Николай Равич - Молодость века
Находясь в больнице, я, разумеется, ничего этого не знал. Лежа после операции на койке, я думал только о том, что время уходит. Значительно раньше срока, указанного мне доктором Шапиро, я, еще перевязанный, отправился в гостиницу к Виктору Алексеевичу.
АРЕСТ
Это было 3 октября. Беседуя с Ордынским в его номере, я услышал шум снаружи и отворил окно. Гостиница была оцеплена. У подъезда стояла карета, окруженная конными полицейскими. Дверь номера распахнулась, и несколько жандармских офицеров с целой оравой солдат ворвались в комнату.
— Не сопротивляйтесь, вы арестованы!
Они рассыпались по комнате, все обнюхивая, осматривая каждый угол, раскрывая чемоданы, срывая обшивку с сидений…
Темная и узкая полицейская карета привозит нас в какое-то здание монастырского типа. По крутой лестнице мы поднимаемся на второй этаж; люди, в черных сюртуках, со скучными лицами, сидят вокруг стола. Наше появление удивляет всех. Оказывается, это Белорусская рада. Не то, совсем не то… Мы выходим, и полицейский офицер снова возит нас долго по городу в поисках контрразведки. Наконец подъезжаем к довольно убогому двухэтажному зданию, над окнами которого криво висит вывеска: «Международная компания жатвенных машин». У входа — часовые. На площадке первого этажа три фельдфебеля при свете фонаря играют в карты. Один из них приковывает мое внимание: настоящий оперный черт. Кривые ноги, фигура, заставляющая подозревать хвост под мундиром, мефистофельский нос и даже необычная в армии бородка… Черт-фельдфебель, скучновато улыбаясь, повел нас на второй этаж, освещая фонариком заплеванную окурками грязную лестницу. В первой комнате горела свеча, бросая длинный блик света на стену. Унтер-офицер, самодовольно ухмыляясь, долго записывал что-то в книгу. Но доставивший нас сюда полицейский офицер все еще не собирался уходить. Выяснилось, что он должен передать нас непосредственно начальнику контрразведки.
Минуты тянулись, как часы. Поражала тишина в здании. Часовые в полном боевом снаряжении сменялись на постах. Казалось, будто они охраняли пустоту. Вдруг за дверью послышались звон шпор, смех и женские голоса. Унтер-офицер вытянулся. Полицейский офицер подтянул ремень на животе.
— Черт побери, где же свет? — спросил чей-то голос с веселой интонацией.
И по случайному совпадению почти тотчас же вспыхнули электрические лампочки. Мы увидели в комнате странную группу людей. Впереди, с приятной улыбкой на румяном круглом лице, стоял, согнувшись в полупоклоне, изящный офицер небольшого роста, в лайковых белых перчатках, в светло-серой шинели, с выпущенной сбоку кривой кавалерийской саблей, судя по погонам — подполковник. Рядом с ним — другой офицер, огромного роста, с тупо-надменным выражением лица. Широко расставив ноги, он опирался на гигантский палаш, формой и размерами похожий на средневековый меч. Две девушки весело щебетали, осматривая комнату и тыкаясь носиками во все углы. Одна, наконец, села на угол стола, положив ногу на ногу, качаясь и напевая какую-то песенку. Унтер-офицер стрельнул было в нее косым глазом и оправил усы, но поворот головы высокого офицера заставил его вытянуться и замереть на месте. Другая девушка подошла к этому офицеру, и они начали шептаться. Между тем подполковник в лайковых перчатках, сохраняя приятную улыбку на лице, протянул руку. В тот же миг полицейский офицер, сделав прыжок, передал ему пакет и вытянулся. Это и был начальник контрразведки Блонский. Мы слышали о нем раньше как о человеке, применявшем самые гнусные провокации в борьбе с коммунистическими организациями и превратившем контрразведку в застенок политической инквизиции.
Блонский пробежал глазами бумаги и с еще более приятной улыбкой сказал:
— О, это очевидное недоразумение. Мы выясним все очень быстро: интеллигентным людям всегда легко объясниться.
Не успел он договорить фразу, как высокий офицер, до этой минуты интересовавшийся, по-видимому, только разговором с девушкой, вдруг так рявкнул, что даже ко всему привычные унтер-офицеры вздрогнули и вытянулись в испуге.
— Большевицы! Анархисцы, хцон зруйновать цалэ Польске? До ростшеляня!
