Канта Ибрагимов - Аврора
А муфтий, точнее, Глава, по-деловому сух, без излишних церемоний:
— Бог сказал, главное для человека — знания. Нам нужна наука, наука и культура — прежде всего. Надо восстановить институт. Когда вы сможете вылететь?
— Когда надо? — удивился Цанаев.
— Сегодня же, со мной…. Ни дня медлить нельзя. Война — от безграмотности народа.
В Грозном ситуация не изменилась — война. Цанаев живет и работает, просто существует в полуразрушенном здании института. Главу он более не видел, только частенько на экране допотопного телевизора, а доступа к нему нет. А с наступлением осени, с дождями, с прохладой Цанаев заболел, простыл, его энтузиазм остыл. И он уже подумывает, как только выздоровеет, уедет в Москву, здесь не до науки. И уже билет на последние деньги купил, как про него вспомнили — совещание правительства в том же Гудермесе, в том же зале, только в президиуме один Глава и разговор совсем иной — конкретный, четкий. Что касается Цанаева, то через три дня в институт прибудет комиссия.
Цанаев, конечно, ожидал, хотя мало верил. А тут, такая охрана — Глава и все правительство с ним. Ди-ректор просил восстановить одно здание. А Глава осмотрелся и своим министрам:
— Сделайте отвод земель. Здесь будет научный центр — Академгородок, — он пальцем указал территорию… — А ты почему ко мне не заходишь?
— К вам не допускают, — оторопел Цанаев.
— Есть предложение, — Глава несколько отвел его в сторону. — Согласишься моим советником по науке и образованию стать? Я ведь все сам не осилю.
— Сочту за честь.
— Тогда служебную машину и квартиру получай и все свои и не свои вопросы по данной сфере решай. А я — рядом.
Работы — непочатый край. Цанаев не только советник, директор, но и профессор в местном университете и нефтяном институте — вузам для аккредитации профессоры нужны, а также руководитель экспертной комиссии при правительстве республики. Так что любимая баня только раз в месяц, — это когда он ежемесячно на недельку командирован в Москву, где еще больше дел — согласование проектов, экспертизы, финансирование, штатное расписание и прочее, прочее.
Его труд можно было оценить по-разному. Но Глава им был доволен. А вот жена ворчит: мол, нашел там какую-нибудь старую жеро1. Но это более профилактически, ибо, ему казалось, что жена тоже им довольна — как-никак, а так получилось, что в Грозном он получает в пять-шесть раз больше, чем в Москве. Да все это не просто так — буквально сутками пашет, с зари на работе. А как-то, впрочем, как обычно, в ин-ститут спозаранку пришел, а сторож ему:
'Жеро (чеченск.) — свободная, разведенная женщина.
— Вас какая-то дамочка уже ожидает, — даже в его тоне было что-то не то.
Наверное, поэтому Цанаев лишь мельком глянул на нее в приемной и сказал:
— У нас рабочий день с девяти, сейчас семь тридцать, — плотно закрыв за собой дверь, он сел за рабочий стол и разбирая многочисленную корреспонденцию, уже забыл было о ней, как легкий стук и, не ожидая ответа, она вошла, поздоровалась на русском, стала прямо перед ним.
Можно было бы об этом не говорить, но его взгляд скользнул по столу, и первое, что он увидел и более положенного приковало взгляд, — ее ноги… Учитывая холостяцкий образ жизни в Грозном, можно было бы это простить, ибо он, как положено, посмотрел на лицо, которое не хотелось описывать — невзрачно; перевел взгляд на костюм — такие в Грозном не носят, только деловые женщины в Москве. Правда, этот серый костюм уже изрядно поношен, да это не умаляет его достоинства, ибо он строго по фигуре сшит — прекрасное лекало. И мало того, смоляно-чер-ные толстые две косы прямо ниспадают, словно прикрывая грудь, и до талии, которой они не коснутся, разве что она сядет.
— У нас рабочий день с девяти, — опомнился он.
— А мне сказали, с раннего утра вас лучше всего застать.
— Кто сказал?
— Неважно, — от этого Цанаев опустил взгляд.
А она, с вызовом, будто выдающийся ученый:
— Я микробиолог, доцент МГУ.
— А что вы тут делаете?
— Обстоятельства, — тут ее голос чуть дрогнул.
А он по протоколу продолжал:
— В нашем институте микробиологией не занимаются. У нас, если честно, и микроскопа нет.
— Я могу и по другой специальности, — настаивает она.
— Как это «по другой специальности»? Вы микробиолог или специалист по всем наукам?
— Мне нужна работа.
— Простите, но вакансий нет, штат переполнен. После нового года обещают дать несколько единиц, тогда посмотрим. Но микробиологией мы не занимаемся, простите, я очень занят, — как бы выпроваживая ее, Цанаев встал, мужским взглядом проводил до двери. А если честно, то еще и в окно выглядывал, пока она не скрылась за поворотом.
