Евгений Шишкин - Добровольцем в штрафбат. Бесова душа
— «Наступа-а-ать! Ворва-а-аться на плеча-ах противника…» — округляя рот, гнусаво передразнивает он кого-то из штабных армейских чинов. — Не подумавши сунулись, вот и ворвались в окружение. Батальон рассечен. Орудия в болото посадили, связи нет, начальника штаба и двух ротных убило. Загремим мы с тобой, Яков Ильич, под трибунал. Ну сколько их там засело, фрицев этих, в этой Селезневке? Прорвемся или остатки народу погубим? А вдруг и через болото дорога есть, обходняком?
Яков Ильич тоже обремененно таращил маленькие глаза на топографические загогулины. Мягкие морщины по его широкому лбу гнулись сосредоточенной чертой. Но свои рекомендации он попридерживал: к кадровым военным он себя не относил, поставлен блюсти идеологическую часть.
До войны Яков Ильич работал мастером на ткацком производстве, руководил тремя десятками баб и несколькими наладчиками-мужиками, у которых снискал уважение и ироническое прозвище «Колобок». Прозвище не только перепало ему за толщину и малый рост, но и по складу души. Со всяким человеком он обходился без колючества и вздорливости. А если требовалось дать за промашку урок, то говорил с человеком подолгу, прокатывался по всем статьям, так что человек сам себя увидит со стороны, истреплет себя укоризной и к тому же пожалеет: «Уж лучше б обматерили, чем под такой разбор попадаться…» По началу лихолетья Яков Ильич угодил на курсы комиссаров и по военно-партийной тропе дошел до нынешнего майорства в замполитах.
Командир батальона Гришин единоначально поставил точку этому узкому военному совету:
— Первое, — ударил он кулаком по своему колену, — вытащить из болота орудия и боеприпасы. Второе: отправить в тыл связных. Пусть сквозь землю пройдут до наших и вытребуют подмоги. Третье… Ты, Яков Ильич, отбери добрых хлопцев, которые с нами в кольце оказались. Отправим в Селезневку за «языком». Взводный у разведчиков ранен, но тебе личный состав хорошо известен. Отбери путных, чтоб грамотно сработали.
Яков Ильич полыценно улыбнулся: бойцов в подразделении он и вправду изучил добросовестно, знал почти всех пофамильно, побасенками и улыбкою, которая на его мягком круглом лице выражала искреннее расположение, как универсальной отмычкой отпирал солдатское сердце.
— Да прикажи им: в бой без крайней необходимости не вступать. У противника не должно быть сведений, что мы тут в капкане. Выполнят задание — наградим как положено.
— Понятненько, — закивал головой Яков Ильич, поднялся, отдернул на входе в землянку брезентуху.
Скоро Яков Ильич разминал ходьбою толстенькие ноги, перемещаясь туда да сюда перед короткой шеренгой солдат, выбранных им на задание. Приказ Гришина был яснее ясного, но Яков Ильич не упустил воспитательного предисловия. Кратенько, но чеканисто он сказал о задачах, поставленных перед войсками товарищем Сталиным, и лишь потом передал инструкции командира, утяжелив значение возможных поощрений.
— Хорошенько все поняли? — уточнил Яков Ильич, не сомневаясь в утвердительности ответа. А завершил выкладки по-семейному, с напутным теплом: — Давайте с Богом, ребятушки!
Получив приказ, солдаты уселись в кружок — обмозговать предстоящую вылазку.
— Чудной у нас замполит. Начал про Сталина — Богом кончил.
— Он на попа и смахивает. У нас на селе пономарь был — копия замполит…
— Сами батальон в дыру загнали. Теперь «языка» им подавай. За иного «языка» целый взвод положат.
— Мы как-то раз двоих привели. Румынами оказались. Оба болваны, ничего и рассказать-то не могут.
— Ночи теперя осенние, непроглядно. Возьмем как миленького. Само важное терпенье выдержать.
— Немец ночи не любит. Все ракеты пускает. Здешние, видать, пока не пуганы.
— Замполит сказал: об нас, похоже, не знают.
— Про награды-то много наговорил.
— Орден никому не помеха. Грудь не тянет.
— Давайте-ка все по порядку…
Федор тоже сидел в том солдатском кругу, следил, как вица в руках Захара, определенного старшим операции, чертит на песке предполагаемые подходы к Селезневке. Он вслушивался, запоминал, но мысли ретиво перескакивали через разведку, искусительно заигрывали завтрашним днем. Вот приведут они «языка», командир представит Федора к ордену. А он возьми да откажись от него! Орден ему не нужен! Заместо ордена дайте ему…
— Завьялов и Ломов будут по праву руку. Случай чего, прикроете с фланга. Канители не тяните и не суматошьтесь.
