Иван Шевцов - Набат
Ну, а Валярчук, неужто он не понимал, чего стоит Куницкий как ученый? Почему же он души в нем не чаял? Влияние Музы Григорьевны? Странные, однако, отношения в семье Валярчуков. Не понимал и не принимал их Слугарев.
Ядзя тяжело и мучительно переживала всю эту историю, связанную с Куницким и Валярчуком, переживала как свое, личное, непосредственно ее касающееся. Дня три ходила мрачная, потерянная, разговаривала с мужем и сыном вполголоса. Все думала, анализировала, взвешивала, вспоминала каждый шаг Куницкого, каждый жест его и слово с того самого момента, как повела группу Гурьяна в Беловир, и до самого последнего дня, когда Куницкий был чем-то или кем-то выведен из равновесия.
И наконец с твердой, непоколебимой убежденностью сказала мужу:
- Куницкий предал Алексея Гурьяна и всех ребят. Это чудовищно, Янек, страшно: десять лет омерзительный гад, преступник жил рядом с нами, ел наш хлеб, пел наши песни и, люто ненавидя нас, гадил нам. А мы не видели, не замечали, не сумели распознать. Как так? Нам, партизанам, видавшим всякое, нам непростительно. Ханну разоблачили, Захудского, а этого не сумели разглядеть… Спаситель, легендарный герой… Нет, я не могу себе простить.
Думы Слугарева спугнул сосед, вдруг обратившись к нему с вопросом, касающимся музыкального фестиваля. Слугарев сказал, что он не знает.
- Извините, я принял вас за местного жителя, - сказал сосед и начал складывать газету, с которой он, очевидно, покончил.
- Почему вы считаете, что все местные жители должны интересоваться фестивалем? - сказал в ответ Слугарев. - У каждого свои дела, свои заботы.
- Да, это конечно, - согласился сосед. - Сюда приезжают со всего мира, и не всех интересует музыка. Я вот вчера побывал здесь на старом кладбище, где хоронят людей, прославивших себя при жизни. Встретил там американца, который желал купить себе место на этом кладбище. Ему, видите ли, очень хотелось быть похороненным не у себя, в Штатах, а в австрийском городе Зальцбурге, на знаменитом кладбище среди именитых граждан. Прошу прощения, вы не американец? Нет. Очень хорошо. Большие деньги предлагал за место. Но австрийцы отказали. И представьте себе, он еще возмущался: почему не хотят, ведь не даром же, за деньги, в то время как другим дают здесь место совершенно бесплатно. Сам я из Швейцарии, приехал в Австрию по делам фирмы. Я понимаю австрийцев. А американец не хотел понять. Возмущался и недоумевал. В доме Моцарта ему приглянулась посуда, и он тут же начал торговаться, предлагать за нее деньги. У него, видите ли, сын учится музыке, и добрый папаша пожелал сделать своему отпрыску подарок - реликвию из Дома-музея Моцарта. Дорогой подарок. Ну и что, у него есть деньги, много денег, он может заплатить. А несговорчивые австрийцы не согласились пойти на такую сделку. Мы с ним живем в одном отеле, и он жаловался мне на неблагодарных австрийцев: Америка, мол, освободила их от Гитлера, а они не хотят сделать пустяковую уступку богатому американцу. Как вам это нравится?
Слугарева подмывало сказать, что Австрию от Гитлера освободили союзные войска, но он добродушно улыбнулся и сказал:
- Вы попробуйте объяснить вашему соседу по отелю, что не все в этом мире продается и есть вещи, не имеющие цены.
И чтобы избежать дальнейшего разговора, неизбежного в таких случаях знакомства и нежелательных вопросов, Слугарев демонстративно посмотрел на часы, встал и, простившись с неожиданно разговорившимся швейцарцем, начал спускаться вниз. До встречи с Дельманом оставалось больше часа, и он решил сходить в дом, где родился великий Моцарт.
Этот старинный невзрачный дом стоит в тесной торговой улочке. Квартира, которую занимал великий композитор, - на последнем этаже. В этот день, в связи с фестивалем, посетителей было много, главным образом приезжих. Слугарева поразила бедность, не скромность, а именно бедность обстановки. Мрачные комнаты с низким потолком, голые стены. А ведь композитор пользовался покровительством коронованных особ, слава его при жизни гремела по всей Европе. Слугарев прислушивался к торопливому рассказу экскурсовода, говорившего о последних трудных годах жизни композитора, о его загадочной смерти, и почему-то вспоминал другого гения - Рембрандта, умершего в нищете. Недавно он прочитал книжку о великом голландце, из которой узнал, что за гробом Рембрандта шел только один человек: в последний путь его провожала любимая дочь Корнелия. И, как цепная реакция, в памяти всплывали судьбы многих выдающихся соотечественников, которые были непоняты, непризнаны, либо поняты, но убиты современниками: Радищев, Рылеев, Чернышевский, Достоевский, Шевченко…
С невеселыми думами Слугарев вышел на набережную. Белогривая бурная река Зальцах, разрубившая город на две почти равные части, гулко бесилась в каменном ложе. Слугарев думал о Вальтере Дельмане, о его сложной, трудной, но, в сущности, героической, полной трагизма судьбе.
