Владимир Гораль - Марш Кригсмарине
Мне не оставили выбора. Пришлось высадить последние четыре сотни потерпевших на освободившиеся шлюпки и срочно уходить на погружение. Благородство – дорогое удовольствие, часто дороже жизни, но ни экипажем, ни субмариной я рисковать не имел права. После этого случая командующий Кригсмарине гросс-адмирал Дёниц под угрозой трибунала запретил всем командирам У-ботов всплывать и спасать экипажи торпедированных ими кораблей и судов. В сорок третьем наш подводный флот понёс тяжкие потери. К концу чёрного для нас года погибло 245 наших подлодок. Военная удача повернулась лицом к американцам с англичанами. Они захватили и успешно дешифровали последнюю модель «Энигмы». Приняли на вооружение и стали с успехом применять многоствольный миномёт «Хэджкок», акустические торпеды, поисковики подлодок, реагирующих на магнитное поле. Но самое главное – союзники понастроили несметную армаду военных кораблей и транспортов. Они просто давили нас численным превосходством. На каждый потопленный нами корабль они отвечали спуском со стапелей на воду четырёх новых.
Погибла большая часть моих друзей, воинов и офицеров, не понаслышке знакомых с кодексом чести немецкого военного моряка. Появились новые люди, молодые командиры. Их головы были набиты идеями национал-социализма. Понятия чести и благородства были для них всего лишь пустыми звуками, вредными архаизмами, мешавшими установлению господства избранной арийской расы. Вряд ли кто из них был трусом, в подводники такие не идут, но по моему наблюдению личная смелость нисколько не мешает человеку являться одновременно законченным мерзавцем. Большинство из нового пополнения подводников Кригсмарине, а это были исключительно добровольцы, отбирались из активных членов НСДАП. Я, разумеется, тоже был членом партии, но особо не активничал. Командиров-подводников, честно выполнявших свой воинский долг перед Германией, просто оставили в покое. Новички, которые теперь составили подавляющее большинство, общались с нами с подчёркнутым уважением и едва скрываемой снисходительностью. Так обращаются с заслуженными, выживающими из ума ветеранами, прощая им их стариковские странности вроде разговоров о чести офицера и моряка и таком смешном и нелепом понятии как благородство.
После одного или двух боевых походов с многих из молодых подводников слетала эта идеологическая шелуха. Хлебнув лиха, они становились более человечными. Порой приходилось сталкиваться с развращёнными войной индивидами, маньяками с откровенно садистскими наклонностями. Они, не стесняясь, хвастались, как после торпедирования какого-нибудь союзного корабля или судна всплывали и лично, а так же с помощью желающих поразвлечься членов экипажа, расстреливали из палубного орудия, пулемётов и автоматов беззащитных людей. Эти сучьи дети специально брали с собой в поход дополнительное стрелковое оружие и запас патронов. Особым шиком у них считалось стрельба по живым мишеням из снайперской винтовки. Часто по пьяному делу они проговаривались, что ради забавы расстреливают нейтралов, мелкие суда и даже французские рыбацкие баркасы, записывая их в корабельный журнал как неприятельские. Таких офицеров в нашей среде называли «СС-маринен». Их были считанные единицы, но по их «подвигам», как водится, судили обо всех немецких подводниках.
С одним из таких маньяков мне, к моему несчастью, не повезло близко познакомиться на нашей базе У-ботов, что располагалась в Сен-Мало в Бретани на северо-западе Франции. Я впервые столкнулся с этим офицером в Берлине, когда сам Дёниц награждал группу лучших за прошедший боевой год подводников. Его звали Гюнтер Прус. Прозвище Щелкунчик он получил ещё в училище Кригсмарине за неприятную, словно выструганную из дерева физиономию с массивной челюстью. Шелкунчик являлся «счастливым» обладателем огненно-рыжих волос и скрипучего, что твоя несмазанная дверь, голоса, плюс бесподобного по отвратительности, словно воронье карканье, смеха. Это субъект, как ни странно, кроме вышеперечисленных достоинств являлся выпускником-отличником кораблестроительного факультета, полиглотом, владеющим пятью языками, включая английский и французский. К тому же, он оказался смелым и решительным моряком. Уже в первом походе Прус, будучи всего лишь обер-лейтенантом цур зее[15], заменил убитого командира и раненого старшего офицера, приняв на себя командование У-ботом. Вдобавок он умудрился потопить английский эсминец. За эти подвиги юнец был повышен в звании до капитан-лейтенанта и награждён Железным крестом 1-го класса. Вскоре Гюнтер получил под командование новенький У-бот U-266.
