Александр Грачёв - Падение Тисима-Реттоо
— Я ведь не знаю китайского языка, господин командующий. А те из китайцев, которые хоть намного владеют японским, спрашивают меня только об одном: что будет с ними, когда закончатся здесь работы.
— И что же вы им отвечаете? — спросил генерал.
— Обычно призываю их добросовестно работать и высказываю предположение, что лучшие из них получат поощрение и будут отправлены на родину.
— Сейчас можете отвечать, что все будут отправлены на родину. — Эти слова генерал сказал мягко, почти задушевно.
— А почему вы, господин инженер-капитан, не сообщаете командующему о том, что среди военнопленных существуют и другие разговоры? Или вам ничего о них не известно? — вмешался подполковник Кувахара. — Вы ведь часто беседуете с десятником Ли Фан-гу, к которому благоволите.
Инженер Тиба ответил не сразу. С пристальным вниманием он осмотрел один из боковых опалубочных щитов, осветив его фонариком, потом сказал стоящему рядом оборванному китайцу, чтобы тот хорошенько закрепил доски, и только после этого повернулся к Кувахара и объяснил:
— Я здесь слышу гораздо больше разговоров, чем вам доносят, господин подполковник. Военнопленные — наши враги, и они вольны говорить все, что им вздумается, за это они и отбывают наказание.
— За вольные разговоры необходимо каждого расстреливать! — вскипел Кувахара.
— Нам тогда бы пришлось перестрелять всех, господин подполковник, — хладнокровно сказал Тиба. — Мы и так постреляли больше, чем следовало. Из-за этого и оказались вынуждены затянуть работы. Осторожнее, господин командующий, здесь дренажная канава, ее еще не совсем заделали, — Он помог генералу перешагнуть через канаву и продолжал: — Что же касается десятника Ли Фан-гу, господин подполковник, то, несмотря на все его прокоммунистические разговоры, о которых вы, по-видимому, знаете, это один из самых добросовестных исполнителей моих поручений. А для нас это главное.
Впереди, справа, показалось мрачное углубление в толще стены. Тиба остановился возле и пояснил:
— Это та самая «лисья нора», господин командующий, которую вы хотели осмотреть. Но она очень узка и с низким потолком — в ней едва можно разминуться двоим. Она ведет к одной из амбразур.
— Там тоже работают военнопленные? — спросил генерал.
— Нет, она уже полностью закончена. Там находятся два солдата. Они охраняют амбразуру, чтобы никто не мог ускользнуть через нее.
Оставив охрану в галерее, генерал со свитой стал протискиваться по «лисьей норе». После нескольких поворотов они увидели забрезживший впереди дневной свет. Еще поворот — и все очутились в просторном каменном гроте. Через широкую амбразуру открывался вид на необозримый синий простор Тихого океана. Грот был довольно высокий, с несколькими нишами в стенах для ящиков с боеприпасами. Солдаты, сидевшие на карнизе амбразуры, вскочили по команде «смирно».
— Здесь можно разместить три пушки, — объяснил Тиба, — одну действующую и две запасные. Запасные расчеты должны находиться в галерее. Вот здесь начинается тоннель, — показал он на деревянный щит в стене. — Через него сверху будут закатываться сюда пушки. Боеприпасы будут подаваться по норе из галереи.
— Отлично! — похвалил генерал. — Каков сектор обстрела?
— Сто два градуса.
— Сколько еще пушек из других амбразур простреливают этот сектор?
— Из амбразур — четыре, кроме того, восемь пушек — из дотов.
— Отлично, господин инженер-капитан. Ну что ж, пойдемте дальше.
Побывав еще у одной амбразуры и внутри одного дота, свита очутилась в каземате главного управления — просторной помещении с бетонированными стенами, полом и потолкам. Здесь было человек десять худых и оборванных пленных. При свете аккумуляторной лампы они затирали цементным раствором мельчайшие трещины в стенах и потолке. По приказанию солдат охраны они сложили на пол инструмент и выстроились в ряд вдоль стены.
— Это самый нижний этаж, — объяснял инженер-капитан. — Вверху еще два этажа, а над ними замаскированный колпак дота с четырьмя амбразурами. Колпак находится позади второй линии наземных траншей.
В тот момент, когда инженер Тиба, увлекшись, давал объяснения командующему, от стены, где стояли военнопленные, отошел маленький старичок с лицом, похожим на испеченное яблоко. Он откозырял офицерам и на ломаном японском языке спросил:
— Господин генерал, что будет с нами, когда закончатся работы?
— Вы будете отправлены в Китай, — пренебрежительно ответил командующий. — А почему вы спрашиваете об этом?
— У нас говорят, что нас всех скоро будут расстреливать, — простодушно сказал старичок. — Это, значит, неправда?
