Павел Ермаков - Все. что могли
— А вот папах, почти не ношеный, — басом вещал здоровенный мужчина, подняв высоко на растопыренной пятерне лохматую баранью шапку. — Задаром отдаю, берите, парни, пока я добрый.
Возле него вился невзрачный человечек, тряс мочальной бороденкой, умильно поглядывал на шапку.
— Тю, повылазило тоби. Та рази летом, у такую жару, треба меховой Капелюх? К зиме я бы купил, — выкрикивал он.
Видно было, ему хотелось заиметь папаху, но, судя по драной рубахе и обтрепанным холщовым штанам, монета в его карманах не звенела. Взглядом он, похоже, старался убедить здоровяка, что можно было бы и за так отдать ему шапку, а он стал бы Бога о нем молить за такую щедрость.
В другом месте продавец и покупатель явно расходились в оценке суконного армяка. Тот, что продавал, доказывал, одежонка почти новая. Покупавший отчаянно крутил головой, презрительно выпячивал губы, щупал и тер пальцами сукно. Они спорили до хрипоты, по бурым, каленным на солнце и ветру щекам ручьями катился пот. Но ни один не желал уступать. Повздорив, мирились, ударяли по рукам. Но жинка мужика, продававшего армяк, подзадоривала: продешевил. И все начиналось сызнова.
Направляясь туда, где, как им указали, можно купить шерсть, Ильин заметил неподалеку от себя человека, поведение которого показалось ему странным. Тот постоянно шел в одном направлении с ними, бросал на них нетерпеливые взгляды, будто намеревался подойти, но почему-то не решался. Он был чуть выше среднего роста, под просторным поношенным зипуном угадывалась ладная и сильная фигура. В пружинистой, чуть приседающей походке чудилось нечто кошачье, будто человек всегда ходил крадучись. Из-под выцветшей и изрядно помятой кепчонки с коротким козырьком выбивались черные кудри. Колечки почти доставали широких бровей, скрывали уши. Лицо обрамляла только-только начавшая отрастать кучерявая бородка. Ему можно было дать лет тридцать с небольшим.
Когда Ильин с Надей свернули к восседающей на телеге женщине с большим мешком шерсти, незнакомец предстал перед ними. Мешая украинские, русские и польские слова, показывая в улыбке белые литые зубы, он спросил, не купят ли они хорошие серебряные украшения. Разложив на ладони изящные серьги с рубиновыми камешками, колечко и брошь, он без умолку сыпал на своем тарабарском языке, очевидно, надеясь, что так его быстрее поймут. Будто украшения достались ему от покойной мамы, но случилась нужда, он расстается с серебром с сожалением, но все равно нет ему прощения перед памятью о матери. Будучи в раю, она простит ему прегрешение, так как сын отдает украшения не кому-либо, а такой прекрасной жиночке, ожидающей не менее прекрасную малютку.
Надя взяла серьги, приложила их к мочкам ушей. На солнце камешки ярко зардели. Серьги были очень к лицу ей, и Ильин обрадованно подумал, вот и нечаянный подарок Надюше, он, этакий невежа, забыл, когда последний раз дарил ей что-то.
— Сколько вы просите за это? — спросил он, взвешивая на руке серебро.
— О, пустяк, — воскликнул незнакомец и назвал действительно малую цену.
Что бы это значило, насторожился Ильин. С какой стати отдают им за бесценок редкие и красивые украшения? Ильин глянул на кучерявого и невольно вздрогнул. Лицо у того расплылось в широчайшей и приторной улыбке, а глаза остановились, зрачки расширились как при бешенстве, в них закипела ярость.
Мотнув головой, Ильин ссыпал серебро в ладонь кучерявого.
— Берите, берите! Товарищ червонный командир, не обижайте свою гарну жиночку.
«Задержать его, потрясти, узнать, что за тип? А основания? — заспешили мысли в голове. — Неласково глянул на тебя? Так тебе известно, что здесь немало людей, не принявших Советскую власть. И тем не менее, капитан Ильин, нет у тебя права задерживать его. Потому не делай необдуманных поступков, не подливай масла в огонь».
— Не глянулись серебряные, покажу золотые, — неожиданно на чистом русском языке сказал незнакомец.
Ильин взял Надю под руку и направился к телеге. Быстро купил шерсть, скатал ее в тугой валик, завернул в холстину.
— Тебя что-то насторожило? — спросила Надя. — Не шагай так широко, я не успеваю. Мне тяжело.
— Извини, пожалуйста, — спохватился он.
На выходе с толкучки возле Ильиных вроде бы случайно оказался плечистый смугловатый парубок в домотканой рубахе и таких же портках, вздувшихся пузырями на коленках. Он бросил напряженный взгляд на капитана, нагнулся, будто бы заправляя холстинные онучи в сыромятные опорки.
