Николай Струтинский - Победившие смерть
— Что я должен сделать?
— Нам нужны бланки удостоверений. Мы их сами заполним и передадим...
— Если взяться за дело как следует, то получится.
— Я знала, что вы не откажете.
—- Почему?
— Да потому что вижу — вы честный человек.
А дома Паша говорила Марии Григорьевне и Шуре:
— Теперь необходимо быстрее устроиться на работу, чтобы меньше падало на нас подозрений.
— Ты права, Паша. Только при этом «новом порядке», где все вверх дном, устроиться по специальности не так-то просто, особенно мне, педагогу.
— Надо браться за любое дело, — твердо заявила Паша, хотя еще не была уверена в том, что поступает правильно.
* * *
С утра девушки отправились по городу в поисках работы. Заходили в магазины, в учреждения. Но ничего конкретного им не предлагали. В одном месте случайно прослышали, что в военную столовую требуются официантки.
Пойдем?
Пойдем!
...В дверях столовой увидели хозяина. Высокий, с оттопыренными ушами, худой, кости да кожа, хотя совсем еще не старый — лет пятидесяти.
— Вы подруги или сестры? — сняв черные очки, спросил хозяин.
— Подруги.
— Фамилии? — сощурил он левый глаз.
— Моя — Савельева.
— Я — Белокоиенко.
— Что вы умеете делать?
Девушки замялись. Действительно, какую работу они могут выполнять в столовой?
— Вам нужны официантки? Нас это вполне устроит, — покорно произнесла Паша.
— Да-а, — протянул хозяин. — А кто за вас поручится? Здесь столуются очень приличные люди, их должны обслуживать только те, в ком я абсолютно уверен!
Умоляющие глаза девушек не смягчили сердце предпринимателя. Сам он недавно вернулся на эти земли из-за границы, куда бежал в 1939 году. Теперь он мечтает о большом деле и придирчиво относится к тем, кого нанимает.
— Значит, никто не поручится? Тогда в официантка не возьму.
— Простите. До свидания!
— Попробуйте достать поручительства.
— Попробуем.
Хозяин проводил девушек долгим оценивающим взглядом и, словно сожалея об их уходе, крикнул вдогонку:
— В судомойки возьму!
— Спасибо, господин, если достанем рекомендации, обязательно придем, — бросила сгоряча Шура.
Белоконенко устроилась на работу в лагерь военнопленных, а Паше так и пришлось пойти в судомойки.
— Немного поработаю, а там подыщу что-нибудь получше, — решила она и отправилась в столовую.
Идти было стыдно и страшно. Казалось, все встречные провожали ее презрительными взглядами, кивали, — мол, еще одна пошла в услуя{ение к фашистам.
Невольно вспомнились первые мечты юности о будущем. Школа в Ржеве. Суровая снежная зима. На лыжню вышли сверстницы. Все думали об одном — не отстать! Раздалась команда. Со старта Паша ушла пятой. Но за несколько метров до финиша сделала рывок и под шумное одобрение подружек первой пересекла красную ленточку. Кажется, и сейчас еще шумят в ушах аплодисменты...
А однажды, когда сидели в парке и гадали, кем быть, Паша неожиданно для всех заявила:
— Я буду летчицей.
— Летчицей? — хором переспросили подруги.
— Подумайте: человек — словно птица! Летишь высоко-высоко, огромные реки кажутся всего лишь голубыми лентами. А села и города такими крохотными. А поднимешься вдвое, втрое выше, туда, куда никто еще не залетал, и увидишь всю землю от края до края...
С тех пор до окончания средней школы Пашу так и звали летчицей...
Как только исполнилось шестнадцать лет, Паша подала заявление о приеме ее в ряды ленинского комсомола. «Буду предана комсомолу и партии, как Павка Корчагин...» — писала она тогда.
На собрании все говорили, что она хорошо учится, дисциплинированная, активная. Но вот поднялся один юноша, кашлянул, поправил ершистые волосы и срывающимся баском заявил:
— Все, что здесь я слышал о Паше, правильно. Только мне кажется, что Савельева слишком гордая, важничает перед... ребятами. С товарищами надо быть попроще. Ты ведь еще не взаправдашняя летчица!
Кто-то на задних рядах хихикнул.
Паша покраснела и подумала: «Может, п правда я перед ребятами такая зазнайка...»
Домой возвращались поздно. Взявшись за руки, шли по центральной площади, оглашая ее звонким смехом и песней. Это была незабываемая прогулка. Каждому хотелось подольше быть вместе. Был тут и юноша, что критиковал ее. Она подошла к нему и с доброй улыбкой взяла под руку.
— Видишь, я больше не важничаю...
