Почетные арийки - Роже Дамьен
— Вы Люси Штерн? — холодно спросил ее офицер.
— Да, это я, — ответила она спокойно, словно ждала этого момента всю свою жизнь.
— Собирайте чемодан, вы едете с нами!
— Месье, моя свекровь больна и не может никуда… — попыталась вмешаться Жизель.
— Schnell… Schnell! Быстрее! У вас ровно десять минут, — сухо перебил ее офицер и вышел.
Люси оставалась спокойной, в отличие от ее невестки, чьи лихорадочные, суматошные действия явно выдавали охвативший ее ужас. Через окна женщинам были видны силуэты солдат, расположившихся перед домом.
— Предоставьте это мне, — сказала Люси невестке, забирая у нее из рук стопку белья. — Я уверена, что это просто проверка личности. Если я не вернусь до вечера, скажите моему сыну, чтобы он позвонил в префектуру.
Подгоняемая офицером, который снова вошел в дом, она закрыла чемодан с наспех сложенными вещами и надела пальто с нашитой на нем звездой. Подняв чемодан, тяжесть которого почти лишила ее равновесия, она вышла на улицу. Было жутко холодно. Люси поняла, что забыла надеть шерстяной шарф. Трое солдат проводили ее до крытого грузовика, припаркованного во дворе замка. Под их ногами хрустел гравий. Двое немцев затащили ее в кузов, где она села на боковую скамейку. Чемодан поставили у ее ног. Закрыв откидной бортик, они сели в кабину грузовика, оставив Люси одну. Стоя посреди большого двора, окруженного рвом, Жизель смотрела, как машина уносится прочь. Как только та свернула в переулок, молодая женщина взбежала по ступенькам в замок. Надо было предупредить мужа, и как можно скорее.
6 января 1944 года, Дранси. Люси медленно спускалась по лестнице здания, в котором провела ночь. Она спала одетая на соломенном матрасе в большой комнате с бетонным полом. Ее руки и ноги онемели от холода. Она взглянула на улицу через большие окна на лестничной площадке. Сквозь ночь с трудом пробивался тусклый серый рассвет. Здание было окружено двойным забором из колючей проволоки, разделенной сторожевыми вышками. Периметр патрулировали французские жандармы с винтовками. То, что она посчитала простой проверкой личности, превращалось в кошмар наяву, внезапно ввергнувший ее в ад тюрьмы, из которой нет выхода.
Спустившись вниз, она оказалась в огромном асфальтированном дворе, с трех сторон окруженном современным четырехэтажным зданием. Поток заключенных привел ее в столовую, уставленную большими деревянными столами и скамьями. Ей выдали железные кружку и тарелку, и она села за стол в углу вместе с другими женщинами. Появились другие заключенные со звездами — они везли на тележках огромные дымящиеся кастрюли. Ей налили половник бульона, в котором плавали кусочки разваренного лука-порея. Оглянувшись по сторонам, она заметила на себе заинтригованные взгляды. Элегантность ее платья, осанка и манеры резко выделяли ее среди других женщин, многие из которых были одеты довольно бедно. Внешний вид, казалось, определял разрыв, который все негласно признавали. Большинство заключенных, в отличие от нее, были со своими семьями. У нее был оскорбленный вид, свойственный некоторым новоприбывшим, который выдавал в ней человека из другого мира. Она же видела в этих несчастных иммигрантах неприятное напоминание о своем происхождении. Что у нее было общего с ними? Она не смогла ничего съесть. Все вызывало отвращение. У нее дрожали руки. Ей было холодно. Она легко могла представить себе тень презрения, которое испытывали эти люди к тем, кого их богатство, казалось, защищало от войны. Возможно, осуждение вызывало то, что она, как им казалось, считала, будто деньги делают ее в глазах нацистов менее еврейкой или даже вовсе неприкосновенной. Мысль о том, что ее положение выделяло ее среди других и, возможно, освобождало от испытаний, казалась несправедливой.
После завтрака Люси вышла во двор, чтобы ополоснуть свою посуду. Из крана текла ледяная вода. Она прошла вдоль крытой галереи, которая тянулась по всей длине здания. На первом этаже располагался целый миниатюрный город, наполненный шумом и суматохой. Здесь можно было найти продуктовую лавку, парикмахера, различные мастерские. Люси не стала задерживаться. У нее на уме было только одно — оповестить сына. Она не сомневалась, что, узнав о происходящем, он сможет вытащить ее отсюда.