— Кто сказал вам об этом? — вкрадчиво спросил подполковник Кувахара.
— Все военнопленные говорят.
— Это провокация! — оборвал старика Кувахара.
— Спасибо за разъяснение, — старичок шагнул назад к стене.
Поднявшись на поверхность, генерал и подполковник Кувахара уселись в кузов вездехода, провожающие остались у входа в подземелье.
— Вы получите указания через три дня, — сказал генерал полковнику, начальнику строительства укрепрайона, и инженеру Тиба. — Я у вас буду здесь.
Вездеход тронулся.
— Сегодня же приступайте к подготовке операции «Нэмуро», — сказал генерал подполковнику Кувахара. — Через три дня ни одного пленного не должно остаться на острове.
— Слушаюсь, господин командующий. Какой вариант прикажете использовать?
— Потопление.
— Хай!
II. ДВА РЫБОЛОВА
Во второй роте десантных самоходных барж давно говорили, что если бы рядовой Комадзава Этиро имел возможность сам распоряжаться своим временем, то наверное бы всю жизнь просидел с удочкой на берегу реки. С тех пор как рота, сформированная из старых резервистов в Осака, прибыла на Тисима-Ретто, Комадзава не провел, кажется, ни одной свободной минуты в казарме. Пока стояли на самом северном острове — Сюмусю, где нет речек, он обычно рыбачил на берегу бухты: удил бычков, навагу и корюшку, а с тех пор как роту перебросили на остров Минами, Комадзава переключился только на пресноводную рыбу — форель. Его уловы почти каждое воскресенье разнообразили скудное меню друзей-солдат.
Вот и сегодня, в солнечное июльское утро, он неторопливо шагал знакомой тропинкой к речке, размахивая бамбуковой корзинкой и насвистывая веселую песенку. Была середина июля, стояли теплее погожие дни. Буйно шли в рост медвежья дудка, шеломайник, лопухи, гигантский дикий гречишник-кислица, молодые побеги которого в это время особенно нежны и вкусны. Над морем и горами ярко-голубым шатром опрокинулось небо, и воздух до того прозрачен, что ясно видны светло-сиреневые каменные заструги даже самых дальних хребтов и вулканов.
Солдатом Комадзава владело радостное чувство приволья. Сейчас ему казался обновленным весь остров с его цепями горных хребтов, с хаосом лесистых отрогов, на вершинах которых сереют осыпи, с исполинскими конусами вулканов, с глубокими узкими долинами и ущельями, с зарослями кривой березы, стройной маньчжурской ели, кряжистой лиственницы, похожего на камыш курильского бамбука.
Знакомая тропа вывела рыболова из поселка, в долину. Вот и речка. Прозрачная и веселая, она с шумом бежит из долины Туманов, но здесь, вблизи морского берега, как бы испугавшись моря, становится тихой и медленно, словно робея, течет среди дремучих зарослей разнолесья и высоких буйных трав. Вот и любимое место Комадзава — небольшая площадка над обрывчиком. Чуть выше по течению видна рыбалка другого страстного рыболова — военного переводчика, подпоручика Хаттори. Почему-то его сегодня нет, хотя он уже должен бы удить: ведь сегодня воскресенье, а в такие дни он обычно раньше Комадзава приходит на речку. Неужели он не придет сегодня? Комадзава любил поговорить с этим умным человеком.
Удобно примостившись, рыболов неторопливо привязывает корзину на длинный шпагат и опускает ее в воду, превратив в садок, потом так же неторопливо, как это умеют делать бывалые удильщики, разматывает леску. В баночке заготовлена нажива — мякоть ракушки-гребешка, изрезанная на мелкие кусочки. Он выбирает самый крупный кусочек и бережно, аккуратно насаживает на крючок.
Но едва он забросил леску, как позади послышались шаги. Это, конечно, подпоручик Хаттори. Поздоровались.
Большое квадратное лицо Комадзава с лукаво сощуренными глазами широко растягивается в добродушной улыбке. Кряжистый и короткий, словно коряга, он поворачивается всем своим корпусом, провожая взглядом соседа-удильщика, пока тот не усаживается на своем излюбленном месте.
— Как ловится?
— О, только что закинул! Как ваше здоровье, господин подпоручик?
— Спасибо, Комадзава-сан, здоровье хорошее. Хаттори так же неторопливо, как перед этим Комадзава, усаживается на свое место. Давно уже повелось так, что два рыболова — рядовой Комадзава и подпоручик Хаттори — многие часы проводят вместе на берегу. Впервые они встретились здесь в прошлом году. Вскоре после того, как роту десантных барж перебросили сюда с острова Сюмусю. Сначала Комадзава держался замкнуто перед подпоручиком, как и всякий японский солдат перед офицером, но мало-помалу они сблизились, и разговоры их делались все более откровенными.