Конечно, ему не понравился ее вызывающий тон — «доцент МГУ микробиолог», — так на работу не устраиваются, тем более, в Чечне, тем более, что он сказал ей так, как есть, и совесть его чиста. И более он ее не вспоминал, в Москву срочно надо было вести отчет. Там-то ему о ней и напомнили — в гости пришел Ломаев.
Ломаев чуть старше, для него более чем уважаемый человек, потому что их отцы дружили. Отец Цанаева Ломаева любил, и не без помощи отца Ломаев в аспирантуру МГУ поступил. И Цанаев-старший всегда с горечью говорил: «Не дай Бог, помру, Ломаев не защитится — базы нет». Так и случилось. Но Ломаев упорный, в университете лаборантом остался, женился на коллеге, русской. И Цанаев думал, что он никогда не защитится, а вот защитил кандидатскую, и не просто так, а на стыке наук — биофизика.
В отличие от Цанаева, Ломаев вел довольно правильный образ жизни, поэтому они и раньше редко встречались, больше по телефону общались, и тут он нагрянул:
— Как там, в Чечне? Как институт? Война не закончилась? — все его интересует, и вдруг: — К тебе на днях заходила девушка, Аврора зовут?
— Какая Аврора?
— Такая, — он в воздухе описал фигуру, аж страсть в руках.
— А! — было от чего Цанаеву засмеяться. — Так ее Аврора зовут?.. А что она про тебя не сказала?
— Ненормальная.
— Ха-ха, то-то и видно.
— Не-не, она хорошая девушка, все знает, вот-вот должна была защитить докторскую.
— А что она в Грозном делает? — перебил Цанаев.
— Я конкретно не знаю, но большое горе в ее семье. Война… Возьми ее на работу, — умолял Ломаев.
— А что ты печешься о ней? — усмехнулся профессор. — Если честно, то штат переполнен. Да и зачем мне микробиолог?
— Она все знает, все умеет!
— По-твоему — гений! — съязвил Цанаев. — А меж вами?.. — он сделал непристойный знак: реакция Ло-маева сильно поразила его.
— Не смей, — побагровел гость, вена вздулась на шее. — Я таких достойных не встречал… И, вообще, как ты смеешь про чеченскую девушку!? — он нервно сжимал ручки кресла.
— Ой, ой! «Чеченские девушки», «чеченские джигиты»! — Цанаев тоже занервничал, встал.
Чуть не предложил чай, что в данной ситуации было бы равносильно «уходи». Наступила неловкая пауза, и Цанаев уже думал, почему бы ее на работу не взять, ведь директор — на то и директор, чтобы решить любой кадровый вопрос.
А Ломаев вдруг сказал:
— Я бы тебя так не упрашивал, не будь она достойной и не будь я ей очень обязан, — теперь он тоже встал, тронулся к выходу.
— Возьму я ее на работу! — почти крикнул хозяин, так что жена заглянула в комнату:
— Что-то случилось?
— Закрой дверь! — еще громче крикнул Цанаев. — А ты сядь, не суетись. Из-за какой-то… — на полуслове он сумел остановиться.
— Она не «какая-то», — процедил Ломаев. — А если честно, тебе скажу, — тут он вновь тяжко вздохнул. — Она мне написала диссертацию и помогла защититься.
Еще более Цанаев заинтриговался.
— Ты физик, а она, как я знаю, биолог, даже микробиолог.
— Вот и сделали мы, точнее, она, на стыке биологии и физики. В двух словах это не объяснить. В общем, ее микробиологические опыты мы описали с позиции физики. Конечно, что-то спорно, но это наука, — можно было подумать, что он защищается перед ним.
А Цанаев о своем:
— Сколько?
— Что? — Ломаев всегда носил очки, теперь линзы, но так занервничал, что машинально попытался поправить очки, словно они еще на носу. — Ты, небось, о деньгах?.. Какие деньги!? И разве они когда водились у меня?
Цанаев лишь повел плечами: мол, если не деньги, то за что ему написали диссертацию? Амурные дела?
— Нет! — вскричал Ломаев, как-будто читал мысли. — Ты там, в Чечне, совсем очерствел…
— Но-но-но, — перебил командно Цанаев. — Еще скажешь — озверел.
— Так ты и мыслишь, — исподлобья косился Ломаев. — А все не так. Она замечательная девушка.
— Она девушка? Замужем не была? — что на уме ляпнул Цанаев.
У Ломаева на лице появилась какая-то болезненная, мучительная гримаса. Наступила тягучая пауза, в течение которой его лицо, видимо, из-за воспоминаний, стало резко меняться: совсем задумчивое, печальное, и тут он, словно для себя, глядя прямо перед собой, стал медленно, негромко говорить:
