Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

– Из этого следует, что он что-то поджигал? – вставил свое слово другой немец по имени Йохан.

– Где вас только набирали?! И это элита наших войск! Я вас отправлю в хозвзвод к зондерфюреру Герцу. Недаром его фамилия переводится как «сердце». Вот с ним и обсýдите дела сердечные, а не поимку юного партизана. Он из вас сделает настоящих знатоков фуража и белья. Будете такими же учеными и жирными. Сегодня же рапорт ляжет на стол коменданта гауптштурмфюрера Хоффмана. Ну что, больше нет предположений? Смелее, мои девочки!

– Есть, господин майор! – продолжил эсэсовец по имени Йохан. – Очевидно, что мальчишка прятался в лесу со своими подельниками. Несмотря на лето, в лесу ночью прохладно, и, видимо, они жгли костер и грелись. Отсюда и запах. Таким образом мы можем предположить, что он был с партизанами и сам он – партизан. Я прав, герр майор?

– Прав. Абсолютно прав. Ну, наконец-то! А теперь, когда мы выяснили, что этот щенок к тому же партизан, или, по крайней мере, был у них, заприте его понадежнее. Надо будет его допросить. Выясните, кто с ним ночью был в лесу у этого костра, которым он провонял насквозь. Всё! Уведите. Да, и еще прихватите его мать и заприте их вместе. И не в сарае! Как видим, они научились его открывать. Там во дворе у них есть яма. Кажется, эти варвары именуют ее «погребом». Сразу видно, что эти скоты не видали никогда наших франконских настоящих винных погребов. Что за страна?! Что за нравы?! Что за погреба?! Что за дети?!

Глава шестнадцатая

Погреб

Глубокий, темный, сырой и холодный погреб – самое простое из всех доступных идеальных мест для хранения выращенного урожая овощей, фруктов, заготовленных с осени грибов и солений, сала, консервов, домашнего вина и копченостей. Как будто сама Матушка-земля позаботилась о том, чтобы помочь человеку сохранить все то, что он вырастил, собрал, заготовил, открыв ему свои сокровенные секреты сбережения и консервации. В каждой русской деревне, в каждом большом хозяйстве рачительный крестьянин для себя или по заказу выкапывал глубоко в земле надежное хранилище. В богатых домах его выкладывали камнем и выстраивали ступени на максимальную глубину, да еще и с несколькими комнатами и уровнями, закрывая на дубовые двери с кованым засовом и замком.

Погреб самой простой конструкции представлял собой яму с отверстием наверху, через которое по приставной деревянной лестнице спускались и поднимались, прикрывая его крышкой в виде деревянного домика сверху. В него же суровой зимой закладывали слоями вырезанный на ближайшей реке или озере лед, чтобы консервирующий и останавливающий разрушительные биологические процессы холод помогал сберечь все, над чем трудилась большая семья. В самые знойные дни в нем можно было охладить домашний квас и горькую настойку, самогон и свекольник, а отправившись за продуктами к семейному столу, задержаться на лишнюю минутку и насладиться успокаивающей жар и пот прохладой, вдыхая сладковатый тяжелый дух подземного укрытия.

Лёнька подобрался, насколько это было возможно, близко к самому входу в погреб и настороженно вслушивался в разговор снаружи. Если бы он знал хоть немного по-немецки, то, возможно, услышал бы и понял, какую судьбу уготовили им их тюремщики. Из-за крышки-домика доносились голоса троих немцев. Самый молодой из них, тот, что чуть не помер после Лёнькиных добавок в петушиный суп, что-то усиленно и настойчиво, судя по резким выкрикам и громкому фальцету, объяснял двум другим:

– Этот наглый мальчишка с черным ртом. Он снова здесь, и снова от него проблемы! У него, видимо, какая-то болезнь. Возможно, это инфекция? Господин доктор, осмотрите его немедленно!

– Не пугайтесь и не устраивайте паники, Генрих! Этот мелкий негодяй просто наелся темных ягод. Никакая это не болезнь. Я уже осмотрел его. Этот вопрос закрыт. Не паникуйте!

