Адий Шарипов - Фронтовые повести
— Думаете, у нас тут мина спрятана, что ли?.. Или золото, — пробубнил один.
Павлик тряхнул развязанный мешок за угол, и на траву выпали новенькие солдатские ботинки.
— О! Кто ищет, тот всегда найдет, — засмеялся Павлик, подавая ботинки младшему лейтенанту.
— Мы прихватили их, чтобы на жратву поменять, — объяснил хозяин ботинок.
— А куда идете сейчас?
— Да в свою деревню хотели…
— Значит, были красноармейцами, а теперь по деревням. Что же с армией будет, если каждый к себе на печку побежит?
Мужики стояли, переминаясь с ноги на ногу. Во втором мешке оказалась почти новая гимнастерка. Павлик и ее подал Жилбеку.
— Вот что, братва, — заговорил Жилбек, взяв гимнастерку и перебросив ее через плечо. — Вы можете идти в свою деревню. Я не в состоянии вас удержать. Брать вас с собой — только лишние хлопоты, все равно ночью сбежите. Мне до своего аула далеко, и бежать я туда не собираюсь. Я буду воевать. Линия фронта уже близко. Я командир, мне нужна обувь. Поэтому я забираю ботинки, прошу не обижаться.
— Не сердитесь, мужики, — весело посоветовал Павлик, видя, что теперь Жилбек обут и, следовательно, его, Павлика, провинность забудется. — Война есть война. А в деревне у вас будет жинка под боком.
— Да нет, чего уж там, не обижаемся… Понимаем сами… Чего уж, бери, носи на здоровье… Дай бог, чтобы все живыми остались. Да чтобы немца поскорее прогнали.
Жилбек подумал, что эти двое, возможно, неплохие люди просто они сломлены пленом, невзгодами, в армии прослужили мало, к дисциплине, видать, не привыкли.
— Подождите, товарищи, — остановил их младший лейтенант. — Вы можете выполнить маленькую просьбу? — Давай говори…
— Если сможем, так чего же не выполнить, — поддержал второй, соглашаясь на все, лишь бы этот черный косматый командир не приказал следовать за ними.
— В Павлодаре у меня жена. Если перейдете фронт, прошу вас послать ей записку. Я ваше положение понимаю. И вы должны понять мое положение.
— Перешлем, передадим! — сразу согласились оба. Жилбек быстренько написал записку по-казахски, свернул солдатским треугольником и написал адрес.
— Ну, прощайте. Не обижайтесь, что пришлось поделиться.
Мужики ушли.
Наступил октябрь, прижали холода, а фронта все не было и не было. По утрам на земле серебрился густой иней, лужицы схватывались мутным ледком, без костра уже невозможно было спать. А костер мог привлечь внимание врага. Деревни попадались все реже, продукты стало добывать все трудней. Об одежде и говорить не приходилось.
Сядут бойцы где-нибудь под деревом, прижмутся потесней друг к дружке, уткнутся головой в колени, чтобы хоть чуть-чуть согреться дыханием, — и снова в путь…
В который раз уже определял по карте Жилбек очередное место, куда они должны были добраться. Сегодня он прикинул, что километрах в семидесяти должны начаться Клетнянские леса. Для утомленных людей — это добрых трое суток перехода.
— А что нас ждет в тех лесах? — сомневались бойцы. — Что тут лес, что там, один черт!.. Там тоже серый волк не выдаст нам ни пайка, ни каши.
— Нет, все-таки давайте пойдем туда, — поддержал Жилбека Павлик Смирнов. — Эти места я знаю. Не может быть, чтобы мы там своих не встретили.
Днем шли понемногу, больше отдыхали. А ночью, когда звенел мороз, двигались спорым шагом. Чувствовалось знобящее дыхание зимы, вот-вот ляжет снег, засвищет пурга.
На рассвете Павлик заметил чьи-то большие следы, медведя или человека. Низко пригнувшись к земле, все пошли по следу.
— Нет, это не зверь, — первым определил Жилбек. — Тут прошел человек. И совсем недавно. Мне кажется, он курил: запах табака слышу.
— В валенках прошел. Кованые немецкие сапоги дают другой след.
Оборванные люди, толкая друг друга плечами, сталкиваясь головами, пошли по следу. След терялся там, где не было изморози, а потом снова появлялся.
И вдруг раздался окрик:
— Стой!
Только сейчас четверо заметили стоявшего в стороне человека с винтовкой.
— Ложись! — успел скомандовать Жилбек. Человек не стрелял. Так же требовательно он спросил:
— Кто такие?
— А ты кто такой? — выкрикнул в ответ Жилбек. Рядом с часовым выросли еще несколько вооруженных людей.
— Отвечайте!
— Такие же, как вы, — осторожно сказал Жилбек с казахским акцентом.
