Иван Чигринов - Свои и чужие
Между тем огненный смерч в лесу не утихал. Наоборот, даже усиливался, хотя по-прежнему снаряды взрывали землю не там, где размещался штаб армии. Видно, немцы знали только его примерное нахождение, но не имели возможности корректировать огонь. По цели угодили лишь первые снаряды.
Макаров лежал на земле ничком, чуть ли не впритык к командиру отряда Нарчуку и почему-то тяжело дышал, будто лежать так ему стоило больших усилий. Набитую военную сумку он прижимал к себе правой рукой, а шапку притискал к земле локтем левой, вроде заботился, чтобы эти предметы не отбросило куда-нибудь взрывными волнами, которые все сильней и сильней хлестали окружающий сосняк. Нарчук в это время лежал в другой позе: упал он на левый бок, головой к полуденному солнцу, и ему было видно не только то, что творилось на задымлённой опушке, но и где притулились его партизаны: хоть разбегались и резво, но все-таки лежали на земле недалеко друг от друга, словно и тогда, когда разбегались, и теперь удерживало их какое-то силовое поле. Первым делом Нарчук заметил своего комиссара Степана Баранова. Скорченная фигура Баранова некоторое время оставалась совершенно неподвижной, и Нарчуку показалось, что тому, наверно, не повезло, наверно, секануло его осколком. Нарчук собирался сказать об этом секретарю обкома, но уже в следующий момент увидел, как Баранов помахал кому-то, кто находился дальше от него, рукой, потом поднялся с земли, даже стряхнул с рукавов и колен хвоинки, которые зацепились за сукно, и, слегка пригибаясь, заозирался по сторонам, пока не отыскал взглядом начальство. А увидев Нарчука с Макаровым рядом, удовлетворённо кивнул и двинулся к ним.
— Ну вот, сразу огненная купель, — чуть ли не радостно сказал он.
— Да, — и командир отряда подвинулся немного, чтобы дать комиссару место между собой и Макаровым. — Но нам-то что? Им вон досталось! — Нарчук показал рукой в направлении штаба армии.
— Не позавидуешь, — согласился Баранов. — Бригадный комиссар напрасно побежал туда.
— Не иначе, выдал кто-то, — услышав их разговор, вмешался секретарь обкома. — Шпионами вокруг все кишит. Я вот думаю… шофёра с машиной оставил там. Хорошо, если догадался спрятаться. Да и машины жаль будет.
— А наши хлопцы лежат себе тут, будто снопы на току в перевяслах, и хоть бы хны, — сказал явно довольный Нарчук.
— Считайте, что вам вообще на первый раз повезло, — усмехнулся Макаров. Разговор этот был теперь совсем некстати, но каждый почему-то посчитал нужным вставить своё слово, раз уже начал комиссар, хотя приходилось повышать голос, чтобы перекричать недалёкий грохот. С другой стороны он свидетельствовал, что напряжение, которое вызвал артобстрел вначале, когда ещё снаряды падали в расположение штаба армии, уже прошло, все вдруг почему-то поверили, что крутогорцев сегодня кровавая чаша минет.
Так оно и вышло, хотя всем, кто находился по эту сторону Горбовичского леса, одинаково угрожала опасность. Снаряды по-прежнему сильно и нещадно молотили землю и воздух. От горького дыма трудно было дышать, и кое-кто из партизан уже стал болезненно покашливать, в том числе и комиссар отряда Степан Баранов, когда-то болевший туберкулёзом. Митрофан Нарчук об этом знал и с сочувствием поглядывал — чем бы помочь ему.
В отличие от Нарчука, который приехал в Крутогорский район чуть ли не в тот же год, что и веремейковский Чубарь, Степан Баранов был человек местный, родился в здешней деревне, километрах в десяти от Горбовичей, и имел солидное, если так можно выразиться, образование: учился не только в областной партийной школе, но незадолго до войны окончил в Могилёве педагогический институт. Правда, учительствовать ему почти не пришлось, потому что на районной партийной конференции его избрали вскорости секретарём райкома. А Нарчук работал в райкоме, последнее время на должности заведующего агитпропом под его началом. А если точней, так Баранов лично пригласил Нарчука в райком, благо даже переезжать в город новому заведующему отделом не надо было — Митрофан возглавлял тогда пригородный колхоз «Парижская коммуна». Таким образом, оба они — и комиссар, и командир — имели опыт совместной работы, многое знали друг о друге. Это обстоятельство не последним было, когда решался вопрос, кого поставить во главе отряда.
Была и другая причина, которая решала дело: в тридцать втором году Митрофан Нарчук принял участие в военных манёврах под Москвой, в районе Бронниц. В тех манёврах в первую очередь участвовали люди, подготовленные в специальных школах. Будущие партизаны, которых готовили на случай войны.
