Михаил Одинцов - Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках
Ввел машину в крутой разворот, чтоб осмотреть воздух вкруговую. Шубова не увидел, но услышал его короткую фразу:
— Матвей, «мессера».
Вираж заканчивался, и он решил уходить от аэродрома на восток, на солнце. Еще раз осмотрелся и увидел на подходе к нему, выше, цепочку немецких истребителей, идущих парами.
Истребителей увидел, а Шубова нет. Но он и не мог его увидеть, так крутил свою пару около аэродрома, а друг уходил следом за полком.
«Что делать? Если пойду на восток, то подставлю свою спину. Сразу собьют. Надо не от них, а на них. Все равно уйти без боя не дадут. Так хоть задержим. Полк уйдет».
— Володя, немцев видишь? Пойдем в лоб. Пушки перезаряди. Держись за меня зубами!
Оглянулся на ведомого. Тот качнул крыльями: «Готов!»
Матвей добавил мотору мощности и пошел на немцев с набором высоты. Мгновение, и он, поймав самолет ведущего в прицел, дал длинную очередь из пушек
…Не попал. Немцы шарахнулись в разные стороны и вверх. Первый этап боя он выиграл.
Осипов проскочил под истребителями и круто развернулся им в хвост. Но враги уже разобрались в обстановке и выше «илов» стали в круг, чтобы каждому по очереди можно было идти в атаку.
Четыре пары фашистов наверху, а под ними только два его «ила» в крутом вираже.
Матвей посмотрел на ведомого:
— Бензин, снаряды есть?
Самолет качнул крыльями.
«Что делать? Сейчас немцы разберутся и начнут бить. Надо уходить».
Быстро взглянул на землю. Над фашистским аэродромом стоял сплошной дым, из которою вырывались вверх языки пламени. Удовлетворенно подумал: «Хорошо поработали».
И в это время пара «мессершмиттов», находящихся за хвостом, свалилась в атаку.
«Илы» сманеврировали. А когда немцы стали проскакивать вперед, Матвей поймал немецкого истребителя в прицел и нажал на гашетки… Пушки молчали.
В атаку пошла вторая пара. Он быстро перезарядил пушки и пулеметы.
Атака пришлась на ведомого, «ил» загорелся и, сменив сторону разворота, стал уходить к востоку, на лес.
Теперь уже Осипов оказался на месте ведомого и, закладывая немыслимые развороты, старался не давать бить горящий самолет товарища и себя.
Пушки и пулеметы по-прежнему молчали. Он перестал нажимать гашетки, понял, что боеприпасов нет, но этого нельзя было показать врагу. Маневрируя, бросаясь в атаку, он делал все, чтобы дать возможность ведомому отойти от аэродрома и сесть теперь уже где придется.
Попало и самолету Осипова: очередь прошила раскаленными иглами фюзеляж и крыло.
…Новая атака. Впереди сверкнул огненный шар: у напарника взорвался бензиновый бак «Ил» ведомого, развалившись на части, упал на землю. А Володя не выпрыгнул.
Матвей положил машину в глубокий вираж над местом падения своего товарища. И как только перед носом самолета показалось солнце, резко вывел самолет на прямую, прижал его к самой земле и пошел на восток.
Выждал секунд тридцать. Быстро поразворачивал самолет из стороны в сторону: сзади, с дымком за хвостом, шел один Me-109 — догонял. Бой еще не был закончен…
Одна, вторая, третья атака. Немец стрелял экономно, короткими очередями. Знал, что, если первыми снарядами не попал, остальные тоже пойдут впустую.
Me-109 заходил вновь. Матвей видел через заднее бронестекло его желтый мотор. Видел, как немец водил носом самолета, уточняя прицеливание. Ждал, когда надо сманеврировать, но не успел. Вражеский огонь опередил его. Что-то стукнуло, звякнуло в самолете прежде, чем он успел дать ногу и выйти из прицела.
Глянул на крыло — новые дырки, посмотрел назад через бронестекло: понял, что звякнуло на том месте, через которое он смотрел на истребитель, вместо трех слоев брони остался один.
И так семьдесят, восемьдесят километров.
Сзади идущий прицеливается, передний маневрирует и обманывает: тащит заднего за собой на церковную колокольню, столбы около дорог, ныряет за бугры и перелески, рассчитывая, что, увлекшись прицеливанием, немец просмотрит препятствие и врежется в него, потому что на солнце смотреть трудно. Однако немец оказался опытный и, видимо, тоже в светофильтровых очках.
Игра в «кошки-мышки» продолжалась, но немец больше так и не мог попасть в штурмовик ни одной очередью.
…Промелькнула линия фронта, и немец ушел назад с разворотом вверх.
