Виталий Лиходед - Батальон крови
Ночью пришел старшина, поздравил с первой атакой и угостил спиртиком, а утром Григорий впервые увидел, что такое «Катюша».
Солнце еще не успело подняться, а высота уже застонала. Григорий стоял и смотрел на рваные раны земли. Он не мог представить, что ее так можно исковырять. «Конечно, в таком месиве никто не мог выжить», — подумал он. Потрогал распухшее ухо и отправился к комбату проверять связь и менять дежурившего деда.
2. Высота
Григорий подошел к землянке, где ночью был сформирован штаб, но увидел, что в ней никого нет. Он осмотрелся по сторонам и решил подойти и узнать расположение штаба у сидящих возле костра солдат. Солдаты с готовностью объяснили, что штаб перенесли в оставшийся целым ДЗОТ. Он находился на самой вершине высоты.
— Немцы теперь с другой стороны. Оттуда полезут. Нужная это высота, да и слишком легко мы ее взяли, — произнес один из солдат.
Он выставил к костру руки, пытаясь их согреть. Григорий удивился этому, ведь холода еще не наступили. Солдат смотрел на огонь и, казалось, разговаривал сам с собой. Гриша посмотрел на сидящих у костра и уже решился о чем-то заговорить, но вспомнил о дежурившем деде и поспешил сменить его.
Дед сидел у телефона в почерневшем от взрывов каменном укреплении. Он прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Григорий решил, что старик спит, но Петрович, не открывая глаз, произнес:
— Пришел?
— Да.
— Выспался?
— Да.
— А что снилось-то?
— Ничего. Спал как убитый.
— Типун тебя на язык, сплюнь и не говори так никогда.
Гриша не был суеверным, но послушал деда и трижды переплюнул через левое плечо. Старик открыл глаза, встал и молча пошел к выходу. Остановившись в каменном проеме, он обернулся, посмотрел на парня и спросил его:
— Надеюсь тебе по связи и подключению ничего объяснять не надо? Хорошо в учебке учился?
— Да. Не надо, — немного смутившись, ответил Григорий.
— Вот и хорошо. А что, ухо болит? — улыбнувшись, спросил Петрович.
— Да нет, не очень.
— Повезло. Если в первом бою старшина перекрестил, значит, будешь жить. Тьфу, тьфу, тьфу. Примета хорошая. А наш старшина, если кого отметит, считай, с войной познакомит. А она своих жалеет. Ладно, я пошел. Там место не заняли?
— Нет, все сюда наверх перебрались, — ответил Григорий, а услышав последние слова старика, подумал: «Значит не один я про войну так думаю. Живая она — вот и дед мне это подтвердил.
— Смотри здесь! Немцы готовятся, молчат. Нужна им эта высота. Если кто придет и скажет идти окопы рыть — смело отвечай, что дежуришь на телефоне, ждешь приказ. Понял?
— Понял. А что, приказ должен поступить?
— Кто его знает, о чем они там наверху думают. Скажут комбата позвать, беги по траншее, что слева прорыта. Увидишь большую землянку, он в ней. Только сильно не ори, там ребята спят.
— Я все понял, не волнуйтесь, — ответил Гриша.
— Вот и ладно. Я пошел.
Старик вышел из ДЗОТа и, пригнувшись, побежал с холма вниз, к той полуразрушенной землянке, где ночью спал Григорий. Дед быстро нашел ее, увидел лежанку, поставил у обгоревшей доски автомат, лег и накрылся скинутой шинелью. А Гриша стал рассматривать бетонное укрытие, построенное немцами. Стены, потолок и пол были литыми — серого, мрачного цвета; ему казалось, что этот дом сделали из одного целого камня: выдолбили в нем помещение с длинным узким окном для пулемета и небольшим проходом. Привыкнув и удобно устроившись на ящиках от патронов, он снял с плеча вещь-мешок, достал из него банку тушенки и хлеб. Нашел в кармане подаренный учителем-майором нож связиста, открыл его и стал вскрывать тушенку. Этот нож был особенный, его майор пронес с собой через два года войны. Получив тяжелое ранение в правое легкое, он был комиссован, потому что ни бегать, ни быстро ходить не мог — задыхался. Майор Федорчук — преподаватель из Ташкентской школы связи — был высоким и крепким мужиком. Точнее, он казался таким. Ранение отобрало у этого человека и силы и здоровье. Родился и вырос он в Крыму и часто рассказывал о Черном море. В его взгляде, походке и манере общения было что-то морское. Многие это замечали и часто спрашивали, не служил ли он во флоте. Но майор не был моряком, хотя и мечтал об этом. Закончив Симферопольское училище связи, работал до войны на телеграфе. В 41-м получил бронь, но после нескольких десятков рапортов все же добился своего — и его призвали на фронт. Вырос от сержанта до майора, а после ранения не оставил службу и был направлен учителем в Ташкентскую школу связи. Он всегда носил форму и медаль «За отвагу» на груди. Гриша часто вспоминал Федорчука, ведь этот учитель как-то сразу полюбил его. Ему нравилось, что курсант Михайлов легко запоминал азбуку Морзе и мог из двух разбитых телефонных аппаратов собрать один — рабочий. Гриша до этого не изучал аппаратуру, но он любил технику, был любознательным и схватывал на лету все, что ему показывали и рассказывали. Как самому лучшему и добросовестному курсанту по окончании школы связи майор подарил ему нож. Он выпустил не один десяток связистов, но Григорий был особенным. Остальные все время жаловались на голод, слабость и отказывались досконально вникать в тонкости связного дела. Запоминали, как что подключить, соединить — и все. Григорий никогда не жаловался. Он узнал, что такое голод еще в интернате, а надев форму курсанта, помнил, что есть люди, которые живут хуже и голодают сильнее. По сравнению с интернатом в школе связи кормили сносно, и это был уже не тот голод, который ему пришлось пережить.
