Михаил Бубеннов - Белая береза
Обойдя весь лагерь, поговорив на ходу с солдатами, Яхно и Озеров вышли на пустую поляну, сплошь покрытую узорчатым позолоченным листом папоротника. Они забрели до колен в золотую заводь и остановились.
— Я очень, очень рад, что вы пришли, товарищ комиссар, — сказал Озеров. — А Волошин… знаете?
— Да, знаю, — опустив голову, ответил Яхно.
Они грустно помолчали, затем Яхно сказал:
— Полком должен командовать ты — и никто больше!
— Но вы — комиссар. Значит, двое?
— Хорошо. Юридически двое, — согласился Яхно, — но фактически — один ты! У тебя есть на это право. А я буду помогать тебе. Видишь ли, я не из тех людей, которые гонятся за властью. — Он помолчал. — Я убежден, что в любой воинской части должен быть один командир. Полновластный и умный!
Озеров улыбнулся, глаза его вспыхнули чистой летней синевой. Он сказал:
— Ум хорошо, а два — лучше. Особенно в тяжелое время.
Яхно приподнял козырек фуражки — на лоб высыпались светлые завитки волос. Он взглянул на Озерова, спросил:
— Надо обсудить, что делать?
— Да.
Они пошли дальше, оставляя за собой широкий след, и листья папоротника затрепетали почти по всей поляне.
— Сейчас переходил Вазузу, — заговорил вдруг Яхно совсем другим тоном, — и знаешь, какие там камешки? Смотришь — в глазах пестрит! Я набрал их полный карман! — Он вытащил из кармана горсть разноцветных камней. — Видишь? Просто чудо! Это я для сына. Вот выйдем к своим, я их пошлю домой. Он у меня любит собирать такие камешки.
…За ночь все люди, собравшиеся в лесной лагерь полка, хорошо отдохнули. Утром приказом штаба вместо погибшего капитана Болотина командиром Первого батальона был назначен старший лейтенант Головко, командир взвода пешей разведки, а все бойцы и командиры из батальона Лозневого временно, до выхода с территории, занятой противником, распределены по мелким подразделениям. В полдень был проведен смотр полка. Два стрелковых батальона и мелкие подразделения выстроились на просторной лесной поляне. И когда пронеслась команда: "Под знамя, сми-и-ир-но-о-о!" и над поляной поплыло, играя золотом шитья, шелковое боевое знамя, все дрогнули, почувствовав, как по шеренгам, словно ток, прошла знакомая сила, всегда испытываемая на смотрах, и все поняли, что полк спасен и вновь начинает жить привычными законами воинской жизни.
Но в этот день началась осенняя непогодь. Солнце не показывалось. Все небо затянуло хмарью. По шумному лесу неслась облетевшая с деревьев листва. А вскоре после смотра низко над урочищем поплыли темные тучи и затрусил, затрусил неторопливый осенний дождь.
И тогда вновь помрачнели солдаты. Собираясь кучками под разлапистыми елями, они толковали тихонько и озабоченно:
— Воедино-то собрались, а что толку?
— Да, осень, братцы! Даже муторно!
— Польют дожди — куда пойдешь?
— При такой погоде загниешь с одной тоски!
Комиссар Яхно сразу почувствовал, что непогода быстро портит настроение солдат, которое создалось у них на смотру. Переговорив с Озеровым, он вызвал парторга полка — политрука Вознякова. Преждевременно располневший, тот явился неторопливой гражданской походкой, придерживая у бедра до отказа набитую бумагами полевую сумку из желтой кожи.
— Коммунистов всех учел? — спросил его Яхно.
— До единого, — ответил Возняков и потянулся к сумке.
— Собери немедленно.
Коммунисты собрались в сторонке от лагеря, под старыми елями, в затишке. Поджидая Яхно и Озерова, хмуро толковали о непогоде. Положив на колени полевую сумку, политрук Возняков разворачивал на ней и рассматривал какие-то бумаги. С веток то и дело падали на них крупные капли.
— Тьфу, дьявол! — заволновался Возняков. — Как здесь протокол писать? — Он оглянулся. — Может, кто-нибудь ветки трогает?
— Никто их не трогает, — ответил Юргин, стоявший позади. — Насквозь течет.
— Да, занепогодило, — поежился Дегтярев. — Надолго ли?
— Теперь надолго, — ответил кто-то знающе.
И заговорили под каждой елью:
— Скажи на милость, даже темно стало!
— Теперь польют! А здесь гиблые места!
— В такую погодку и собакам тошно.
Показались Яхно и Озеров. Они шли рядом по мокрой траве, даже не пытаясь защищаться от дождя. Не дойдя немного до места, где было назначено собрание, они остановились, о чем-то поговорили и захохотали, как могут хохотать лишь уверенные в себе люди. Всех поразил этот смех, и все замолчали в недоумении.