— Пан командир, — расслышал Ильин, глухо, скороговоркой оброненные слова, — человик, шо цацьки вам казав, спидручник Богайця, молодого барина. Опасный он, обходьте його сторонкою. А Богайця я недавно бачив, зовсим блызько, як и вас.
«Богайца… барина. Какого барина? Ах, вот оно что, — Ильин вспомнил, что сегодня утром всплывала в памяти фамилия бывшего здешнего помещика. — Молодой… Значит, сын его объявился здесь. Зачем пожаловал? Но если приехал… да не приехал, а через границу тайно пробрался, то неспроста».
Он повернулся спросить, где, когда хлопец видел Богайца, но того и след простыл. Задумался Ильин, этот-то паренек кто, друг или враг? Предупредил и скрылся, боясь, как бы не заметили сообщники Богайца. Но, может, и по его указке намекнул, дескать, настоящие хозяева живы, не забывайте об этом. Вроде бы не похож хлопец на бандита. Хм, сказал тоже, разве у него должно быть написано на лбу: «Я — бандит?».
— Ты не ответил мне, Андрюша, — прервала его размышления Надя. — Признаюсь, украшения мне глянулись. Денег у нас хватило бы.
— Ты заметила взгляд торгаша?
— Можешь не продолжать, я понимаю. По-разному на нас здесь смотрят. Под иным взглядом зябко на душе становится.
— Ну вот, сама распознала, по-всякому к нам относятся, — придерживая жену под руку, сказал Ильин, напряженно думая о недавней, на первый взгляд, нечаянной встрече, и пока не приходил ни к чему дельному.
Надя повернулась к мужу, подняла глаза.
— Может, мои слова прозвучат нелепо, но я все же спрошу тебя: зачем мы пришли сюда? Почему Красная Армия вступила на эту землю? Только ты не ссылайся на газеты. Как они этот вопрос толковали тогда, отлично помню.
«Ах ты, женушка… занозистая. Что тебе ответить?» — подумал Ильин.
Ничего кроме того, о чем взахлеб кричали газеты в сентябре тридцать девятого года и как объяснялось вступление Красной Армии в пределы Западной Украины и Западной Белоруссии в приказах, он не знал. Однажды о том же завел разговор с начальником пограничного отряда. Тот побурчал, дескать, все-то тебе до тонкости выложи да открой. Может, мне нарком иностранных дел о том докладывал? Нет, едрена корень, со мной он не беседовал. Что мне ведомо, скажу, если ты такой дотошный.
— Земли эти нашими были когда-то. Российскому государству принадлежали, — заговорил он вдруг сердито и напористо. — Они Польше отошли по Рижскому договору в двадцать первом году. Чай, грамотный. В училище должны были тебя просветить, когда на границу отправляли. В двадцатом году мы с Польшей схватились, до Варшавы было дошли. Ну, дальше неудачи начались, ничего у нас там не получилось.
Смело объяснялся с ним начальник отряда. Так открыто не объясняла наша история ту войну с Польшей. Стало быть, потому и в училище его не просветили.
— Понятно, не получилось, из Польши убрались. А эти земли почему отдали, если они наши? — допытывался Ильин.
— Дипломатия, едрена корень, дело тонкое. Кто кого объегорит. Опять же, силенки наши в ту пору на исходе были. Гражданская война вконец нас измотала. Пришлось уступить, лишь бы войну прихлопнуть, — подполковник поразмышлял минуту, добавил: — В общем, оттяпали у нас этот край. Договорились тогда уважать друг друга, не вмешиваться во внутренние дела соседей, все права жизни предоставить русским и украинцам на той стороне, полякам у. нас. Население-то за многие годы перемешалось.
«Верно сказано, соседи не должны драться, — снова подумал Ильин. — В мире жить — самое милое дело».
— А то, что мы теперь сюда пришли, правильно, — продолжал начальник отряда. — Нашими были земли, к нам и вернулись. На вполне законных основаниях. Тем более, что Польша всех условий договора не выполнила, наше население там притеснялось. Когда немцы ее оккупировали, разве мы могли допустить, чтобы они подмяли под себя и эти земли? Вот так понимай этот вопрос, Андрей Максимович.
Подполковник еще подумал немного, неожиданно подморгнул Ильину по-приятельски.
— Ты-то, едрена корень, в выигрыше, — уже весело продолжал он. — Вон какой особняк отхватил под свою комендатуру. Кум королю, сват министру. У меня в отряде такая роскошь и не снилась. Кое-кто поговаривает, мол, надо выжить отсюда Ильина и разместить здесь отряд, — глянул хитровато на коменданта, кивнул: — Не хмурься, это только разговоры. Так что царствуй тут.
