Сергей Козлов - Байки офицерского кафе
Но если в пьяную голову втемяшится какая-то бредовая мысль, ее уже оттуда никакими заклинаниями не изгнать. Взводный, сняв топор с пожарного щита, пытался вскрыть сейф, но не тут-то было. Тогда они попросили принести тазик. Это меня озадачило, но я послал дневального за тазом, в котором мыли половые тряпки. Откуда мне было знать, зачем он им понадобиться? Ничуть не смутившись происхождением посуды, они решили задачу с поистине спецназовской смекалкой. Взводный взял сейф и стал трясти его, благо физическое здоровье позволяло. Бутылки внутри разбились, и смешанный алкоголь стал вытекать через щели сейфа в таз, одновременно отфильтровывая стекла. Содержимое таза было разлито и употреблено внутрь. Цель была достигнута, и вся троица благоразумно решила удалиться. Но по дороге нарвались на проверяющего из учебного отдела, который и доложил о случившемся начальнику училища.
Как генерал поздравлял командира девятой роты с наступившим Новым годом, мне неизвестно.
Переборщил
Как-то раз, отстояв почти весь наряд по столовой, я на финальном его этапе решил «свинтить в самоволку». Неделю назад я познакомился с классной девчонкой, которая любила плотские утехи не меньше меня. В первый вечер знакомства нам не удалось продемонстрировать друг другу все свои умения и навыки из-за банального недостатка времени. И вот теперь…
С ребятами я договорился, что наряд сдадут без меня. Главной задачей было скрытно попасть в расположение роты, переодеться и также незаметно выйти. А там уже ищи-свищи. Оперативное прикрытие, тем не менее, было отработано четко.
Но, как назло, зайдя в роту, я натолкнулся на Коня. Увидев меня, он велел мне зайти в канцелярию. По дороге я начал придумывать, для чего я пришел в роту, и лихорадочно соображать, как изловчиться и развести Лошадь и успеть к девчонке на свидание. Вообще я ожидал от Коня всего, чего угодно. Он мог придраться к тому, что в наряде я стоял в прыжковом «комбезе» несмотря на то, что он запретил их использовать для кухонных работ. Мог объявить взыскание за расстегнутую верхнюю пуговицу или ослабленный ремень. Впрочем, было странно, что для этого он зовет в канцелярию. Из-за такой мелочи можно было «задрать» на месте.
То, что произошло в канцелярии, потрясло меня до глубины души и вынудило реагировать неадекватно. Нависнув надо мной, ротный зарычал мне в лицо: «Козлов, ты что, блин, наркоманом становишься?». Я так растерялся, что сначала несколько секунд беззвучно хватал воздух, а потом заорал: «Ты, что, совсем ох.ел?». Но и Конь не обратил внимания на такое, мягко говоря, вольное обращение к нему.
Он гнул свое:
— Мне говорили, а теперь я и сам вижу!
— Да что ты видишь? — сопротивлялся я.
— У тебя глаза дурные! — заявил Конь.
— Да у тебя они по жизни дурные, но никто же не говорит, что ты наркоман.
Мне до сих пор странно, что разговор протекал именно так, и Онищенко меня даже не пытался одернуть. В конце концов я разозлился и сказал: «Пошли в санчасть! Пусть сделают анализ крови. Если я нахожусь в состоянии наркотического опьянения, то в крови это будет видно». Но познаний у Коня в этом вопросе было больше, поэтому он парировал: «А ты чифир пил. Его в крови не определить». Я не знал, что говорить и что делать, но в конце сказал: «Мне все это уже надоело. Пошли к майору Филиппову. Он, как чекист, должен знать о наличии наркоманов в училище и бороться с ними. Но если выяснится, что я не наркоман, я пожалуюсь начальнику училища!». Последнее было явным перебором. Генералу было «до синей трубы» все это, и я не помню случая подачи курсантами жалоб непосредственно начальнику училища. Однако это возымело действие, и Конь отпустил меня, пообещав следить за мной.
Я вышел из канцелярии и заорал: «Рота! Новый анекдот!». Поскольку я слыл заядлым анекдотчиком, из курилки потянулся народ. Набрав полную грудь воздуха, я выдал: «Лошадь сказала, что я наркоман!». Новость была встречена дружным хохотом.
Выйдя вслед за мной, Конь покосился на меня и пробубнил: «Шут гороховый!».
История имела и продолжение. Когда приехала ко мне моя мать, Конь пожелал встретиться с ней. Жалуясь на меня, он говорил: «Да-а! Во-о-от! Курсанты у нас в роте выпивают. Да-а. Бывает. Но ваш сын не выпивает». Мать облегченно вздохнула. Но рано, поскольку Конь завершил фразу: «Он пьет запоем!». Продолжил он в том же духе. Из его рассказа следовало, что я совершаю постоянно самовольные отлучки в город, где вступаю в половую связь с самыми распутными женщинами извращенным способом. Но, по словам ротного, все это еще ничего, и это можно было бы терпеть. Но теперь я стал еще и наркоманом.
