Игорь Болгарин - Расстрельное время
— Там же дроздовцы, — напомнил Каретников.
— Выгодну позицию, заразы, выбралы.
— То Миронов их там остановыв. А ночью оны побоялись через балку перебираться.
— Для нас тоже не лучший вариант через балку наступать.
— Оны только этого и ждуть. А мы не станем спешить, — что-то прикидывая, сказал Каретников. — Посмотрим, як оны выкрутятся.
Кожин высмотрел неподалеку от балки хорошую площадку и там разместил свои тачанки.
Ранним утром усилился ветер, с неба посыпалась снежная крупка. Она с тихим шелестом ложилась на мерзлую землю. Стало светлее, но дали затянуло снежной дымкой.
На дроздовских позициях началось какое-то шевеление. И вскоре они поднялись в атаку.
Каретников лежал за грудой пиленых известняковых блоков. Ещё вчера они были частью какой-то сторожки или сарайчика, от камня ещё исходил запах тротила от попавшего в строения снаряда.
Дроздовцы двигались короткими перебежками. Многие шли, не пригибаясь.
Затем поднялась и двинулась по полю вторая цепь. От первой её отделяло метров сорок.
«Хитро придумали. Первые выходят из балки, вторые спускаются. Первые попадают под огонь, и их место тут же занимают те, из второй цепи», — подумал Каретников и обернулся к Кожину:
— Ты шо-то понял?
— Чего ж не понять. Первые принимают на себя бой, а вторые уже зачищают, — Фома задумчиво почесал затылок. — Главное, не суетиться!
— Мене беспокоит, шо не успели хорошо окопаться, — сказал Каретников.
— Ничого. Бог поможет.
Каретников лежал неподвижно, внимательно вглядывался в движущуюся первую цепь. Вот она спустилась в балку, и какое-то время они видели только вторую цепь.
Кожин задумчиво жевал какую-то высохшую былинку.
Вот первая цепь появилась на этой стороне балки и тут же прибавила шаг, неторопливо побежала.
Когда дроздовская цепь уже находилась метрах в пятидесяти и стала щелкать затворами, Каретников коротко приказал:
— Пока не стрелять! Пускай осмелеют! — И обернувшись к Кожину, добавил: — На тебя вся надёжа, Фома!
Но Кожина рядом с ним уже не было. А на позицию разом выехали двадцать тачанок, развернулись. Кожин прикинул, больше не нужно. Они стали в ряд чуть сзади махновских позиций и дроздовцам были не слишком видны в снежной дымке. Ездовые у Кожина были хорошо вышколенные, каждый знал свой маневр и свое место в строю.
Вдали из балки стала появляться вторая цепь. А первая уже почти подбегала к молчащей позиции махновцев. Нервы у дроздовцев стали сдавать: в морозном воздухе затрещали их винтовочные выстрелы.
И тут поднялся на тачанке Фома Кожин, взмахнул рукой и громко произнес свое неизменное:
— Р-руби дрова!
Разорвали тишину двадцать пулемётов. Заговорили махновские винтовки.
Дроздовцы ещё какое-то время, не понимая происходящего и почти по инерции, продолжали свой бег. Иные уже были в нескольких шагах от махновских позиций, но не добегали до них, падали.
Пулеметчики перенесли огонь на вторую цепь, и она тоже стала редеть.
Не ожидавшая такого яростного отпора, вторая цепь стала останавливаться, затем торопливо развернулась, побежала обратно, скрылась в балке. Их догоняла, покидая поле боя, поредевшая первая цепь.
Преследуя дроздовцев, за ними двинулись махновцы.
— Фома! Тачанки оставь на месте, пулеметы — с собой! — усаживаясь на подведенного ординарцами коня, приказал Кожину Каретников. Он подумал, что этот кратковременный бой ещё будет иметь продолжение. Похоже, на той стороне балки дроздовцы решили расправиться с ними, и заготовили его армии какую-то неожиданность. Он помнил о броневиках и боялся оказаться застигнутым врасплох.
Ожидая засады, они со всеми предосторожностями перешли через балку. Но дроздовцев ни сразу за ней и нигде вокруг не было видно.
Несколько верст, задыхаясь, они бежали по истоптанному тысячей сапог и ботинок снегу. Их обгоняли всадники.
Фома Кожин, исследовав дно балки, нашел несколько расчищенных от колючего кустарника дорог и провел на ту сторону балки свои тачанки. Вновь установили на них снятые ранее и не пригодившиеся пулеметы и стали догонять ушедших вперед бойцов.
Скачущий в первых рядах своей конницы, Каретников уже начинал верить, что этот короткий рассветный бой был последний. Дроздовцев нигде не было видно.
