Вячеслав Миронов - Охота на «Шейха»
Мягко едет БТР, убаюкивает. Хочется заснуть, а нельзя, засмеют военные — опера сон сморил! И есть риск свалиться с брони, шею сломать. Смотрю на проплывающие пейзажи, кажется, что война прошла по каждому метру дороги. Кое-где вырыты окопы, сейчас заполненные водой. В кювете лежит сожженный грузовик. Железо, когда обгорает, становится рыжим — будто ржавым, и очень хрупким. Через час езды увидел подбитый танк. Он здесь стоит уже давно, наверное, еще с первой войны. Корпус ржавый, башня повернута вправо, и ствол наклонен к земле. Кто на нем ездил, воевал? Что стало с экипажем? Кто выжил, кто убит. Война. Эх, война, война!
Можно было ехать и через Грозный, так было бы короче, но старый майор решил не рисковать, и пошел на восток, потом — через станицу Петропавловская — на юг. Путь длинный, долгий и опасный. Это кажется, что на броне ехать хорошо. На БТР, конечно, трясет меньше чем на БМП, но холодно одинаково. Сначала начинают мерзнуть голени, потом ляжки, а потом холод начинает пробираться под бушлат. А там до простатита недалеко. Чтобы согреться, трешь, разгоняешь застоявшуюся кровь по ногам, хлопаешь себя по плечам. Слишком, на мой взгляд, в Чечне высокая влажность. Все прямо как в песне у Высоцкого: «Здесь вам не равнина, здесь климат другой…» Б-р-р-р, да, что же так холодно-то! Зубы начинают стучать. Наконец удалось немного согреться, но опять захотелось спать. Надо было чем-то себя занять, и я начал вспоминать всякие истории.
Был у меня сосед по даче — дедок-фронтовик. Воевать начал еще на Халхин-Голе — потом финская, потом отечественная. Потом в мурманской области охранял ЛЭП. Демобилизовался только в 1947 году. Десять лет мужик воевал. На груди — иконостас. На 9 мая и 23 февраля я деду всегда стопку-другую подносил.
И был дед замечательным рассказчиком. Помню, поведал, как в Норвегии наши взяли один городок. По пути наткнулись на винные склады. Но задерживаться не стали, пошли вперед. А когда выбили немца из города, то вернулись к этим примеченным складам.
Подходят, а там уже часовой стоит. Трофейная команда тоже решила прихватить эти склады. И вот стоит толпа, еще горячая от боя. И часовой, перепуганный насмерть:
— Братцы, ну не могу я вас пропустить! Не могу, меня под трибунал отдадут!
— Не бойся, сынок, мы немного возьмем, это же мы его отбили у немца, — Говоривший солдат был уже стар, воевал с 41-го, шел от Москвы, нашивок за ранения штук пять: одна желтая — тяжелое, и четыре красные— легкие.
— Не могу! — Боец чуть не плакал.
Толпа все теснее сжималась, приближаясь к входу в подвал. Часовой сорвал с плеча винтовку и закрутится волчком.
— Сынок, не балуй! — увещевал все тот же старый солдат юного салагу.
— Кто тут вина захотел?! — сквозь толпу протискивался майор, командир трофейной команды.
Он подошел к часовому, оттолкнул его, достал пистолетик и начал им размахивать:
— Вино — государственная собственность, первый, кто посмеет вломиться, пойдет под трибунал как мародёр!
— А ты его у немца отбивал?! — не выдержал старый солдат.
— Тебе, значит, больше всего надо? — майор взвел курок и выстрелил в грудь старому солдату.
Тот упал.
Как рассказывал мой сосед по даче, никогда он больше не видел, как от человека так отлетают куски мяса. Все, кто был там, стали стрелять в этого майора. Первыми же выстрелами его отбросило к каменной стене склада, и уже мертвое тело шевелилось от многочисленных попаданий пуль, вырывающих плоть.
Озверевшая толпа ломанулась внутрь подвала. Высокие, метров по пять потолки. Все свободное пространство, а там было более пятисот метров, было уставлено бочками, бочонками и огромными емкостями с вином. Кто-то проорал:
— Не нам, значит — никому!
И дал очередь из автомата по этим бочкам! Подключились и все остальные. В течение нескольких минут в подземелье стояла оглушительная стрельба. Вино текло на пол, заливая все вокруг. Ничего не было видно от пороховых газов. Как рассказывал дед, букет винного аромата и сожженного пороха — ни с чем не сравнимый запах. При этом он закрывал глаза и втягивал ноздрями воздух, вновь переживая те события.
Когда злость солдатская была излита, начали черпать вино. Кто набирал прямо из-под ног, кто по колено в вине пробирался к определенной бочке и подставлял под бьющую струю емкость. Набирали во все, что было под рукой: фляги, кастрюли, бидоны, банки, каски и даже сапоги.