Когда Конь удалился, мать сказала, что верила абсолютно всему, что говорил обо мне ротный, но когда он назвал меня наркоманом, она поняла, что это вранье, как и все остальное.
Конская дипломатия
Как уже было сказано выше, воинская дисциплина в девятой роте традиционно хромала. Ясно, что за это командира роты совсем не жаловали. Доставалось ротному больше всего от полковника Ашихмина — начальника учебного отдела и от начальника училища генерал-лейтенанта Чикризова. О том, что в роте произошло ЧП, он, конечно, узнавал самым первым. Будучи «молодым» ротным, он исправно прибывал к начальству за своей порцией звиздюлей. Но, приобретя опыт руководства, понял, как этого можно избежать. Как-то он поделился своей дипломатией уклонения от периодических взбучек начальства:
— В роте залет. А я уже жду звонка. Звонит мне Ашихмин: «Срочно прибыть!». А я и не шевелюсь. Скоро звонит генерал: «Явиться в кабинет!». Я собираюсь и иду… в буфет гостиницы «Приокская». Дерну там пару стаканов и обратно в роту. Тут снова звонит Ашихмин: «Почему не явился?». А я ему: «Был у генерала». Спустя некоторое время звонит генерал: «Почему не прибыл?». Я ссылаюсь на Ашихмина.
Аккордные работы на благо девятой роты
На втором курсе незадолго до летнего отпуска я залетел по-крупному. Пьянка и драка с патрулем недалеко от комендатуры. В конце-концов, их оказалось намного больше. Меня скрутили и принесли в комендатуру «пред светлы очи» дежурного. На следующий день комендант объявил мне семь дней ареста. Конь же пообещал, что отсижу я их в своем летнем отпуске. Для того, чтобы не терять драгоценные дни, я позвонил на гауптвахту и забронировал себе место для посадки. Запросто могло оказаться, что мест нет, и пришлось бы сначала ждать в роте, пока посадят, а потом еще и сидеть. В назначенный срок я с вещами был готов «убыть к местам лишения свободы». Но Конь сказал: «Вот что, Козлов, я подумал, а че ты там будешь дурака валять целую неделю? Поработаешь у меня в роте три дня, и я тебя отпущу». Я был вне себя от радости, но Коню этого показывать нельзя. Поэтому я с деланным равнодушием протянул: «Ну, как скажете. А я вообще-то уже на «губу» собрался». На что Конь мгновенно парировал: «А не переживай. Будешь плохо работать, я тебя еще и посажу».
Конь показал, какие стенды я как художник должен был обновить, а какие переделать. Работы там было на день-полтора. Но раз Конь сказал три дня, то раньше не отпустит и по мере готовности только работенки прибавит. Поэтому я не спешил. Первые два дня обозначал деятельность в течение пары часов, а затем шел в Рязань, пил пиво, купался в Оке, встречался с девчонками и т. д. На третий день, когда Конь появился в роте, я наносил последние штрихи.
Конь удовлетворенно хмыкнул и сказал: «Молодец, Козлов! Ты хоть пьяница, но талантливый!»
Черт меня дернул за язык, и я ответил: «А кто бы вам эти стенды переделывал, если бы я не напился?». «И то верно», — сказал Конь и сделал для себя «правильный» вывод. После этого, сколько я ни старался не «залетать» перед отпуском за сорок дней (десять дней у командира для принятия решения и тридцать дней для приведения его в исполнение), Конь обязательно объявлял мне взыскание, и я в отпуске ему что-то рисовал.
Но однажды он перегнул палку. Объявив мне пять суток ареста за расстегнутый крючок на вороте, он дал мне в первый день отпуска старый, убитый стенд, на котором слой старой бумаги был около сантиметра. Бумага эта где-то была оторвана, а где-то осталась, поэтому поверхность стенда напоминала лунный рельеф. Еще вручил набор плакатов, посвященных дню Победы. Больше ничего из материалов мне не дал. Ни краски, ни клея, ни бумаги, ни кистей, ни перьев.
Похихикав, Конь сказал, что со всем этим и дурак сможет оформить стенд. Я должен был все найти сам. Время работало против меня. Поэтому весь вечер я пытался как-то выровнять поверхность старого стенда. Не могу похвастать, что мне это удалось. Чем и как его оклеивать, было непонятно. Походив по кафедрам, где работали знакомые девчонки, я разжился клеем, перьями и краской. Не было бумаги. И тут мне пособил наш каптенармус — Кузя. Он вытащил из закромов роты несколько рулонов обоев. Конечно, по-хорошему, можно было их наклеить тыльной стороной, а потом пройтись несколько раз «эмульсионкой». Но это по-хорошему. Поскольку Конь меня вынудил «халтурить», мне ничего другого не оставалось.
