. Ведь это им, если что, сейчас идти под пули и защищать его, а не кого-нибудь. Уж не подвели бы да боевикам не выдали!.. Рэгс командует самой большой службой отдела, но толку от него, как от командира, никакого, один вред. Он не знает работу, руководить не умеет, боится любой ответственности. Как он попал на эту должность, точно никому не известно. Поговаривают, что по каким-то большим связям. Никем не останавливаемый, Рэгс уже целый год прокладывает нашему РОВДу дорогу к Голгофе. Надо отдать должное Тайду, который то и дело осаждает своего зама в бездумных стремлениях и дальше как командования на разводе: «Равняйсь! Смирно!» никуда не внедряет кипучую деятельность здравствующего безумца.
Вот и сейчас Рэгс, распуская перед нами нюни, хныкая и заискивающе улыбаясь, пытается выведать все то, чем сегодня занимались участковые. Я, давно научившийся врать любому такого рода начальнику так, что правдоподобность слов проверить никогда не представляется возможным, достаю из кармана пачку лапши быстрого приготовления и неторопливо развешиваю ее на ушах командира. После моего рассказа даже Ахиллес, прокатавшийся весь день со мной в машине Неуловимого, втихаря интересуется, когда это я успел за сегодня столько сделать.
После вечернего развода Рамзес Безобразный созывает нас в кабинет на совещание. Слово за слово и с ним сцепляется контрактник Проныр — горячий кавказский мужчина. Я весь в предвкушении расправы над Безобразным здоровяком Проныром. Но вмешиваются чеченцы и обоих растаскивают. По щучьему велению Рамзеса мы идем на пересечение двух улиц, где за сто пятьдесят метров от отдела расположился самостийный рынок 8-го Марта.
Наша задача: найти торгующих нелегальной водкой и составить за это протокол, а водку изъять. Но уж больно шумно мы идем к рынку и слишком ярко блестим кокардами своих фуражек. К нашему приходу остается всего один ларек, где женщина в последний момент пытается спрятать следы своего преступления. Два товарища, кавказцы-контрактники, Проныр и стареющий Рафинад, заходят к замешкавшейся хозяйке и составляют на нее протокол.
Мы нелепо торчим между торговых рядов и откровенно бездельничаем в ожидании конца этого бардака. Составление протоколов ни кого не интересует, это никчемная бумажная работа. Даже если протоколы когда-нибудь и дойдут до мирового судьи, выписанный им штраф никто никогда не заплатит, слишком много сейчас в республике послевоенного бардака и разных важных дел. А пугать призраком несуществующего наказания мы не собираемся.
Плавно покачиваясь, таскает свое жирное тело между лотков и киосков Рамзес Безобразный. Он безбожно мусорит перед собой выплевываемыми из вонючей пасти семечками, тупо смотрит вдаль и размахивает руками. Впереди него, стаскивая с людских лиц томную вечернюю расслабленность, несется отвратительный запах смердящего тела.
Стоять за Неуловимого на посту я не стал. Более того, последний к вечеру смертельно нажрался водки и в отделе вообще не появился.
Нажрался водки и контрактник Ара, следователь с берегов великой русской реки Волги, скрытный трус и неумолимый пустомеля. В приливе недолгой пьяной храбрости, которая рассеется при первых же звуках стрельбы, он щелкает затвором автомата и то и дело наводит ствол на прячущихся в углах нашей комнаты воображаемых боевиков. Ара вбил в стену над своей кроватью три здоровенных гвоздя и, повесив на них автомат, стал спать еще тревожнее. Под подушкой у него каждую ночь ночует взведенный пистолет Макарова.
Я и остальные обитатели кубрика — Опер, мой ровесник, заводила и весельчак, и Сквозняк, пожилой толстяк с мудрыми жизненными рассуждениями, — зачастую наводим на Ару страх рассказами о том, как при неожиданном нападении боевиков на какой-нибудь чеченский отдел наподобие нашего никто даже не успел схватиться за оружие, все были застрелены еще в кроватях. В такие ночи наш следователь спит, положив автомат у кровати, и держит палец на спусковом крючке. Под кроватью Ара хранит бронежилет и тяжелую каску «Сферу», которые всенепременно надевает на каждый ночной выезд, пропуская мимо ушей едкие насмешки и русских, и чеченцев.