Потом начался гудеж. Пили все и вся. На следующий день подошли свежие силы, которые должны были, пройдя город, двинутся дальше — гнать немца на запад. Но столкнулись с проблемой. Пьяные солдаты лежали по всему городу, прямо на улицах, мешая движению войск, — их просто оттаскивали на обочины. Ну а, узнав, где тот заветный погребок, также запасались спиртным и под веселым хмельком, с песнями, двигались через город.
И никого не отдали под трибунал, не расстреляли, хотя распознать участников погрома можно было издалека. Когда они плавали в вине, то все обмундирование окрасилось в красный цвет от вина и никак не отстирывалось. В насмешку их долго потом называли «красноармейцы», делая упор на «красно».
Эх, меня бы сейчас в этот подвал, да полкаски вина испить! Я зябко поежился. Холодно в Чечне. Тоже мне юг! Курил почти непрерывно, щедро угощая сигаретами бойцов. Не жалко. По дороге в Чечен-Аул несколько раз делали привал, чтобы оправиться: на холоде почки работают как насосы. Майор ко мне больше не подходил, оно и понятно, работы у него — выше головы. Надо не проморгать возможную засаду. Поэтому он и кричит, матерится сорванным голосом. Но слушают его бойцы. Беспрекословно выполняют команды. Не шутит народ.
Чем дальше двигались на юг, тем больше попадалось сожженной, развороченной техники. В одном месте была видна свежая воронка от разрыва, не больше суточной давности. Рядом валялась полуобгоревшая «буханка» санитарного УАЗа. Его еще называли «таблеткой». На не обгоревшем боку виден красный крест в отверстиях от пуль. Вокруг машины раскиданы, втоптаны в грязь окровавленные бинты, сломанные костыли и порванные носилки.
Это зрелище не прибавило энтузиазма, но заставило энергичнее крутить головами, внимательнее всматриваясь в окружающую местность. Постепенно адреналин разогнал кровь и холод отступил. Во рту пересохло, захотелось пить.
Нам повезло, и мы добрались до Чечен-Аула без приключений.
Я попрощался с майором и пошел искать месторасположение группы ФСБ. Отдел располагался на окраине села. Это не очень хорошо, так нас тут и перерезать можно. Вырыты окопы, высятся мешки с землей. Сквозь узкую щель смотрит пулемет, ствол следит за мной. Не очень приятно, но данность на войне. Хочешь выжить — не доверяй чужакам.
У нас солдат срочной службы не было, значит, попросили охранять военных. А это говорит о том, что с ними полный контакт и понимание. Это приятно — легко будет работать. И значит, мы стоим у вояк на котловом довольствии — отпадает проблема в приготовлении пищи. Вдвойне приятно. Сдал продовольственный аттестат в часть, и все — кушай горячую пищу. Что зимой не маловажно. Вокруг относительный порядок, значит, начальник требовательный. И это хорошо.
Документы у меня проверил сержант-срочник. Его страховал второй солдат. Стоял грамотно, позади меня и немного левее. Я вспомнил Остапа: «В чем дело, товарищ? Я вас спрашиваю! В чем дело?»
— Проходите. Вас ждут. — Сержант отдал мне документы, но провожать не пошел.
Группа базировалась в бывшем помещении МТС. Все окна, что выходили на улицу, были закрыты мешками с песком. В качестве украшений на стенах были развешаны плакаты, на которых в разрезе были нарисованы всевозможные двигатели. Будет чем заняться от скуки! Я осмотрелся.
— М-да, это не Рио-де-Жанейро! Это гораздо хуже! — произнес я и пошел представляться новому начальнику — подполковнику Мячикову.
— Ступников, наконец-то! — Он поднялся из-за стола и протянул руку: — Юрий Петрович. Заждался я совсем. Ты дома чем занимался? — спросил он с надеждой в голосе.
— Связь обслуживал.
— Я же просил опытных сотрудников, в первую очередь — из отдела по борьбе с терроризмом! — расстроено махнул рукой Петрович.
— Опытный я, вторая командировка. Первая полгода, вторая — на четыре месяца.
— А, садись. За отсутствием гербовой пишем на простой! Чай будешь?
— Я замерз, можно и покрепче, — осторожно намекнул я.
— Значит, водку с чаем!
Мячиков поставил чайник на печку-буржуйку и полез в стол за водкой и закуской.
Я тем временем осмотрел кабинет шефа. Стол, несколько разнокалиберных стульев с покосившимися ножками, плюс пара табуретов. Рядом — топчан, заправленный армейским одеялом. Буржуйка в углу. Над столом электрическая лампочка, дававшая желтый тусклый свет. Стол завален бумагами и картами. По бланкам я узнал сводки радиоперехвата. Тут же лежали какие-то списки, одна из папок была открыта, там была вшита ксерокопия протокола допроса. Это мне понравилось. Значит, мужик сам работает, пашет, сопоставляет, анализирует, ищет крупицы новой информации в уже известных фактах.
