Глеб Бобров - Осколки

Хорошие сны —
что нет войны…
А я просыпаюсь в поту:
патрон
заклинило в автомате…
На лунном свету,
словно вата,
набухает ночная сырость.
Черт, опять приснилсь…

Год — сорок первый. Я — дракон.
Летел над пропастью,
И смесь тумана с молоком
Рубили лопасти.

Тянулся к солнцу, в синеву,
Хрипел компрессором…
Да… Я был — Богом наяву.
А может, кесарем…

Я помню… Рваный небосвод,
То снег, то солнышко,
И бился в кашле пулемет —
Взахлеб. До донышка.

Четыре паруса-крыла,
Вы слишком медленны…
Пушистый шнур — навстречу. Мгла
Да — трубы. Медные?

Нет. Хоронить меня — не вам,
Тевтонским рыцарям!
Я — слишком верен небесам,
В которых биться мне.

…Рычит в предсмертии мотор,
Плюется гайками.
Мне ль — проиграть жестокий спор,
Крещен ведь — Чайкою.

Крещен… Все ближе — тень креста
Сквозь перекрестие.
Прости, последняя мечта.
Привет, созвездия!
…Лет через…дцать меня найдут
В болотах мурманских,
Поднимут…. Жиденький салют,
Да водка — русская.

Елейным маслицем с икон
Подмажут лопасти.
И продадут… А был — дракон,
Парил над пропастью…

Закончились танцы. Тропинка вдоль речки,
Туман — покрывалом седым.
Ты? Здравствуй… Признаться, нежданная встреча.
Так что же? О чем — помолчим?..

Вчерашний закат был — багрово-кровавым,
Над ночью — краснела луна…
Скажи, почему в луговом разнотравье
Струною — звенит тишина?

Предчувствия? Мёрзлою глыбой на сердце —
Тревога. Секунды — песок.
И веточкой в нем завороженно чертим
Безмолвное кружево строк.

Послушай, а может мы просто — тоскуем,
Устав от непрожитых лет?
В такой же июнь нашим не-поцелуем
Был — порван счастливый билет…

А знаешь… Когда-то мы были неправы.
Былое исправить — нельзя.
Наводим — сближением рук — переправы.
Молчим. Все расскажут глаза.

Прислушайся… Тише… Июнь — поцелуем
Припал к пересохшим устам.
Еще пять минут тишины. Потанцуем?
Поверим — рассыпанным снам?

Еще пять минут предрассветного счастья.
Прощальный подарок судьбы?
Вот-вот наша хрупкая не-сопричастность
Развеется ветром, как дым.

На западе — рокот далеких моторов.
Рассвет. И багрянцем лучи
Бликуют на крыльях чернильного строя.
Еще пять минут. Помолчим?

Хрустальное утро. Притихшие птицы.
Еще — пять минут тишины.
Давай сговоримся друг другу присниться?
В шесть вечера? После войны…

Я — Советский Союз, кораблем воплощенный в металле,
Вопреки непреложности времени, в коем я не был рожден.
Килотонны наркомовской стали, что — строчками стали
Бесполезно ржавеют под серым предзимним дождем.

А казалось — чуть-чуть, и — свинцовый балтийский фарватер
Мне откроет дорогу. Ее не нашел Геркулес.
Капли… Дождь на броне, охреневшие чайки — в кильватер:
Посмотреть на кончину титана, несущего крест.

А казалось (вполне!) — под прицелом шестнадцати дюймов
Целый мир ляжет агнцем, как всуе сглаголил пророк.
Я хотел этот мир сбросить наземь с подгнивших котурнов,
Но — ложатся букетами сны, в сотый раз заболтав Рагнарёк.

Я — последний атлант, изнемогший под ржавостью неба,
Променявший Вальхаллу на клубность признания строк.
Я — «Советский Союз». Я — живая, живучая небыль.
Я — последний атлант. А последний — всегда одинок.

