Богдан Сушинский - Путь воина
– Что-то вы спешите, не поспешая, полковники-атаманы. С чего бы это, – грубовато поинтересовался он, дождавшись наконец появления гетмана и Кричевского. – Нужно сразу же идти в лагерь, пока драгуны не уснули так, что потом придется поднимать их орудиями.
Хмельницкий и Кричевский переглянулись, мысленно решая, кому из них идти и с чего начинать.
– Два твоих разъезда, Кричевский, уже в моей сотне, – молвил гетман, – так что не обессудь. Понимаю, что путь к твоему лагерю открыт, однако не хотелось бы нападать сейчас на своих, на казаков, да к тому же – сонных.
– Неправедное это дело – когда казак рубит казака, – признал полковник реестра.
– Наверное, я сам войду в лагерь и поговорю с твоими «прусскими драгунами», – молвил Хмельницкий.
– Слишком уж рискованно. Рядом – офицеры Барабаша и верная ему охранная сотня, – возразил Кричевский. – К тому же неизвестно, как поведет себя часть моего полка. Не будем забывать, что в нем пять прусских офицеров и еще сорок настоящих прусских драгун, которым переходить к повстанцам не резон, не в их это правилах. Эти всегда верны тому, кто их нанимал, и служат тому, кто платит.
– Все наемничество на этом постулате держится, – признал гетман.
– Это мои воины, и говорить с ними следует мне. Главное, что ты, гетман, здесь, и словом чести гарантируешь, что повстанцы не станут мстить им.
– Ты тоже не торопись, Кричевский, – осадил его Ганжа. – Оратор из тебя, как из меня римский император. А в таких случаях говорить следует пергаментно… Вы осторожно приближайтесь к лагерю, а говорить с драгунами стану я, Ганжа. Эй, Савур, ангел смерти, где ты там?!
– Здесь, полковник, – отделился сотник от группы офицеров, следовавших за гетманом.
– Идешь со мной. Возле тебя, ангела смерти, мне как-то спокойнее. Не спеша двигайся к лагерю, гетман. Пока придешь, он уже будет нашим. За мной, воинство Христа и Сечи!
«А в-от и клич твоей армии, – решил Хмельницкий, мысленно повторив: «За мной, воинство Христа и Сечи!». – Сказано-то как – и по-воински, и по-христиански». В лагере драгун нападения не ожидали, а всадников, что появились поблизости, у догоравших, погружающихся в полуночную дрему костров, приняли за свой разъезд.
– Слушайте меня, казаки реестра! – резко осадил своего скакуна полковник как раз посреди лагеря. – Я – полковник Ганжа! Слыхали о таком?! Полковник казачьей армии Хмельницкого, воины Христа и Сечи! Кто хочет сойтись со мной на сабли, сходитесь, кто хочет слушать – слушайте.
Из шатров драгуны выбирались с такой неуклюжей поспешностью, что рушили сами шатры. Несколько драгун старались поближе пробраться к невесть откуда взявшемуся полковнику повстанцев, но при этом волочили за собой лодку, очевидно, по привычке, как обычно вели оседланных коней.
Полусонные и полупьяные, кричевцы, однако, вовремя заметили, что лагерь уже оцеплен какими-то всадниками, а южный склон возвышенности разгорается топотом копыт еще одного большого отряда.
– Так есть среди вас воины, верные вере православной, казачеству нашему и народу украинскому, или таковых уже нет?!
– Есть! – взревело с полсотни глоток, эхом голосов перекатываясь через небольшую долину, за которой стоял основной лагерь гетмана Барабаша.
– А коли есть, то за кого воевать будем?! – гарцевал скакун Ганжи между двумя кострами. – За короля, который платит вам за то, чтобы вы кровь свою собственную, и нашу, казачью, за Польшу проливали? Или за Украину, которая не способна заплатить вам ничем, кроме вечной сыновней славы, добытой вашими же саблями?!
– За Украину!
– Не станем воевать против восставших!
– Слава Украине!
– Остановитесь, предатели! – ворвался в водоворот солдатских чувств чей-то властный офицерский голос. – Всего несколько дней назад вы заново приняли присягу на верность польскому королю! – узнавали драгуны голос гетмана реестрового казачества Барабаша, уже спешившего к ним в окружении своей охранной сотни и прусских наемников.
– Да, они присягали, Барабаш! – привстал в стременах Ганжа. – Но тому королю, который сам присягал на верность народу, клянясь, что будет охранять свободу украинских людей, оберегать степные границы Украины от басурман! Так неужто вы считаете, что он свою клятву сдержал?!
– Нет, не сдержал! – прозвучало в ответ после небольшой заминки.
– И сдерживать не собирался!
– В таком случае слушайте меня, драгуны! Ваш полковник Кричевский приближается сюда вместе с самим гетманом Хмельницким. Польское войско Стефана Потоцкого, которому вы спешили на помощь, давно окружено казачьей армией и утром будет разбито. Полковник Кривонос так держит ляхов взаперти, что им уже не вырваться.