На следующее утро Люси проснулась с ощущением страшной тяжести в груди. Чувство удушья и сдавленности, возникшее накануне вечером, за ночь усилилось. По совету другой заключенной она спустилась в медпункт и заняла место в очереди в переполненном отделении. Некоторые пациенты лежали на носилках. Время от времени мимо пробегала медсестра. Люси ждала в многолюдном помещении уже несколько часов, когда к ней подошла темноволосая женщина, одетая во все белое. Ее лицо так постарело, что она не сразу ее узнала. И все же это была она. Беатриса де Камондо в форме медсестры и белой шапочке. Лихая наездница уступила место грустной хрупкой женщине. Увидеть знакомое лицо в этом гудящем улье было настоящим чудом. Само Провидение свело их вместе. Беатриса поманила ее за собой. Они вошли в маленький кабинет с вместительными шкафами для лекарств. Беатриса подала ей стул и села сама. С нескрываемым волнением Люси заговорила о своем удивлении и о том, что эта встреча даже принесла ей некоторое утешение. Беатриса сидела с непроницаемым лицом, никак не реагируя на эту любезность. Она выглядела измученной: неестественно красные щеки, плотно сжатые губы. В руках она теребила носовой платок. Люси поняла, что, помимо этого заточения, произошло что-то еще. Она даже не успела задать вопрос — собеседница сама рассказала о своей беде. Ее муж и дети оказались в числе тех, кого полтора месяца назад отправили на восток. Ее самой в том списке не было. С тех пор она ничего о них не слышала. Не знала, где они находятся. На душевные терзания матери было больно смотреть. Затем, осознав, что позволила себе лишнее, Беатриса взяла себя в руки.
— Единственный шанс избежать отправки на восток — это доказать, что вы полезны здесь, — сказала она, поднимаясь со стула.
В обязанности Беатрисы входил уход за младенцами. Работы было очень много. Главы секторов, которые организовывали жизнь в лагере, были из лучших семей. Возможно, Люси тоже могла бы найти себе место. Ее опыт работы в качестве руководителя отделения Красного Креста мог бы пригодиться в управлении группами и организации обслуживания.
— Так что можете перейти к нам в третий блок. Но для этого нужно, чтобы вам присвоили категорию С1. А пока пойдемте со мной, сходим к доктору Друкеру, — сказала она, протягивая Люси руку и помогая ей подняться на ноги.
Вскоре Люси поняла, что в лагере существует собственная иерархия. Депортируемые иностранные евреи были сосредоточены в правом крыле, ближе к выходу; эта зона называлась «Бельвиль». В левом крыле, где оказалась и она сама, содержались заключенные, ожидающие результатов проверки, в том числе полуевреи и супруги арийцев. Третий блок, расположенный в глубине лагеря, был известен как «Елисейские Поля» — настоящий запретный город, в который другим интернированным доступ был закрыт. Там размещались члены еврейской администрации лагеря и их семьи. Эти заключенные, которым была присвоена категория С1, в большинстве своем принадлежали к старым французским семьям и занимали привилегированное положение. Они имели доступ к прачечной, в то время как другие узники должны были сдавать свое грязное белье в парижские службы Всеобщего союза евреев Франции. Для них были выделены специальные часы в лагерной парикмахерской. Они избегали общения с другими заключенными, как будто их участь была заразной. Между этими группами существовала граница, которую все знали и уважали.
Париж, 18 января 1944 года. В доме зазвонил телефон. Слуга, принявший звонок, отложил трубку, но не успел доложить хозяйке, кто звонит. Мария-Луиза уже была в холле и жестом велела ему удалиться. В течение шести дней, прошедших с момента извещения об аресте сестры, она как могла старалась действовать осмотрительно, но эффективно. Она подсказала сыну Люси, какие контакты следует задействовать для освобождения его матери. Посоветовала обратиться к ним напрямую: письма вскрывали, телеграммы отслеживали, телефоны прослушивали. Следовало приготовить деньги — много денег, чтобы заплатить посредникам.