Сведены они были в шесть групп, и эти группы на манёврах «выступали» против кадровых войск Народного комиссариата государственной безопасности и пограничных войск. Разумеется, никаких сообщений — ни в печати, ни устно — о них не было ни тогда, ни после. И вообще, все дело кончилось не так, как надо, потому что внезапно замысел с подготовкой партизанского движения на случай войны был признан кем-то вредным и пораженческим — зачем, мол, наперёд планировать боевые действия на своей территории. И вот в тридцать шестом году началась расконсервация партизанских баз, заложенных сразу после манёвров в лесах Белоруссии, на Украине. Были расформированы также и партизанские группы, которые, разумеется, существововали только на бумаге, потому что будущие партизаны по-прежнему работали во всех областях народного хозяйства, в партийных и советских органах.
Переехав на работу в Крутогорский район, Нарчук, надо сказать, не поинтересовался, была ли заложена тогда партизанская база и тут, в Забеседских лесах. Во-первых, навряд ли нашлись бы люди, через столько лет помнящие об этом, а, во-вторых, сам интерес его к этому давнему делу, которое было признано вредным и пораженческим, мог обернуться неожиданным образом, тем более что до него доходили слухи, будто кое-кто из участников бронницких манёвров оказался почему-то на строительстве Беломорканала. Зато Митрофан Нарчук хорошо знал, что никакой базы для будущей партизанской деятельности на территории района не было и нет. И скорее всего потому, что его отряду, по замыслу штаба армии и районного комитета партии, надлежало действовать в прифронтовой полосе — совершать рейды в тыл врага и возвращаться к своим, запасаясь всякий раз на месте, по большей части у военных, и боеприпасами, и харчами, и всем прочим, что понадобится партизанам.
Конечно, своя логика в этом была. И штабу армии, и руководству района в таком виде дело представлялось более целесообразным. Но сам командир думал иначе. Создание базы, по его мысли, не помешало бы даже в том случае, если бы фронт и на самом деле задержался здесь. Недаром говорится — своя ноша не тянет. Между тем сам Нарчук на решение этого вопроса никакого влияния не имел: он узнал, что ему придётся стать партизаном, а тем более возглавить отряд, только за два дня до того, как их собрали в Мошевой. И тем не менее, начиная с того момента, как его уведомили о назначении командиром местного партизанского отряда, Нарчук думал об этом.
Сегодня ему опять хотелось заговорить о базе с секретарём обкома Макаровым, когда тот появился перед строем партизан тут, в Горбовичском лесу. Но артиллерийский обстрел нарушил весь порядок.
Наконец Нарчук понял, что артобстрел кончается — стало вдруг слышно, как вверху, ещё издали, поскуливают снаряды, встряхивая землю все реже и реже. И вот последний. Степан Баранов перестал давиться кашлем, который, казалось, раздирал ему все нутро.
— Кажется, все, — пересиливая глухоту, зажимая уши, сказал сразу Макаров и, опираясь на расставленные руки, оторвался от земли.
Но зря он поторопился, снова пришлось ложиться ничком. Откуда-то от самого сосняка послышалось громкое, словно испуганное, предупреждение:
— Во-о-здух!
Ясное дело, все партизаны, в том числе и Нарчук с Барановым, тотчас повернулись в ту сторону, как бы пытаясь узнать, кто кричал, но там все потонуло в дыму, сквозь который нельзя было разглядеть даже штабных машин, не то что человека. И вдруг совсем близко и словно бы наперегонки ударили в небо зенитки, охраняющие штаб армии. Партизаны не видели их, но знали, что это зенитки, те стояли до сих пор у дороги на краю леса и не могли не броситься крутогорцам в глаза, когда они ехали сюда из Мошевой. Не видел никто и немецких самолётов. Но каждый понимал, что команда «воздух» подавалась не напрасно и не впустую подняли стрельбу зенитки. Поэтому партизаны лежали на прежних местах и не шевелились, хотя уже и подумывали, что лучше было бы в такой момент оказаться где-нибудь подальше от штаба армии, который не на шутку привлёк внимание немцев.
А немецкие самолёты, видно, не ожидая, что их встретит на подлёте к штабу зенитный огонь, сразу заметались и, нарушив строй, разлетелись в разные стороны, чтобы сделать новый заход на лес. Однако огонь зениток подстерегал их теперь по отдельности, и белые облачка разрывов сопровождали даже тогда, когда они отдалились от местонахождения штаба на довольно значительное расстояние. Все, кто следил за самолётами, думали, что следующий заход их неминуем. Но он не состоялся. Самолёты вдруг стали сбрасывать бомбы на деревню в полутора километрах отсюда, — то ли заметили там новые военные объекты, то ли просто решили освободиться от опасного груза.