— Занепогодило, а? — весело заговорил Яхно, первым проходя под ели.
Ему ответили неторопливо и грустно:
— Осень, товарищ комиссар!
— Теперь надолго!
— Погодка неважная, что и говорить!
Яхно переспросил с усмешкой:
— Неважная? А я вам скажу, товарищи, что это — самая чудесная погодка! Вчера я весь день мечтал о такой. Эх, думаю, начались бы дожди! Ведь пора, пора! Зарядили бы на неделю, а то и на две! И вот, как говорится, полное исполнение моих желаний. — Он обернулся к Озерову, который стряхивал с фуражки брызги дождя. — Ведь это чудесно, товарищ командир полка, что наконец-то установилась такая погода?
— Очень хорошо, — серьезно ответил Озеров.
— Признаюсь, — продолжал Яхно с улыбкой, — вчера я даже немного приуныл, поглядывая на небо. Неужели, думаю, будет продолжаться это бабье лето? А сегодня у меня, честное слово, отлегло от сердца. Поглядите, как обложило, а? Это надолго! На неделю, а то и больше. Нет, нам здорово повезло! Очень здорово!
Все молча, с недоумением слушали комиссара. Затем один коренастый сержант в мокрой помятой пилотке, высунувшись из-за комля ближней ели, недоверчиво спросил:
— Чем же она, эта мокреть, нравится вам, товарищ комиссар? При такой погоде сгнием на корню!
— Чем нравится? — переспросил Яхно, приглядываясь к сержанту, и улыбчивое лицо комиссара сделалось строгим. — А тем, что она помогает нам в войне, товарищ сержант! Она помогает сейчас нашим войскам задерживать немцев! — Он быстро осмотрелся вокруг. — У наших войск, несмотря на потери, с каждым днем растет стойкость. Они всюду начинают бить и останавливать врага. Теперь немцам и при сухой-то погоде трудно идти, а как они пойдут в такую слякоть? Здесь везде бездорожье, леса, болота… Далеко ли они продвинутся в такую распутицу со своей тяжелой техникой? Половину танков и орудий они замертво засадят в болотах, на всех дорогах, у всех переправ создадут заторы. Вот и конец их наступлению!
Коммунисты, уже не обращая внимания на дождь, начали выходить из своих укрытий и осторожно сбиваться вокруг той ели, где стоял комиссар.
— Так вот, — продолжал Яхно, стараясь говорить таким тоном, каким говорят в частных беседах, а не на собраниях, — чем ни хуже погода, тем лучше для нас. Чем сильнее дождь, тем веселее должно быть у нас на сердце. Пока немцы будут сидеть в болотах, мы выйдем с территории, занятой ими, и соединимся с нашими войсками. И я уверен, что это будет скоро! Вот почему, товарищ сержант, мне нравится такая погодка! Она должна нравиться и всем людям полка.
Многие коммунисты виновато опустили головы.
— И нам трудно? — щурясь, спросил Яхно. — За ворот льет? Ноги мокрые? А неужели мы хуже отцов и дедов наших?
— Все ясно, товарищ комиссар, — угрюмо, но смело ответил Матвей Юргин. — Пойдем без лишнего слова. И нам не привыкать ходить в непогодь.
— Грязь, понятно, не страшна, — послышался голос из-за ели, — да вот беда — отрезаны.
— Это кто сказал, что мы отрезаны? — вдруг крикнул Озеров. — Кто там, за елью? А ну, выйди сюда!
Коммунисты расступились, и коренастый сержант в помятой мокрой пилотке вышел вперед. Озеров погрозил ему пальцем.
— Забудь это глупое слово! Навсегда! Слышишь?
— Слышу, товарищ капитан!
— Забудь! — крикнул Озеров и, обращаясь ко всем, заговорил, как всегда, резко, напористо: — Каждый, кто произнесет это глупое слово, будет расплачиваться за него своей головой. Так и знайте! Кто выдумал это слово? Трусы! — И, не отдавая себе отчета, что повторяет мысли, вычитанные из "Войны и мира", сказал: — Это слово не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию, перегородить ей дорогу невозможно, ибо места кругом всегда много, всюду можно найти новую дорогу и есть ночь, когда ничего не видно. Ишь ты, отрезаны! — Озеров еще раз погрозил пальцем. — Чтобы я не слышал больше этого поганого слова! Вы, коммунисты, должны сделать так, чтобы его не произносил ни один солдат! А в походе вы обязаны показать всем пример мужества, выносливости и бодрости. Идти будет нелегко, нечего греха таить, но что на войне дается легко?
Политрук Возняков решил, что пора начинать собрание. Приблизясь к Яхно, он шепотом спросил:
— Может, откроем, товарищ комиссар? Все в сборе. Присутствует… одну минутку!
— Какое собрание? — перебил Яхно. — Собрание уже закончено.