И это — жизнь?! Обидно — до истерики.
Какой кретин затеял переправу?
Я — патриот поверженной Империи,
Я — гражданин исчезнувшей Державы,

Центурион средь варварского капища —
Распятый, ошарашенный, стреноженный.
И копошатся обезьяньи лапищи
Над лорикой, фалерами, поножами…

И это — жизнь?! Трибуны-алкоголики
За опохмелкой двинули за речку.
Нас продали, квирит, за счастье кроличье,
Да и притом — остригли, как овечек.

Легат был слаб. Идеалист, без кворума.
В легачьей свите — с кухонь полудурки.
И вот — итог: на гордых римских форумах
В Курбан-Байрам баранов режут чурки.

И это — жизнь?! Могли ж — открыть америки,
И олаврушить мир бессмертной славой.
Все — прОпили. Прожрали. До истерики
Обидно. Только кровь по венам — лавой.

Трибуны сыты. А в фаворе — звери, и
Осталось встать и крикнуть: Боже правый…
Я — гражданин исчезнувшей Империи.
Я — патриот поверженной Державы…

Небо на Кавказе — густо-синее…
Отгремели грозами бои,
Синеву привычно ранят крыльями
Цинковые птицы-журавли.

Им лететь — в последний раз по солнышку
Да тянуть серебряную нить,
Прежде, чем в оструганных суденышках
Навсегда — улечься под гранит.

Все равно. Командовали ль ротами?
Только ль притирались к сапогам?
Равноправно-серые «двухсотые»
Развезет «тюльпан» по адресам.

…Жидкий строй «кузнечиков» на кладбище.
Речь. Прощальный треск очередей.
Жить отныне — в памяти товарищей
Да в сердцах и снах родных людей.

А на дискотеках — их ровесники
(Искренне считаются — ДЕТЬМИ)
Обсуждают девочек и песенки —
Хорошо живется молодым…

…На перроне станции «бессмертие»
Каптенармус-ангел примет цинк,
Выдаст крылья — белыми конвертами,
И к «парадке» — золоченый нимб.

Вечно молодые. Вечно — сильные.
Им бы жить — на взлете полегли…
На прощанье — нам качают крыльями
Цинковые птицы-журавли.

«Погибаю, но не сдаюсь»…
Смерть — хмельней, чем волшебный кубок.
Я — не викинг. Скорее — трус,
Но — на всех не хватило шлюпок.

Говорите: «И смерть красна»?
…День исходит багряной высью…
Просто — меньше свободы, на…,
Чем у загнанной в угол крысы.

Ну, а крыса в углу — страшна:
Жизнь за десять — расклад стандартный.
…Тушит в сердце пожар волна,
Плещет в рубку — за квартой кварта.

Вот он — славы желанный час!
Выбирай: хоть в Джаннах, хоть в Ирий!..
Только вот (как всегда у нас) —
Не хватило на всех валькирий.

Надоело. На дно. Без — чувств.
(Лишь русалки, как дуры, плачут).
Погибаю, но — не сдаюсь
(Вдруг чего-то еще не хватит?)

Вечер. Небо. И — звёзды… Замёрзшие тучи — скукожились,
Прометееву печень клюёт отмороженный гриф.
Из ледышек не сложишь свободу — проблемы лишь множатся.
Чем тебя поддержать, фронтовой мой товарищ Сизиф?..

Мы взрастали на догмах. Мы мнили ветра — непреложными.
Чай, не флюгер — выкручивать румбы. Поверьте — устал.
Ты скажи — чем выходит нам жажда достичь невозможного?
Чаще — боком. И сразу. Не так ли, товарищ Тантал?

В мире — много придурков, драконов и места для подвига
(Вместо неба — повис перевернутый черный пентакль).
Пусть народ хлещет пиво и режется в «крестики-нолики»,
Мы — в крестовый поход. Собирайтесь, товарищ Геракл.

…А народ — улюлюкает: дескать, «воняет конюшнями»,
Шьёт паскудную славу десанта на Плайя-Хирон.
Нет убийственней газа, чем серая хмарь равнодушия.
Наш кораблик готов? Adelante, товарищ Харон!

Только… Шарик — он круглый. К тому же — ещё и вращается.
Мы вернемся на берег — и в том нам порукой прилив.
Вновь — сияет вершина. Шершавый булыжник под пальцами.
Вариант номер N… Приступаем, товарищ Сизиф?..