«Вот когда кончился бой», — подумал Осипов, сориентировавшись по солнцу, довернул самолет в сторону аэродрома. Жить пока еще было можно: горючее есть и мотор исправен. Матвей прикинул, сколько времени ударная группа была над аэродромом врага, и удивился: с подходом к цели и уходом от нее не более минуты. А они с Шубовым оставались над целью около трех минут. Все знания, умение и ненависть к врагу были вложены в этот малюсенький отрезок войны. Годы учебы и секунды атаки.
Осипов подошел к своему аэродрому, быстро осмотрел его и отметил, что все самолеты на своих местах. Не будет только одного — Володиного.
После посадки к капониру подъехал на полуторке майор Митрохин, не торопясь вылез из кабины и стал молча осматривать самолет.
Обошел кругом, потом спросил:
— А где ведомый?
— Товарищ майор, во время воздушного боя ведомый был подожжен, самолет взорвался в воздухе.
— Садись в кузов. Поедем к командиру объясняться.
Разговор у командира полка закончился быстро.
Осипов на листочке бумаги нарисовал все, что он делал в воздухе, и рассказал, как был сбит ведомый.
— Зачем же ты полез парой в эту волчью стаю?
— Товарищ командир! Если бы я повернулся к ним сразу спиной, было бы хуже не только мне, но и Шубову, и всему полку. Я думаю, что они от нашей атаки просто обалдели от неожиданности и все восемь остались при мне.
— Похоже, что так, — откликнулся Наконечный. — Значит, говоришь, ведомый твой наверняка погиб?
— Жаль, но так. Я же рядом был. А взрыв случился на высоте метров двадцать. Тут ничего не сделаешь.
— Подождем донесения партизан. Ладно. В вину мы это тебе не ставим. Если все так, то и поблагодарим. Иди отдыхай. А на разборе вылета расскажешь летчикам, как маневрировал. Ошибочка, конечно, вышла, но более чем потом исправился: не удача, а умение твое видно, раз за семьдесят километров немец тебя не мог сбить. Комиссар! А ведь прав Осипов. Если бы не его разумная дерзость, то могли бы и нас догнать.
— Могли. Мне думается, что немцы от жадности торопились и при атаках мешали друг другу. А когда поняли это, он уже уходил, поэтому послали вдогонку только одного, чтобы сподручней было «добить».
— Начальник штаба! Этот эпизод в донесение. Посмотрим контрольный фотопланшет. Если налет получился хороший, а я в этом уверен, то через денек представим Осипова к ордену. Нет возражений?… Митрохин, разбор боевого вылета вечером. А сейчас первую эскадрилью в готовность к новому полету, второй эскадрилье отдыхать.
— Есть!… Товарищ командир, разрешите подготовить проект приказа и поздравить полк с успешным началом боевых действий, а тем, кто сегодня выполнил первый боевой полет, объявить благодарность.
— Не возражаю. А как комиссар?
— Согласен. Добро. Быть по сему.
Матвей не первый раз видел, как погибают самолеты и люди в бою. Но сегодня он никак не мог избавиться от чувства вины перед Володей, перед полком. Если он себя рассматривал в третьем лице, то был прав. Но как только переходил на «я», у него сразу возникало множество вопросов к себе, которые обобщались одним: а все ли ты сделал, чтобы вернугься с задания вдвоем? И тут его начинали осаждать разные варианты маневров и собственного поведения, которые теоретически «обеспечивали» уход из боя без потери ведомого.
Угрюмость у Матвея не проходила. Стремление Маслова и Горбатова вывести его из этого состояния не помогло.
Тогда Маслов пошел к Русанову и привел его с собой.
— Осипов, ты чего нос повесил? Жаль ведомого?
— Угу!
— А ты думаешь, нам не жаль? Жаль. Но ты себя казнить не имеешь права. А тебя никто не обвиняет. Ты сделал все правильно. Сделал во имя других.
Матвей молчал.
— Ну чего ты набычился?
— Афанасий Михайлович, в теории все верно, а сердцу не прикажешь. Поймите — первая потеря в первом вылете, да еще моя. А первое всегда тяжелей.
— Хоть первая, хоть последняя потеря, а кого-то нет. Нет человека — друга, товарища, однополчанина. К этому не привыкают.
— Вот-вот. Какой палец ни режь, все равно больно.
— Знаешь что? Снимаю тебя с дежурства. Пойди погуляй, развейся. А успокоишься — придешь.
Весна и на фронтовых землях полностью вступила в свои права. Но летчики мало видели на полях яркой зелени озимых, да и свежая пахота тоже была нечастой. По обе стороны фронта земля пустовала: или пахать было некому, или пахать было нельзя.
Май принес долгожданную весть — части Красной Армии под Харьковом перешли в решительное наступление.