– Ефрейтор, вы лучше скажите, удалось ли выбить из него признания, что он был у партизан?

– Никак нет, господин гауптштурмфюрер! Я его чуть не удавил на ремне, а его мать как бешеная бросалась под ноги и рыдала. Невозможно вести допрос! К тому же у нас нет теперь нормального переводчика.

– А что наш друг герр Берг? Он чем вам не нравится?

– Господин Берг сказался сильно занятым и уехал в район. Он там осматривал какой-то новый лагерь для тех, кто собирается на работы в Германию. Он же главный агитатор по этому вопросу. Вы сами ему дали эти полномочия.

– Это правда. Все последние рескрипты из центра говорят о том, что надо как можно больше собирать и отправлять этих скотов на работы. Добровольно никто не едет. Берг со своей агитацией провалился, – задумчиво рассуждал комендант.

– И еще, герр гауптштурмфюрер, я понимаю всю специфику войны в России, но…

– Что такое? – удивленно поднял брови комендант.

– Я и мои парни уже порядком устали от этих баб и детей. Мы не можем их допрашивать, избивать, наказывать. Мы же солдаты великого вермахта! Наше дело – воевать. Идти в атаку, сражаться за нашего великого вождя! А тут… – возмущенно оправдывался Лейбнер.

– Ах, вот ты о чем… Мой мальчик, я тебя прекрасно понимаю, но это война. Война без пощады, без компромиссов. Здесь или они нас, или мы их. Каждая эта баба и ее ублюдок могут вонзить нож в спину любому из нас. Поэтому мы должны быть беспощадны.

Комендант по-отечески похлопал Генриха Лейбнера по плечу. Видно было, что этот бывший музыкант находится почти на привилегированном положении, несмотря на свой небольшой чин. Это объяснялось лишь тем и не было секретом, что и доктор фон Денгофф и гауптштурмфюрер Хоффман были земляками, прекрасно знали его родителей и покровительствовали молодому рыжему дарованию.

– Ну если так, то что же с ним делать? – с отчаянием в голосе воскликнул рыжий ефрейтор.

– А вот что. Поскольку он здоров и крепок, а фюреру нужны сильные рабы, то целесообразно отправить его с матерью в Германию. На работы. Пусть своим горбом докажут свое право на жизнь, – вступил в разговор доктор фон Денгофф.

– Прекрасная идея, мой дорогой доктор. Отлично! Все эти наглые и тупые скоты совершенно сидят без работы. Завтра же исправим ситуацию и отправим их в лагерь. Фюреру, как вы правильно заметили, действительно необходимы рабочие руки. Тысячи рабочих рук. Даже миллионы! – подхватил голос, принадлежащий старому сыщику, а ныне коменданту Алоису Хоффману. Он уже порядком устал от бесконечных проблем с местными жителями, чьи действия и поступки не поддавались никакой логике, и приходилось вновь и вновь придумывать для них казни, расправы и наказания, чтобы призвать к порядку и дисциплине.

– Вы правы, мой друг Герман! Хватит их воспитывать. Пусть работают в лагере. Наш великий рейхсфюрер Гиммлер издал соответствующий приказ. Поэтому мы теперь можем смело собрать всех, кто способен работать, и отправить в Германию и на завоеванные восточные территории. Они должны убирать мусор, развалины, копать землю, да и еще бог знает что делать. Да, еще обратите внимание на матерей с детьми. Нам нужны дети. По этому поводу поступило особое секретное поручение. Об этом никто не должен знать. Какая-то новая научная программа, и они нужны как подопытные. В общем, это не нашего ума дело, в Берлине виднее. Так что собирайте всех, кого я сказал.

– Так точно. Но в деревне не так много молодых, здоровых и почти нет детей. Так что делать с остальными, господин гуаптштурмфюрер?

– А остальных… – Комендант на мгновение задумался, но тут же нашел нужное решение: – Остальных надо уничтожить как негодный материал. Генетический мусор! Сегодня же отдам указание подготовить эту и соседние деревни к полной зачистке. Проведем санобработку.