Немного поотстав, Каретников поравнялся с Кожиным:
— Шо думаешь, Фома?
— Не нравится мне эта прогулка, — ответил Кожин. — В четыре глаза надо смотреть и в четыре уха слухать.
Они преодолели ещё с версту. Уже не только Каретникову казалось, что дроздовцы бежали и что эта установившаяся над крымской степью тишина — навсегда.
Пеших уже не было. Бежать устали, и пехота размещалась на телегах, тачанках, даже на санитарных фурах. Ехали уже неторопливо и беспечно. Словно это не преследование противника, а свадебная кавалькада после разгульной ночи возвращается в своё село. Не хватало только, чтобы кто-то затянул песню про Марусю.
Внезапно над степью забухали станкачи, установленные на броневиках. Серые в серой мгле, они были невидимые и возникли словно из воздуха. Они выезжали из-за невысокого пригорка и веером разъезжались по полю.
Тачанки и телеги чуть не одновременно стали торопливо разворачиваться. Горохом посыпалась из них пехота. Бежать было некуда, спрятаться негде. Бойцы падали там, где свалились с телеги, и тут же пытались окапываться. Иные без толку носились по полю, время от времени постреливая из винтовок, и падали, сраженные пулеметным огнем из броневиков.
— Обдурили-таки, гады! — сокрушенно сказал Каретников лежащему возле него начштаба Гавриленко.
Броневики двигались по кочковатому полю, тяжело переваливаясь. Следом за ними, немного отстав, шли дроздовцы.
Кто-то из махновцев не выдерживал и, при виде приближающегося броневика, вскакивал от страха и пытался бежать. Но тут же падал.
— Лёвка! Де твои гранатометчики? — увидев Голикова, крикнул Каретников.
— Работають, Семён Мыкытович! — ответил Голиков и помчался по полю. Упал возле одного из бойцов. Через мгновение вскочил, перебежал к другому бойцу.
Поле было усеяно застигнутыми врасплох бойцами, и было трудно понять, кто живой, кто мертвый.
Медленно, почти на ощупь из-за узких смотровых щелей, броневики медленно двигались по полю. Водители были уверены в своей броне. Время от времени они разражались короткими пулеметными очередями.
Отошедшие от первого страха гранатомётчики стали перебегать и переползать, стремясь оказаться поближе к броневикам. Наконец, когда один из броневиков приблизился к лежавшему на поле гранатомётчику, тот приподнялся и бросил одну за другой две гранаты: одну — под колёса, вторую — на купол.
Над полем почти одновременно раздались два взрыва. Звук был необычный, словно бы со ржавым скрежетом разлетелось старое ведро. Броневик задымился, и из него один вслед за другим через тесные люки стали выбираться члены его экипажа. Сперва выбрался водитель, за ним два пулемётчика.
Почти залпом прогремели несколько выстрелов. Двое упали, третий, хромая, с криком побежал к своим.
Снова раздался взрыв. И задымил ещё один броневик.
Словно в раздумье, броневики стали останавливаться. Бежавшая сзади них дроздовская пехота поняла, что и эта атака захлебнулась, повернула обратно.
Броневики стали неуклюже разворачиваться.
Один отчаянный махновец, ожидавший своего броневика, увидел, что он разворачивается. Он поднялся и, размахивая гранатой, побежал к нему по полю с криком:
— Эй, вернысь! Кому сказав!
Броневик, не корова, он не понимал слов махновца, но на всякий случай коротко огрызнулся.
Махновец споткнулся, упал. Он не сразу понял, что ранен. Слабеющей рукой он кинул гранату. Но она не долетела, упала на небольшой пригорок и, тихо шипя, медленно покатилась по склону прямо под колеса броневика. Взрывом, должно быть, пробило бензобак, и броневик сразу же охватило пламя.
Несколько броневиков медленно возвращались, оставив на поле боя три догоравших машины.
— Прекратить стрельбу! — приказал Каретников.
Махновцы стали подниматься, по пути подняли раненого товарища, отнесли к своим. Уложили за единственным в поле укрытием — останками разрушенного сарая.
Из голени раненого сочилась кровь. Судя по всему, ранение было пустяковое, кость не задета.
— Санитаров! — распорядился Каретников.
Пришел санитар в окровавленном халате.
— Одиннадцать убито, двадцать рането. Четверо — сурьезно, — доложил он.
— Перевязывай!
И пока санитар возился с раненым, Каретников укоризненно сказал:
— Ты як дитё малое, Мыкола! Ну, зачем тебе было до того третьего лезть? Бачив же, два горят, а остальные тикают.
— Да! — морщась от боли, отмахнулся пожилой Мыкола. — Люды на хлеб с маслом заробылы, а я…Надо ж такое, утикты хотив. Я и обозлывся!