Он был ошеломлен, когда из встречной группы послышался голос казаха:
— Эй, жолдас,[1] объясни толком!
— Мы— советские… — обрадовано проговорил Жилбек, поднимаясь с земли. — Выходим из окружения, товарищи, здравствуйте!
Так группа Жилбека встретилась с партизанами. Радости не было конца.
Через полчаса их вызвал в свою землянку командир партизанского отряда Тимофей Михайлович Коротченко.
IIДекабрь первого года войны…
Небольшие группы партизан по разным дорогам, теряя в стычках с фашистами боевых друзей, голодая и замерзая в пути, идут по Брянским и Могилевским лесам, собираются в Клетнянском лесу.
Стоит лютый мороз, свищет ветер, стонут и гнутся вековые деревья, с треском падают голые, промороженные ветви. Ветер взметает снег, обнажая темные плешины смерзшейся листвы, заметает сугробами и без того едва приметные партизанские жилища.
В крайней землянке сидят десять человек. Они только что вернулись с улицы, где расчистили вход в землянку и обозначили совершенно заметенную дорогу до ближайшей деревни Задня. Разогревшись от работы, они садятся вплотную друг к дружке, поближе к печурке. Клонит в сон, но партизаны крепятся — скоро должна быть передача из Москвы и горячая затируха.
Повар Петька, бывший конюх, высокий и неуклюжий, укрывшись за снежным бруствером, никак не может разжечь костер, несмотря на то что делать ему это не впервой. Ветер то и дело заметает крохотное пламя, сырые дрова трещат, чадят и гаснут. Петька злится, пинает головешки, снова присаживается разжигать. Злится он еще и потому, что не придется послушать последние известия из Москвы. Недоволен он и товарищами— сбились в землянке, обедать — так сразу все, валом, а как помочь повару— никого!
Пламя понемногу разгорается. Петька таращит на него зеленоватые глаза и боится дышать— а вдруг погаснет. А рядом свистит бешеный ветер, на который сейчас Петька не обращает внимания. Пламя все выше и выше лижет черное днище котла, и Петька понемногу успокаивается, греет озябшие руки, трет шершавые ладони.
В землянке сумрачно, коптилка мутно-желтым пламенем едва разгоняет мрак, свет не доходит до углов, и кажется, что вместо стен сразу начинается черная преисподняя. Молчит рация, молчат партизаны. Возле рации сидят Василий Зарецкий и Абдыгали Толегенов, прозванный в отряде Батырханом — богатырем. Они толкуют насчет рации — почему не работает? Самое время слушать Москву. Антенну только что повесили, неужели опять оборвало? А может быть, питание село?
Жилбек, лежа в углу, слушает их негромкий озабоченный разговор и думает о Жамал. В такие вот дни, без дела, в холодной землянке становится особенно тоскливо, одолевают мрачные мысли. Как узнать, добралась ли жена до Павлодара? Смогли отослать письмецо те мужики, которые встретились тогда у холма?
И никаких надежд получить весточку. Далеко от Клетнянских лесов до родного Иртыша. А кругом враг, препятствие поважнее трех тысяч километров.
Ближе к свету, на нарах, застланных сеном, лежит сам Коротченко, огромный, грузный. Сегодня и он в тяжелом раздумье смотрит в одну точку, как будто перебирает в памяти свое прошлое. Есть что вспомнить бывшему командиру полка. Двадцать лет он прослужил в Красной Армии, окончил военную академию, дрался с финнами на «линии Маннергейма», не раз смотрел смерти в глаза. Под Могилевом, прикрывая отход своих частей, попал в окружение, но все-таки сумел прорвать вражеское кольцо и с остатками полка — с сотней бойцов — ушел в лес из когтей смерти.
Никто не шелохнулся, когда Петька, удовлетворенно кряхтя, внес в землянку дымящийся котел с жидкой затирухой. Поставил котел посредине, огляделся и, видя, что на него мало кто обратил внимание, вскипел:
— Какого черта носы повесили, не видите, кто пришел? Встать!
— Чего орешь, бешеный, что ли? — вскинул голову автоматчик Алимбай Тлеулин.
— Баланду сварил, будто горы свернул, разошелся, — проворчал другой партизан.
Петькин крик вывел всех из сонного оцепенения, но люди были настолько утомлены и сердиты, что вместо благодарности начали ни за что ни про что осуждать повара.
Тимофей Михайлович встал.
— Злиться попусту нечего, — проговорил он, — злость надо для врага приберечь. Петька, чем ты недоволен? Хочешь сказать, что мы дармоеды?
— Да я всем доволен, Тимофей Михайлович. Только вот каждый раз, как Москва говорит, у меня костер гаснет. Сидишь там как проклятый! А вы тут слушаете!
