Валерий Вахромеев - Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945
Утро началось командой «Подъем!». Едва отдохнув за остаток ночи, строимся. Идем лесом недолго. Остановились на опушке, и командир послал вперед на разведку двух бойцов. Они направились в сторону деревни, видневшейся за дальним холмом.
Ждем час, другой… еще полчаса — разведки нет. Решили, что они нарвались на немцев и ждать дальше бесполезно. Осторожно двинулись окраиной леса. Неожиданно из-за деревьев показались белые мазанки другой деревни. Наша колонна осторожно подошла к крайним строениям. Остановились у довольно большой пустой конюшни.
Командир послал нескольких солдат разведать, есть ли в селе немцы, и достать чего-нибудь съестного. Скоро посланцы вернулись и доложили, что через это село прошло уже несколько отступающих частей и продуктов у колхозников нет. Они смогли лишь напоить нас парным молоком.
Полдень, а наше командование еще не приняло никакого решения. В какую сторону идти? Где фронт, где наши? Трудно скрытно вести такую массу людей по открытой местности.
И вот, наконец, звучит команда «Стройся!». Построились. Наши оставшиеся командиры о чем-то долго совещаются. Вперед вышел командир нашей части: «Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!» После расчета оказалось, что в наличии имеется ровно полторы сотни почти безоружных бойцов.
Последовала продолжительна пауза, затем наш командир сказал короткую речь: «Товарищи бойцы! Мы оказались в глубоком тылу противника. Немцы очень быстро продвигаются в сторону Киева. У нас нет никакой связи с командованием. С вооружением, как вы сами видите, у нас очень плохо: винтовка на троих с одним боекомплектом. Продуктов нет совсем. Учитывая все это, приказываю вам пробираться в сторону линии фронта отдельными группами, по три-четыре человека. Разойдись!».
Вот и отвоевались! Где ж она, эта линия фронта? Куда идти? Все в недоумении переговариваются, не зная, с кем и куда идти.
Постепенно все разбились на группы. Я, со своим земляком Виктором Алешиным, присоединился к еще двум москвичам. Все наше имущество состояло из шинелей в скатку, противогазов, тяжелых и неудобных брезентовых ранцев. В ранцах гремели и перекатывались пустые бутылки. Их нам выдали «для уничтожения танков противника», не оснастив ни горючей жидкостью, ни запалами. Это было единственное наше «оружие».
И наша четверка отправилась в путь, в неизвестность…
Мы, четверо москвичей, все с Раушской набережной и с Садовнической улицы, собрались вместе и решили пробиваться к своим вместе. Двинулись по украинской земле. Погода стояла жаркая, хотелось пить, да и продуктов у нас с собой не было. Всюду, в какую бы деревню мы ни заходили, нас встречали местные женщины, со слезами протягивали узелки с едой, а некоторые даже приглашали зайти в хату.
Зашли в небольшой украинский хуторок. Бедная мазанка под соломенной крышей, покосившийся плетень, увешанный пустыми крынками. Зашли внутрь. Скромная обстановка, земляной пол, иконы в углу. Хозяин, уже в годах украинец, усадил нас за большой дощатый стол, покрытый вышитой разноцветной скатертью, сел сам вместе с женой и миловидной дочерью. Девушка поставила на стол графин с горилкой и скромную еду. Выпили, закусили — все понемногу. Разговорились о жизни, о войне. Как продолжать жить, когда немцы прорвались далеко на восток, и где наша армия? Старик заинтересовался жизнью в Москве, где ни разу не был, так как никогда не покидал своих мест.
Выйдя на улицу после застолья, я обратил внимание на покосившийся плетень, окружавший хату. Пока мои товарищи отдыхали в доме, я подошел к плетню и чуть подправил его, подвязав куском проволоки к столбу, который еще прочно держался в земле. Затем присел на завалинке и закурил, не зная, что хозяин наблюдает за мной из окна. Молодуха то и дело порхала мимо нас, бросая любопытные взгляды в мою сторону. До призыва в Красную армию я занимался футболом, тяжелой атлетикой, а перед самой службой работал водолазом-спасателем на Воробьевых горах. Поэтому выделялся среди товарищей хорошей физической формой. С лица дивчины не сходила застенчивая улыбка, она все время что-то щебетала по-украински, обращаясь ко мне.
Настал момент расставания с гостеприимными хозяевами, мы тепло поблагодарили их за хлеб-соль и уже собрались в путь, как хозяин вдруг подошел ко мне, положил на плечо руку и стал уговаривать меня остаться жить у них. Оказалось, что им всем я приглянулся! Откровенно говоря, предложение было совсем неожиданным. Своей нелепостью оно обескуражило меня: вокруг война, нам надо пробираться к своим, к фронту, а тут… Хозяин предложил мне переодеться в крестьянскую одежду и остаться у них до окончания войны, а если понравилась их дочь, то и пожениться. Девушка стояла в стороне и, потупив глаза, слушала отца.