Одна пуля сорвала с Ганжи овечью шапку, другая расколола ствол не «дошедшей» до берега молодой ивы. Но именно эти выстрелы, прогремевшие со стороны свиты гетмана Барабаша, окончательно вывели драгун из состояния полуночной дремы и вынудили взяться за оружие.
Часть прусских драгун метнулась в степь, но была перехвачена конными казаками Ганжи; часть – к лодкам, но реестровики помешали ей стащить лодки на воду и в короткой схватке изрубили всех наемников.
Поняв, что это уже не просто недовольство, а настоящий бунт, и что лагерь полковника Кричевского оцеплен казаками Хмельницкого, полковник Барабаш с остатками свиты тоже поспешил назад, к своим челнам. Но путь к реке преградил отряд украинских драгун во главе с сотником Джалалией.
– Уж не скрыться ли ты собрался, гетман?! – прибегнул сотник к элементарной хитрости. – А что делать нам? У восставших конница, а мы все еще пешие.
– Подтягивайте сюда лодки! – поддержали его верные Барабашу офицеры, не разобравшись, в чем дело. – Становитесь между ними! Нужно создать лагерь.
– Казаков немного!
– С нами прусские наемники! Они остались верными королю!
Пытаясь стянуть лодки в полукруг, который упирался в пологий болотистый берег, Барабаш еще не знал главного: что Джалалия всего лишь выигрывает время. Он и преданные ему казаки уже сделали свой выбор и теперь ждут подхода взбунтовавшихся драгун Кричевского.
Прозрение к нему пришло лишь тогда, когда на окраинах его ночного лагеря появились десятки вооруженных всадников, сразу же окруживших все расставленные по берегу шатры, а по берегу словно вышедшая из реки волна покатились возгласы:
– Конница Хмельницкого!
– Прибыл сам гетман!
– Хмельницкий здесь, он будет говорить с нами!
– Кому обрадовались, идиоты?! – пытался сбить эту волну Барабаш, но его уже никто не слушал.
Мало того, он видел, как из предрассветной, освещенной угасающей луной синевы выползают челны, в которых, как потом оказалось, сидели драгуны Кричевского, настроенные на то, чтобы не дать ему возможности отойти от берега. И как под звон клинков, доносившийся из лагеря наемников, свита его начала подозрительно быстро редеть.
С несколькими своими офицерами и ординарцами Барабаш все же сумел пробиться к воде и даже затащить один из крупных челнов на мелководье, но тотчас же был вновь блокирован забредшими в реку драгунами Джалалии.
– Прекратите бой! Я сдаюсь! – крикнул он, поняв, что число его сподвижников дошло до тех двенадцати растерянных воинов, что все еще жались к бортам лодки, на корме которой он стоял. – Где Хмельницкий?! Я готов вступить с ним в переговоры!
– А с нами вступать в переговоры не желаешь?! – язвительно поинтересовался Джалалия.
– С тобой, предатель, нет! – мужественно ответил Барабаш, зная свирепую лють этого татарина-выкреста. Рослый, костлявый, опутанный толстыми набрякшими венами словно почерневшими канатами, Джалалия одним видом своим наводил ужас не только на врагов, но и на казаков собственной сотни. Храбрость этого азиата уступала только его коварству и жестокости. Но что поделаешь, если именно эти качества больше всего и ценились казаками в бою. – Где Хмельницкий? Я желаю говорить с ним как гетман с гетманом!
И Хмельницкий действительно появился. В окружении целой сотни конных казаков и пеших драгун. Без боя, одной массой своего отряда он оттеснил уцелевших наемников к мысу, у которого все еще на что-то надеялся несостоявшийся гетман, войсковой есаул реестрового казачьего войска [21] . Однако приближаться к Барабашу и вступать с ним в переговоры командующий восставших не желал. И не только из-за пренебрежительного высокомерия, которое по отношению к основному своему сопернику за булаву – Б?арабашу – всегда и везде проявлялось у него с убийственной откровенностью.
Среди всех, кто находился на этом клочке берега, возможно, только Хмельницкий понимал, что с гибелью Барабаша и присоединением его войска к армии восставших решается не только участь ночной схватки у Каменного Затона и не только успех сражения на Желтых Водах. В У?краине все еще оставались десятки тысяч казаков реестра. Многие из них находились сейчас в лагере коронного гетмана Потоцкого. Многие оставались в Чигиринском, Черкасском и прочих окрестных гарнизонах. И очень важно, принципиально важно было, чтобы сотни его эмиссаров, маскировавшихся под нищих, бандуристов, чумаков, которых вождь восставших намеревался разослать сразу же после этой битвы во все уголки Украины, разнесли важную для судьбы этой земли весть: казаки реестра восстали против своего гетмана Барабаша, убили его и присоединились к армии Богдана Хмельницкого, армии сечевиков. А значит, произошло то единение извечных противников – казаков-запорожцев и казаков реестра, – которого так опасались поляки.