— Понятно, земеля, — не к месту благодушно улыбнулся Федор, вызвав укорительный Захаров взгляд.
— Сделаем как велишь. Все ваккуратно, — заверил Вася Ломов, бывший молотобоец из маленького уральского городка, ручательски положив на плечо Федора большую ладонь.
Когда закатилось солнце и синий маскхалат сумерек утратил прозрачность, группа выбралась из леса, где долго и наблюдательно таилась, разглядывая селезневскую сторону. Солдаты сгорбленно спустились в окутанную по-осеннему сырой и дремучей темнотой балку, которая выводила к деревне. Сапер уполз вперед, остальные ждали, перекидывались меж собой шепотом.
— По окнам свет мажется. Знать, не пуста деревня.
— У крайних домов, верняком, пост есть.
— Дзот у них там. Немец прочность любит.
Темень разведчикам благоприятствовала, однако ночь оказалась двусветна: в небе появились бледные проплешины, выказались звезды, и среди туч прокатилась сверкающая луна. Вернувшийся сапер докладывал Захару, что в колючем заграждении «прокусил» проход и поблизости общупал землю — мин не обнаружил. Вскоре положение дополнила очищенная от дыма облаков луна. На краю деревни в землю был замурован по башню танк
— Укрепление могучее. Их там не меньше взвода. Берем только часового — и назад. Мы — в засаде. Вы — слева. Вы — справа. Больше ни гу-гу, — с рабочим самообладанием наказал Захар.
Сквозь проход в колючке солдаты просочились вблизь немецкого укрепления, рассредоточились по обговоренной схеме. Немецкий часовой выдал себя сам. Тишину просекла короткая автоматная очередь. Ей ответила другая — где-то посередке деревни, и еще одна — на дальнем противоположном краю. Часовые время от времени перекликались стрельбой.
Федор пластался возле Васи Ломова на теневой стороне канавы, у тропки, по которой лежал маршрут часового. Немец был рослый, шаги делал широкие, но часто останавливался, озирался; с гортанным скребом зевал. В тишину неслось слюнное смакование этих зевков — он крякал, хрипел горлом. Порой луна высвечивала даже пуговицы на его шинели, вороненую сталь автомата и овал каски: порой свет загораживали тучи, и часовой проваливался во тьму. Лишь тревожно угадывалось его близкое присутствие.
— Захару-то засаду с нашего б краю строить, — тихо-тихо проговорил Вася Ломов. — Здесь бы его сподручнее шмякнуть.
— Как ты его шмякнешь? — спросил таким же шепотом Федор.
— Скакнуть к нему, и за морду. Чтоб звуку не дал… Ничего, погодим.
«Чего тут годить? — мысленно возразил Федор. Шальная, скоропалительная страсть овладела им. — Сейчас поближе ступит, и надо брать. Васька-то велик детина, неповоротлив. Пока поднимется, пока подбежит, пока руку занесет. На себя возьму. Нечего томить…»
В рваную промоину облаков опять полнокровно засияла луна. Все казалось обнаженным, каждая полегшая травинка стала различима. Профиль часового тянулся на фоне неба, а дальше, за ним, торчал ствол танковой пушки. Немец полез в карман шинели. Федор не просто угадывал движения его рук, а казалось, сам в его кармане нашаривал пачку сигарет. Сейчас возьмет одну, разомнет, вставит в губы. Потом будет прикуривать, заслоняя горстью огонек зажигалки. Когда прикуриваешь — короткое ослепление: весь мир будто бы на конце сигареты.
Минута выдалась неподходящая: луна светила ярко. Но забористая страсть Федора и ослепляющий огонек немецкой зажигалки безумным порывом подхватили его. Весь на свету, будто голый, Федор кинулся к немцу и с родившейся от страха дикой силой сцапал его пятерней за подбородок, сдавил рот, свирепо завернул ему назад голову. В следующий момент он коленом в позвоночник переломил его, свалил на землю. Немец не пикнул, только что-то хрустнуло в его шейных костях, да через ноздри, уже у лежачего, вырвался выдох. К поваленному часовому подбежал Вася Ломов, тут же забил ему рот кляпом, веревкой стянул руки. Глаза немца, точно стеклянные, жутко сверкали в лунном свете, и казалось, выкатятся из орбит.
Часового отволокли в канаву. Подоспевший Захар снял с немца автомат, а на него, с головы до пояса, надели мешок. Когда луну снова затянуло тучей, Захар дал короткую очередь из немецкого автомата. Ему откликнулись на других постах. Вася Ломов в ту минуту уже подтаскивал на плече живую добычу к безопасной балке.
По дороге назад говорили возбужденно, наперебой. Федора нахваливали, как именинника, предсказывали ему командирскую награду Только Захар шел молча, будто не верил в удачливую разведку и не одобрял Федора.