Теперь на фронте Гриша отъедался. Тушенка с хлебом доставляли ему столько наслаждения, что хотелось петь и летать. А когда попробовал тушенку американскую («Второй фронт», как ее называли солдаты), то не мог поверить, что существует такая вкусная еда.
Время тянулось, телефон молчал. Гриша вытер нож, убрал хлеб в вещмешок и, высунувшись из ДЗОТа, выбросил пустую консервную банку. Вернулся к аппарату, посмотрел на него, прижался к стене. Решил подремать сидя, как это делал дед.
Неожиданно сработал, протрещав, телефон, и Гриша, сняв трубку, по привычке доложил:
— Курсант Михайлов слушает.
— Кто? — переспросил голос на том конце связи.
— Рядовой Михайлов, — поправил себя Гриша.
— Ты когда прибыл?
— Вчера.
— В штурме высоты участвовал?
— Да.
— Хорошо. Комбат где?
— Спит.
— Ну, пусть спит, не буди. Скажи, чтоб связался со мной.
— Так точно доложу, — волнуясь, отрапортовал Григорий.
Связь прекратилась, и тут он понял, что растерялся и не спросил, с кем нужно связаться комбату. Как он доложит, кто был на связи? Григорий посмотрел на телефон и почувствовал страх. Такого страха он не чувствовал даже перед боем — это был другой страх. Он давил изнутри и нагнетал что-то ужасное. Мысли путались, хотелось все бросить и убежать от этих строгих и страшных людей. Но Гриша не сдавался, он боролся с тем, что пыталось вырваться из него, не показывал и изо всех сил держал свой страх, загоняя его еще глубже в себя. Он поднялся и стал ходить по ДЗОТу. В углах стояли ящики от патронов, некоторые из них были разломаны и валялись на полу. Григорий перешагнул через них и подошел к бойнице с брошенным пулеметом. Из него торчала искореженная лента с несколькими патронами. Взрыв гранаты сильно изуродовал этого бездушного убийцу. Он внимательно посмотрел на труп пулемета, подошел ближе и заглянул через бойницу на поле боя. Туда, где еще вчера, у разрушенного сарая, строился их батальон. Все было как на ладони, и казалось, возьми пулемет — и всех сразу: вот они мы, ходим там.
— Интересно, почему немец не стал стрелять? — подумал Григорий. — Возможно, ждал приказа, — ответил он сам себе.
Увидев свои старые позиции, Гриша на какое-то время забыл о телефоне и строгом человеке из штаба, имени которого он не спросил. Он увидел лежащие на земле трупы. До этого они словно не существовали, а тут вдруг появились все сразу. Волнение и непонятный вязкий страх, сковывающий тело, вернулись.
— Как я смог? — шепотом спросил он сам себя. Вспомнил, как во время атаки, словно в каком-то забытьи, уперся лицом в разорванное тело и испачкался кровью. Гриша сел у аппарата на ящик, стараясь забыть страшную картину и не думать о вчерашней атаке. Он посмотрел на телефон, собрался и стал спокойно размышлять, как ему сообщить комбату о звонке.
— Чего мне боятся своих? Вон чего надо бояться: не остаться наполовину разорванным, торчащим из земли, — вновь прошептал он.
Все его мысли и придуманные планы рухнули, как только снова сработал телефон. Григорий снял трубку и четко доложил:
— Рядовой Михайлов слушает!
— Ну что, комбат встал? — услышал он тот же голос и почувствовал, как на смену чужому, тупому и непонятному страху пришла радость. Он решил, что теперь обязательно узнает имя старшего командира. Причем сделает это по форме, как его учили.