Чем громче рычал этот офицер, стуча о пол палашом, вращая белками глаз и выкрикивая то и дело «К расстрелу!», тем слаще, мягче и приятнее становился Блонский. Грубое звероподобие первого должно было служить выгодным контрастом для культурных приемов второго, чтобы тем легче было махровому контрразведчику с самого начала расположить к себе арестованных.
Припадок бешенства свирепого офицера был в разгаре, когда Блонский прекратил его благородным жестом руки и, позванивая шпорами, пошел вперед, указывая нам дорогу. Выходя из комнаты, я обернулся и увидел, что офицерский мавр, превосходно отработав свою роль, весело улыбался, тихо флиртуя с оставшимися девушками.
И вот мы в коридоре. Старший фельдфебель — начальник караула — загремел ключами и открыл одну из дверей. Мы — в небольшой комнатке, совершенно пустой. Дверь за нами захлопнулась.
Однако через полчаса замок снова щелкнул, и фельдфебель торжественно спросил:
— Не угодно ли будет поужинать с господином начальником контрразведки?
Как ни высока была честь, но мы от нее отказались.
Прошло еще несколько минут, и сам Блонский с видом любезного хозяина отличного дома стоял перед нами, говоря о том, как приятно поужинать в хорошем обществе, украшенном к тому же присутствием красивых дам.
Изобразив на лице мину огорчения по поводу нашего отказа, он вдруг возмущенно воздел руки к небу:
— Позвольте, да тут же нет никакой мебели! На чем же вы будете спать? Варта!..
Будто из-под пола вырос фельдфебель.
— Поставить в комнату к господам два хороших дивана. И вообще я желаю, чтобы они чувствовали себя здесь, как дома.
И снова приятный жест:
— Желаю спокойной ночи, господа. До завтра.
Едва закрылась за подполковником дверь, как мы принялись обсуждать наше положение и договариваться о поведении на предстоявших допросах. Долго мы толковали. Спать не хотелось, да и обещанные диваны не появлялись. Нас ожидало явление совсем иного порядка. В коридоре раздались крики и шум, дверь распахнулась, и, как мяч, в нашу комнату влетел юноша лет восемнадцати. Три великана, с желтыми аксельбантами и значками полевой жандармерии, заполнили собой всю комнату, потрясая резиновыми палками. Один из них, с нашивками фельдфебеля, орал:
— Я бы ему переломал все ребра, этому жиду. И охота с ним возиться!..
Юноша, как затравленный зверь, бледный, с вытаращенными глазами, забился в угол. Мы стояли, не зная, что предпринять. Фельдфебель повернулся и, громко стуча сапогами, вышел вместе с жандармами. Дверь опять захлопнулась, и мы остались втроем. Опасаясь провокации, мы молча слушали бессвязный рассказ юноши о том, как жандармы ворвались в его дом, схватили, жестоко избили по дороге палками и, наконец, бросили сюда. Он был фотографом-ретушером, никакого отношения к политике не имел и не, знал, за что, собственно, его арестовали.
При аресте у нас отобрали все деньги и все вещи, даже спички. Деньги поступили в распоряжение контрразведки, но пользоваться ими мы все-таки могли, хотя и в очень ограниченных суммах. Не будь этого, мы должны были бы умереть с голоду, потому что никакого питания не получали; деньги же, предназначенные на эту статью, уходили в карман офицерской банды контрразведчиков. Среди камер, соседних с нашей, была одна, очень большая, где арестованные женщины и мужчины спали на голом полу в общей куче. В числе арестованных женщин было несколько явных проституток. Причину их ареста я узнал только впоследствии: развратничая с арестованными и конвойными, они выполняли кое-какие задания охранки. Солдатня вела себя цинично, пьянствовала, играла в карты, брала взятки, выполняла поручения арестованных, развратничала с женщинами и пела похабные песни. Все было заплевано, загажено, прокурено и наполнено смрадом.
Так мы впервые столкнулись с непонятным для нас массовым разложением в польской армии. Внешняя дисциплина соблюдалась излишне строго: солдаты вытягивались перед начальством, «печатали» шаг, орали во весь голос в ответ на заданный вопрос. И в то же время на глазах у офицеров крали и безобразничали. Лишь много времени спустя мы поняли, в чем дело. Польское командование, несмотря на широкую помощь союзников, не могло, однако, полностью снабжать свою армию всем необходимым (кроме вооружения и обмундирования).
Продовольствие, импортируемое в Польшу из-за границы, расходилось по крупным городам и таяло на черном рынке. Чтобы составленная из самых разнообразных элементов тогдашняя польская армия могла держаться, надо было предоставить солдатам все возможности легкой, веселой жизни профессиональных разбойников.