Вспомнилось, как Вальтер попал к партизанам, как мужественно вел себя в жарких сражениях с фашистами, как долгое время партизаны не доверяли ему и эта настороженность и недоверие угнетали его. После войны Вальтер стал профессиональным разведчиком, вернее контрразведчиком, находясь в самом логове западноевропейского шпионского центра - "в ведомстве" генерала Гелена, где каждый миг он рисковал своей жизнью.
Этот мужественный, немногословный, замкнутый человек всегда вызывал у Слугарева чувство симпатии и даже восхищения своей идейной убежденностью, цельностью характера и выдержкой. "Железный человек", - думал о нем Слугарев. В последний раз они встречались лет восемь тому назад в Москве, перед тем как Вальтер Дельман уехал в Мюнхен.
"Каков он сейчас? Должно быть, сильно изменился?" - размышлял Слугарев, стоя на площади у Дома фестивалей и рассматривая скульптуру лошади. В этот час народу здесь было много, и Слугарев опасался, что в толпе они могут не заметить друг друга. Уже нескольких человек он по ошибке принял за Дельмана. А Вальтер появился как-то внезапно, сзади, мягко, осторожно положил ему руку на плечо, спросив негромко:
- Давно ждешь, дружище?
Слугарев вздрогнул и обернулся. Темные очки смотрели на него дружески, и за дымчатыми стеклами он различал улыбающиеся глаза Вальтера.
- Я боялся, что не узнаю тебя, - сказал вместо ответа Слугарев, крепко пожимая руку друга. - И не без основания, - добавил он, осматривая Дельмана.
- Ты хочешь сказать, что я очень изменился? Постарел? Да, дружище, время свое берет.
- Нет, ты не постарел. Просто стал каким-то респектабельным, что ли, господином, - заулыбался Слугарев.
- Господин Макс Веземан и должен быть респектабельным, - сказал Вальтер, напоминая таким образом Слугареву о том, что Вальтера Дельмана здесь нет и называть его он должен новым именем. - Пойдем. У меня здесь за углом - машина. Как тебе нравится Зальцбург? - спрашивал Дельман на ходу, чтоб только не молчать.
- Первое впечатление со знаком плюс. Собственно, я успел побывать лишь возле замка да в доме Моцарта.
- Немало. Ты, конечно, проголодался, и я - тоже. А голодный человек легко превращается в зверя. Я предлагаю прежде всего решить пищевой вопрос, а уж затем все остальные, как второстепенные.
Этот шутливый тон Дельман предложил преднамеренно, чтобы расслабить нервное напряжение, в котором, по его мнению, находился Слугарев. Иван Николаевич обратил внимание на волосы Вальтера, искусно окрашенные в темный цвет. И брови были тоже темные. Яркий блондин был перекрашен в брюнета. И это делало его каким-то совсем другим, неузнаваемым. Лишь голос оставался все тем же, характерным, неизменным.
Когда сели в старенький "опель-капитан" Вальтера Дельмана и машина тронулась с места, Слугарев заговорил первым:
- Ты испытываешь мое терпение. Макс?
- Сейчас это все равно: время уже не имеет значения. Вопрос решен. И думаю, что ты будешь доволен. Но об этом потом. А сейчас расскажи, как тебе понравилась квартира Моцарта?
Слугарев понял: Дельман опасается, что в его машине может быть поставлен магнитофон. Да, он осторожен и предусмотрителен, этот Макс Веземан. Ну что же, такое похвально. И Слугарев начал неторопливый рассказ о том, какое впечатление на него произвела квартира Моцарта, о встрече со швейцарцем у замка Мирабель и его рассказе о богатом американце. Так незаметно, за ничего не значащими разговорами, они преодолели крутой подъем на гору и оказались на зеленой лужайке у небольшого деревянного домика, хозяин которого содержал скромный, но уютный ресторанчик. На лужайке стояло еще несколько машин, а это означало, что едва ли найдется в ресторане свободный столик. Вальтер захлопнул дверь своего "опель-капитана" и, прежде чем пойти в ресторан, в виде разминки побрел по лужайке к краю глубокого оврага, поросшего густым колючим кустарником.
Слугарев пошел следом за ним. Они остановились у оврага и устремили взгляды в сторону горного хребта, затянутого синеватой дымкой. Вальтер восхищенно распростер руки в сторону лежащего внизу Зальцбурга и синеющих вдали гор, будто восхищаясь красотой величавого пейзажа, заговорил вполголоса:
