Николай Скоморохов - Резерв высоты
О чем задумался, сосед? — спросил он.
— Размышляю над ошибками минувшего дня и думаю над тем… — Богданов не успел закончить фразу.
— Как совершить новые? — перебил его Кутейников.
— Да, Петро, к сожалению, исправишь одну — завтра две другие появляются.
— Ты меньше думай об ошибках. Мы что — хуже других воюем?
— Не хуже.
— Так в чем же дело? — наступал Кутейников.
— Людей теряем.
— Что же мы можем сделать на этих телегах? Покажи мне летчика, который на нашем ЛаГГе с «мессершмиттами» может драться на равных! На финской у нас получше самолеты были, и то мы несли потери. Зря, Олег, себя винишь, так можно все синяки и шишки на себя взять.
— Ты прав, Петро, но не во всем. Во-первых, людей жалко, во-вторых, я несогласен, что нас упрекать не в чем. Мы много теряем не только потому, что самолеты уступают немецким, но и потому, что не научились воевать по-настоящему. Немцы ежедневно нам ума вкладывают, а мы все раскачиваемся. Инертны мы, ненастойчиво учим молодежь. До сих пор к учебе с позиций мирного времени подходим. За это и расплачиваемся кровью.
— Учим плохо? Учи лучше, — ухмыльнулся Кутейников и, махнув рукой, пошел в сторону белевших в отдалении хат.
— Ты куда? — крикнул ему вслед Богданов.
— Хочу прошвырнуться вдоль станицы да заглянуть к какой-нибудь красотке. Казачки, говорят, огонь-бабы! — отшутился Кутейников и пригласил: — Пойдем вместе.
— Да, нет… забот много, Петро. С ребятами обговорить надо, как завтра с «мессерами» драться.
— Завтра и подумаете, а то за ночь забудут.
Кутейников помедлил секунду и размашистой походкой направился к станице.
Перебрав в памяти несколько воздушных боев, Богданов подумал, что не всегда в неудачах бывают виноваты одни летчики. «Наверху» тоже иногда непродуманно ставят задачу для авиации, распыляют и без того редкие ее ряды. Да и пятибачный ЛаГГ-3 тяжеловат, слаб на вертикальных фигурах. Трехбачные машины полегче, но в полку их пока нет, и трудно сказать, когда появятся, а воевать надо. Немцы уже к Дону выходили, отсюда и Волга недалеко.
Волга. Богданов видел ее не раз под крылом самолета — раздольную, могучую. Вместе с друзьями пел когда-то песню, что врагам не видать красавицы Волги и не пить им из Волги воды.
Хороший настрой был перед войной. Правильно готовили людей. Жаль, не все удалось сделать для того, чтобы враг не топтал кованым сапогом землю советскую. Почему все-таки это произошло? Виноваты «враги народа»? Опять же непонятно: почему люди, отдавшие свою жизнь революции, так быстро становились врагами народа, за лучшую долю которого сражались? Богданов вспомнил начальника школы, других командиров — это были умные, образованные, с боевым опытом люди. Им верили, за ними шли. Потом их арестовали, и они растворились в неизвестности, как во мгле.
Эта мысль обожгла сердце Богданова и он испугался ее, остановил себя, не дал ей ходу. Постарался переключиться на другое.
Но уйти от себя не удалось. Вспомнилось то, что знал по рассказам Давыдова, Кутейникова и других командиров, которым довелось на рассвете двадцать второго июня сразиться в смертельной схватке с немцами на западной границе. Обстановка была тяжелой. Куда бы ни летели тогда наши летчики всюду встречались с превосходящими силами врага. Почему? Из разговора с друзьями, работавшими в Москве, он знал, что у нас в западных округах было самолетов не меньше, чем у немцев…
О многом передумал Богданов, но ясного ответа на все эти вопросы не нашел. И решение их от него меньше всего зависело.
Умелые действия летчиков, вот что зависит от него, наконец переключился Богданов. Поэтому надо продолжать настойчивое обучение их воздушному бою, да и не только этому.
Его размышления прервал нарастающий характерный звук. Он взглянул вверх — к аэродрому приближались фашистские бомбардировщики. Богданов бросился к самолету, но не успел добежать до него, как одна за другой начали рваться бомбы…
7Фадеев пришел в себя от прикосновения чьих-то заботливых рук, прикладывавших к его голове мокрую холодную тряпку. Анатолий открыл глаза, увидел лицо женщины и весь похолодел. Неужели Надежда Петровна?! Но ведь ее нет в живых! Он закрыл глаза, полежал немного, потом снова приподнял веки и начал внимательно всматриваться в склонившееся над ним лицо. Опять знакомые черты. Затем они медленно растворились, как в тумане.
Когда Анатолий снова очнулся, возле него сидела другая женщина.
— Где я? — спросил он, с трудом разжав губы.
— Спи, дорогой, спи. У тебя жар, ты болен.
— Где немцы? Где я?
— Ты у рыбаков… Немцев тут нет.
Он снова впал в забытье.
Очнувшись, вспомнил, что с ним случилось. Попытался приподнять от одеяла руки и ужаснулся — забинтованные по локоть, они лежали вдоль туловища, как два березовых полена.
— Что с руками? — в ужасе спросил он.
— Руки целы, — ответила женщина, — не волнуйся, целы твои руки, но все в ранах и ссадинах. Мы их перевязали, теперь все будет хорошо.
— Сколько времени я здесь?..
Шестой день, — ответила хозяйка, — ты сильно простудился, как в огне горел, отощал. Тебе поесть пора! — Она пошла к столу и вернулась с какой-то едой. Анатолий почувствовал запах мясного бульона.
— Я не хочу есть, — сказал он, — пить хочу.
Выпив несколько глотков горячего чая, он тут же заснул.
Рыбаки долго выхаживали Анатолия. Медленно заживали его руки. Когда сняли повязки, Фадеев испугался — все ладони были в шрамах. Вскоре он начал потихоньку передвигаться по дому.
Молодой организм быстро набирал силы.
Настало время расставания с рыбаками. Хозяйка сварила ухи, нажарила рыбы. Участливо поглядывая на Анатолия, то и дело прикладывала к глазам уголок цветастого передника. Прощаясь, Фадеев спросил ее:
— Анна Ивановна, кроме вас, в дом заходили какие-нибудь женщины, когда я болел?
— Была моя дочь, она уехала обратно в Ростов, — ответила хозяйка.
Видимо, это и была та, что показалась ему похожей на Надежду Петровну.
Хозяйка, переглянувшись с мужем, достала из шкафчика полбутылки водки, какой-то заветный запас. У хозяина блеснули глаза. Он послал жену за соседом погодком, а Фадееву сказал:
— Не могу без своего верного кореша такую драгоценность потреблять…
«Корешок» явился быстро, был легок в движениях и, чувствовалось, к зелью большой охотник. Мужички обрадовались случаю и, выпив по чарке, начали наперебой расхваливать хозяйку. То, что Фадеев отказался от спиртного, вначале восприняли с недоверием и настороженностью, потом, переглянувшись, глубокомысленно изрекли:
— Летчики! Иначе и быть не должно…
После двух стопок «корешки» опьянели, разговорились, вспомнили о японской войне, перешли к германской и заключили Отечественной. Хозяин без всяких обиняков прямо задал вопрос Фадееву:
— Почему так быстро немец под Ростовом оказался?
Анатолий ответил сдержанно:
— Если судить по мне и некоторым моим товарищам, то… слабо воюем. Опыта не хватает.
— Как же плохо? — возмутился хозяин. — На наших глазах три немецких бомбардировщика сгорели! Ты, парень, себя зря не хули!
— Теперь-то куда путь держишь? — спросил «корешок».
— Снова в свой полк, — ответил Анатолий.
— Значит, воевать, как я понял? — заключил сосед.
— Только тово, с умом… — дал совет хозяин.
Хозяйка, боясь совсем расплакаться, вышла на кухню. Сидящие за столом замолкли, протрезвели, куда и хмель девался! Каждый по-своему переживал предстоящую разлуку.
Фадеев подумал: он сейчас уйдет из этого дома. Войне конца не видно. Что будет с этими уже немолодыми людьми? В комнату вошла хозяйка и, нарушив тягостное молчание, сказала:
— Подвода ждет тебя, Анатолий!
Фадеев встал. Голос его вдруг дрогнул:
— Спасибо вам за все доброе. Вы меня с того света вызволили. Жизнью я вам обязан.
— Ништо, Натолий, — глухо проговорил хозяин.
Возница умело правил лошадью, из десятка дорог выбирал самый короткий путь, и часа через три Анатолии был уже в Ростове.
Прежде всего решил заглянуть в военкомат.
Не успел он переступить порог, как Эльза встретилась ему в коридоре и со словами: «Наконец-то!» — бросилась к Фадееву. Потом объяснила:
— Нина переживает, от вас так долго нет писем.
— Можете дать мне ее адрес? — волнуясь, спросил Фадеев.
— Пожалуйста! — И Эльза по памяти продиктовала московский адрес Нины.
Попрощавшись с Эльзой, Фадеев узнал у дежурного по штабу место базирования своего полка и тронулся в путь.
Дул свежий северо-восточный ветер, выпавший ранее снег сдувало с полей, и он оседал в низинах, чтобы потом, когда, потеплеет, пополнить донские воды.
Анатолий шел по дороге, разбитой всеми видами экспорта. Порой встречались такие глубокие выбоины, что не только человеку было трудно преодолеть их, но и машины попадали в западню. На своих полуторках, «газиках» шоферы пытались обходить тяжелые участки, выезжали на стерню, оставляя в поле глубокие колеи, а иногда и увязая по ступицы колес в мягкой земле. И тогда из кузова вылезали красноармейцы, с шумом, гамом и солеными словечками вытаскивали машину из грязи, и она снова, урча натруженным мотором, шла дальше к фронту.