Перед первым своим походом в качестве командира Гюнтер, в нарушение всяческих правил и морских суеверий, распорядился переделать двойку бортового номера в шестёрку, чтобы получилось библейское «Число зверя»[16]. По его заказу лучший художник и татуировщик из моряков базы намалевал на рубке субмарины эмблему корабля. Из-под его кисти вышла довольно жуткая картина в багровых тонах. Дикого вида семиглавое и рогатое чудище Апокалипсиса. Наш новый Иеронимус[17]гордо поименовал свой шедевр: «Зверь, вышедший из моря».
U-666 вернулся из Северной Атлантики на базу через три месяца, потопив около десятка судов и кораблей английского транспорта, шедших с грузом оружия и продовольствия для русских. Щелкунчик получил Железный крест 1-го класса и новое уважительное прозвище для своего доблестного корабля – «Дракон Апокалипсиса»[18]. Молодые подводники смотрели на него с обожанием, как на героя, коим он де факто и являлся. Когда Прус своим скрипучим голосом рассказывал о своих «гуманитарных акциях», его поклонники восхищённо внимали ему.
«Гуманитарные акции» заключались в следующем: Гюнтер всплывал на своём U-666 посреди обломков разлитого на волнах дизельного топлива и десятков спасательных шлюпок и плотиков, заполненных людьми. Из палубного зенитного пулемёта он лично расстреливал несчастных. «Гуманитарными» он свои действия называл, видите ли, потому, что оставь он в живых моряков с потопленных им судов – и большинство из них умрёт, так и не дождавшись помощи. Умрёт посреди ледяных вод Северной Атлантики, медленной мучительной смертью от переохлаждения. Он же, «гуманист», дарил им быструю смерть от сотен крупнокалиберных пулемётных пуль, используя их в качестве мезерекордий[19] – «кинжалов милосердия». В его словах была какая-то сатанинская, нечеловеческая логика.
Ещё он любил весело, подробно и со смаком порассказать, что частенько перед расстрелом пускался в задушевные разговоры со своими будущими жертвами, знакомился с ними, расспрашивая о детях и жёнах. Однажды, когда этот психопат в нашем загородном клубе офицеров-подводников, в окружении молодых поклонников принялся разглагольствовать подобным образом, мне, на свою беду, приключилось оказаться неподалёку. Надо сказать, что все моряки тогда крепко выпили, и я не был исключением. Послушав некоторое время рассказы этого негодяя, я не выдержал и, оставив свою компанию, подошёл к столику этого «Дракона Апокалипсиса». Не говоря ни слова, я отправил в нокаут самого Щелкунчика и нескольких его приятелей, попытавшихся прийти к нему на помощь. Драки в клубе подводников редкостью не были. Вымотанные в походах кригсмаринеры частенько «выпускали пары» подобным образом. Но в нашей стычке с Прусом было нечто особое. Драка между двумя героями, командирами «счастливых» У-ботов – это уже не банальная пьяная потасовка. Состоялся суд офицерской чести (пережиток прошлого), который решил, что рыжий бес подвергся ничем не спровоцированной агрессии с моей стороны, а значит, имеет право на сатисфакцию. Извиняться я отказался, дуэли же в военное время запрещены. Хотя этот запрет тайно и в исключительных случаях нарушался. Гюнтер при всех заявил, что своим правом на удовлетворение он непременно воспользуется и, взглянув мне прямо в глаза, с кривой улыбкой добавил: «Всему своё время, милый граф. Всему своё время…»
Глава 4
Ариец и бретонка
С Верой я познакомился на воскресном книжном развале в Сен-Мало. Заправлял этим книжным Эдемом тощий пожилой бретонец, предводитель местных библиофилов. Порт Сен-Мало – старинный французский городок, древняя крепость, построенная на высоком холме, с моря напоминающий остроконечную шапку великана, забытую им на берегу Ла-Манша. Я с детства свободно говорю по-французски, практически без акцента, точнее – с лёгким эльзасским акцентом, поскольку моя няня была родом именно оттуда. Практичные мои родители решили извлечь из этого факта пользу. За небольшую прибавку к жалованию няня стала ещё и гувернанткой, общаясь со мной исключительно по-французски. Ей это было нетрудно, поскольку её мама была эльзаской француженкой. Чтобы не мозолить глаза местным жителям формой немецкого военного моряка, посещая город, я чаще всего переодевался в штатское. Естественно, особой любви они к нам не испытывали и хоть и разговаривали подчёркнуто вежливо, но лишь по мере необходимости. Мне сразу понравилась невысокая, хрупкая девушка с каштановой длинной косой и тонкими чертами лица. Тяжеловатые круглые очки в роговой оправе лишь придавали её облику какую-то трогательную беззащитность.