Услышав топот колонны немецких солдат, Паша очнулась от радужных воспоминаний, невольно подумала: «После всего этого работать судомойкой, да еще у фашистов?!»
— Ну я вам покажу судомойку! — процедила она сквозь зубы и зло посмотрела вслед марширующим солдатам.
Теперь, когда Паша и Шура поступили на работу, у них оставалось совсем мало свободного времени, зато они почувствовали себя увереннее. И когда к Савельевым нагрянули жандармы проверять документы, Паша отнеслась к этому спокойно. Слова «работаю в офицерской столовой» произвели впечатление.
Но через несколько дней Савельева сообщила Шуре тревожную новость — ее вызывает хозяин столовой «для беседы». Подруги долго строили различные догадки о целях вызова. Обдумав все, Паша пошла с твердым намерением покинуть работу, если хозяин задумал что-нибудь недоброе,
ЗАГАДОЧНЫЙ ГЕСТАПОВЕЦ
Хозяин столовой встретил Пашу наглой, похотливрй улыбкой.
— Как работается, барышня? Нравится у нас?
— Уже привыкла.
— Привыкла к грязной посуде? И о другой работе не мечтаешь?
— От меня ведь это не зависит.
— А от меня зависит! — чванливо заявил хозяин. — Но тебе надо научиться приличным манерам, понимать желания посетителей... Тут один офицер... Ну, как тебе объяснить, уж очень ты ему приглянулась. Хочет с тобой познакомиться. Посиди минуточку, я сейчас возвращусь...
И быстро вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой. Просеменив по залу, он присел к столику, за которым беседовали два офицера. В открытую дверь Паша все видела и слышала.
— Разрешите? — подобострастно обратился хозяин к одному из офицеров,— Вас ждут... Изволите?
Худощавый белокурый гестаповец отпил глоток коньяку, закурил.
— Вы ручаетесь за нее?
Предприниматель только развел руками и еще больше изогнулся:
— Знаю ее недавно, но уверен, она, гм... приличная...
Белокурый обратился к соседу:
— Извини, друг, сердечные дела.
Понимаю, понимаю...
Светловолосый стройный офицер вышел из-за стола и направился за услужливым предпринимателем. Пата хотела выскочить из кабинета, пока не поздно. Но офицер уже был у двери. Переступив порог, он звонко щелкнул каблуками.
— Честь имею! Офицер немецкой армии Герберт!
Паша, не слыша собственного голоса, отрекомендова?лась:
— Савельева.
Пристально посмотрев Паше в глаза, офицер обратился к ней по-русски:
— Наверное, я виновник вашего плохого настроения? Не так ли?..
— Что вы, — возразила девушка.
— Я давно хотел с вами познакомиться. — Герберт говорил ровным, словно приглаженным, тенором. — Как видите, сегодня сбылось мое желание. Но я вижу, вы меня чуждаетесь.
Вместо ответа Паша спросила:
— Вы немец? А где же научились так хорошо говорить по-русски?
— Я переводчик... — коротко пояснил Герберт и тут же предложил пойти побродить по городу.
Бродить по городу с гестаповцем?! Паша внутренне вздрогнула, но отступать было поздно.
Они шли медленно по слабо освещенной улице Словацкого. Девушка рассеянно слушала офицера, „высокомерно говорившего о Германии, которая быстро возвеличилась и стала самой могущественной державой в Европе. Пройдет немного времени, уверял Герберт, и великая Германия станет властвовать над миром. Он не сомневается в этом, ибо так говорит фюрер.
Паша не вступала в беседу, чтобы какой-нибудь неосторожной фразой не задеть честь мундира фашиста: тогда беды не оберешься.
Наконец офицер замолчал. Молчала и Паша. О чем говорить? Что приятного услышит она от этого чуждого ей человека?
— Вы сказали, вас зовут Паша? — нарушил молчание Герберт.
— Да.
— У меня есть сестра Маргарита, тоже очень хорошая девушка.
«Для чего он об этом говорит?» — силилась понять Паша. Но так и не поняла...
Первое знакомство было скоротечным и вызвало недоумение. Чего добивался офицер своими россказнями о «великой Германии»? Хотел проверить ее отношение к немцам? Но почему же на прощание сказал: «Очень буду рад увидеть вас завтра».
Знакомство с Гербертом продолжалось. По отдельным фразам, словно случайно брошенным переводчиком, Па-ша поняла, что ведет он себя очень странно. По всей вероятности, прощупывает, как реагирует новая знакомая на его подчас весьма откровенные суждения по поводу методов гестапо, применяемых во время допросов советских узников. К сожалению, трудно было уловить, порицает он гестапо или просто иронизирует. В устах этого человека даже правда казалась ложью. Доверять она ему никак не могла.