Я категорически отказался, и мы, поблагодарив еще раз хозяев за радушный прием, тронулись в путь. В дорогу гостеприимные хозяева собрали нам немного еды в узелок, хозяйка перекрестила нас крестным знамением, хотя мы и сказали, что в Бога не верим, и всплакнула. Что ждет нас впереди? Перед нами лежала пыльная дорога, уходящая вдаль по украинской степи.
Долго еще были видны возле хаты силуэты хозяина, его жены и дочери. Мы тем временем перебрасывались шутками по поводу столь неожиданного предложения стать женихом. Хотя нет-нет да и оборачивались назад, чтобы снова и снова увидеть, как все трое машут нам вслед руками.
Попались…
(10–11 июля 1941 года)
Уже девять суток бродим мы, четверо москвичей, по Украине. Встречаем по пути таких же бедолаг окруженцев. Все они мечутся: кто на восток, кто на север, кто на юг. Везде немцы. В какую бы деревню ни зашли, везде говорят, что фронт быстро откатывается на восток. Узнав в крайней хате, что в селе еще нет немцев, просим что-нибудь перекусить и бредем дальше.
На закате подошли к окраине большого села. Немцев не видно. Пройдя несколько домов, выходим на центральную площадь села. Возле пруда стоит сельский магазин. Из него колхозники тащат по домам оставшиеся в магазине продукты. Наше появление никого не удивило и не прервало грабеж, все продолжали тащить мешки с мукой, крупу, соль и другие припасы. Пожилой мужчина, как потом выяснилось председатель колхоза, вел на поводу лошадь. Вдали мы увидели еще и других людей, уводивших со скотного двора телят и коров. Председатель объяснил нам, что раздает все, чтобы не досталось немцам. Мы спросили его, где нам можно переночевать? Жестом он показал нам на скромную мазанку. Подойдя к ней, постучались. Из низенькой двери вышла старушка. Маленькая, но очень подвижная пожилая женщина быстро-быстро заговорила по-украински, приглашая нас зайти.
Внутри хаты было тесновато из-за огромной, как мне тогда показалось, чисто выбеленной печи. От нее поперек хаты шла дощатая перегородка. Она делила все пространство дома надвое. Усадив нас на лавку, хозяйка достала с печи горшок с простоквашей и дала его нам. Она извинилась, что у нее нет ни хлеба, ни картошки. Мы выпили простоквашу. Хозяйка уже хлопотала о нашем ночлеге. Она сама принесла с улицы большую охапку сена, разложила его прямо на земляном полу за перегородкой. После долгого пути усталость сразу сморила нас. Мы, четверо, улеглись рядком, крепко заснули…
Сон оборвался внезапно. Кто-то пинками бесцеремонно будил нас. Глаза слепил яркий свет карманных фонарей. Оглядевшись, мы увидели двух немцев. Стволы автоматов они направляли то на одного, то на другого. Громкая и непонятная немецкая речь. По движению стволов автоматов мы поняли, что надо выходить на улицу.
Уже выходя на улицу, я заметил нашу старенькую хозяйку. Она стояла, прислонившись к углу печи, всхлипывая, причитала, вытирала слезы подолом передника. А двое здоровых немцев выгоняли нас, подталкивая в спины дулами автоматов. На выходе нам встретился третий немец и какой-то мужчина в гражданской одежде. Мужичок злобно хихикнул и с издевкой произнес: «Навоевались, москали!»
Немец в дверях оттеснил мужчину, пропуская нас. Жестом руки приказал нам идти за угол хаты. Там стоял у дороги военный тягач на гусеничном ходу. Ярко горели его фары и работал двигатель. Трое немцев, подгоняя автоматами, усадили нас в кузов тягача и сели сами.
Машина взревела, выбросив сизую струю дыма, развернулась на месте и направилась в сторону моста. Подъезжая к мосту, лучи фар выхватили из темноты одинокую фигуру мужчины, он протягивал крынку. Тягач притормозил. Мужчина, подобострастно улыбаясь, протянул немцам, сидящим в кузове, полную крынку молока. Один из них, перегнувшись через борт, взял ее из рук мужчины. Все немцы по очереди отпили молока, опорожнив крынку. Приняв обратно пустую посуду, мужичок низко поклонился. Тягач рванулся с места, и хлебосольный крестьянин так в поклоне и исчез в темноте ночи.
Проехали через все село и за околицей остановились. Немцы вылезли из тягача и выкатили из придорожных кустов противотанковую пушку, прицепив ее к тягачу.
