Джеймс Джонс - Тонкая красная линия
— Эй, приятель, куда идешь? — окликнул его кто-то из второго взвода, когда он проходил мимо.
— По нужде, — ответил Бид не оглядываясь и скрылся за гребнем.
Деревья начинались на несколько шагов ниже гребня. Здесь джунгли были еще довольно редки и не так заросли кустарником, они напоминали стройные, с ровной почвой родные леса, и Бид вспомнил свое детство. Вспомнив времена, когда он бойскаутом мирно жил летом в лагере в лесах Айовы, он положил рядом рулон бумаги и присел на корточки. Потом, взглянув вверх, Бид вдруг увидел японского солдата с винтовкой, осторожно пробирающегося среди деревьев в каких-нибудь двадцати шагах.
Словно почувствовав его взгляд, японец повернул голову и увидел его. Будто электрический ток пронзил сердце Бида предчувствием опасности, он не верил, не хотел поверить своим глазам. В его воспаленном мозгу ясно запечатлелся образ японца.
Это был маленький и худой, очень худой человек. Скользкая от грязи форма горчично-защитного цвета с нелепыми обмотками свисала влажными, сальными складками. Не было на нем никакой тщательной маскировки, какую Бид видел в кинофильмах, не было даже каски. На голове была засаленная, измятая, изломанная фуражка. Желто-коричневое лицо под ней было таким худым, что казалось — высокие скулы вот-вот прорвут кожу. Он был давно не брит, пожалуй недели две, но его сальная борода была не гуще, чем у девятнадцатилетнего Бида. Что касается возраста, то Бид не мог его определить: ему могло быть и двадцать, и сорок.
Все это отпечаталось в мозгу Бида мгновенно. Но этому мгновению, казалось, не будет конца. Потом японский солдат тоже увидел Бида и, резко повернувшись, побежал на него, но побежал осторожно, вытянув перед собой винтовку с примкнутым штыком.
Бид, все еще сидя на корточках со спущенными штанами, подумал, что надо отскочить в ту или иную сторону, но в какую? «В какую сторону прыгать? Неужели я умру? Неужели я действительно сейчас умру?» У него не было с собой даже ножа. В его сознании боролись страх и неверие, отрицание происходящего. Почему японец просто не выстрелил из винтовки, он не знал. Возможно, боялся, что выстрел услышат на американской позиции. Вместо этого он наступал с явным намерением заколоть Бида штыком на месте. Его глаза были устремлены на свою цель. Губы растянулись, обнажив зубы — большие, но правильной формы и вовсе не выступающие вперед, как на плакатах.
В отчаянии, все еще не зная, в какую сторону прыгнуть, Бид одним движением подтянул штаны, чтобы освободить ноги, низко пригнувшись, нырнул вперед, когда японец уже почти достиг его, и обхватил лодыжки японца, сильно упираясь ногами в мягкую землю. Ошеломленный японец резко опустил винтовку, но Бид уже был под штыком. Антабка больно ударила его по ключице. Он прижал грязные икры японца к груди, сильно упираясь головой и ногами. Японец упал на спину, но, прежде чем он свалился, Бид вцепился в него, навалившись всем телом. Падая, японец выронил винтовку. Это дало Биду время опять подтянуть штаны и подпрыгнуть выше; прижав коленями плечи японца и усевшись ему на грудь, он принялся колотить и царапать его лицо и шею. Японец только слабо дергал его за руки и за ноги.
Бид услышал высокий, пронзительный вопль и подумал, что это японец просит пощады. Потом он вдруг понял, что японец потерял сознание, а этот животный визг исходит от него самого.
Однако он не мог остановиться. По лицу японца текла кровь. Но Бид не мог остановиться. Рыдая и визжа, он продолжал царапать потерявшего сознание японца ногтями и бить кулаками. Вконец измученный, он упал ничком на окровавленного человека и вдруг почувствовал, что японец дернулся под ним.
Взбешенный тем, что японец возвращается к жизни, то рыдая, то воя, Бид откатился в сторону, схватил винтовку противника и, стоя на коленях, поднял ее над головой и вогнал штык почти на всю длину в грудь японца. Тело японца судорожно дернулось. Его глаза открылись, дико смотря вперед, руки рванулись вверх и вцепились в лезвие, торчащее из груди.
С ужасом глядя на пальцы, которые резали себя о лезвие, пытаясь его вытащить, Бид вскочил на ноги, и его штаны свалились. Подтянув их и раздвинув ноги, чтобы штаны снова не упали, он схватил винтовку и попытался вытащить штык, но тот не поддавался. Смутно вспомнив, чему их учили на занятиях по штыковому бою, Бид ухватился за шейку приклада и нажал спусковой крючок. Ничего не вышло: винтовка была на предохранителе. Повозившись с незнакомым иностранным предохранителем, он наконец разобрался и нажал еще раз. Раздался приглушенный выстрел, и штык освободился. Но глупый японец с открытыми глазами продолжал хвататься за грудь окровавленными пальцами, будто не мог вбить в свою тупую башку, что штык вынут. Боже мой, сколько же надо этому проклятому дураку? Бид бил его, пинал, душил, царапал, колол штыком, стрелял в него. Перед ним вдруг предстало страшное видение, будто он, победитель по праву, навсегда обречен убивать одного и того же японца.
На этот раз, не желая дважды попасть впросак, он вместо того, чтобы воткнуть штык, перевернул винтовку и изо всей силы ударил прикладом в лицо японца. Стоя над ним с раздвинутыми ногами, чтобы не падали штаны, он снова и снова бил прикладом, пока все лицо и большая часть головы не смешались с грязной землей. Потом отбросил винтовку, упал на четвереньки, и его вырвало.
Бид не потерял сознания, но полностью утратил чувство времени. Придя в себя, все еще на четвереньках, тяжело дыша, он потряс головой, открыл глаза и обнаружил, что его левая рука дружески покоится на неподвижном коричнево-защитном колене японца. Бид отдернул руку, словно она лежала на горячей печке. У него появилось неясное чувство, что если он не будет смотреть на труп солдата, которого убил, и не будет к нему прикасаться, то снимет с себя ответственность за случившееся. Он с трудом пополз прочь через лес, издавая мучительные стоны.
В лесу было очень тихо. Бид не мог припомнить, чтобы когда-нибудь встречался с такой тишиной. Потом он услышал неясные, пронизывающие необъятную тишину голоса. Голоса американцев. И время от времени — звук лопаты, скребущей камень. Не может быть, что они были так близко. Он дрожа поднялся на ноги, придерживая штаны. Казалось невозможным вновь услышать такой обыденный звук, как шорох лопаты. Он знал, что надо возвращаться на позицию, но сначала надо было попытаться привести себя в порядок.
Бид был забрызган кровью и блевотиной. Удалить все пятна было невозможно, но он попытался убрать, сколько возможно, чтобы никто не заметил, потому что решил никому о случившемся не рассказывать.
К тому же он потерял очки. Они нашлись, чудом уцелевшие, около мертвого солдата. В поисках очков ему пришлось вплотную подойти к трупу и внимательно его разглядеть. Безлицый и почти безголовый труп с окровавленными, изрезанными пальцами и развороченным отверстием в груди, который так недавно был живым, дышащим человеком, вызвал у него такое сильное головокружение, что казалось — он сейчас упадет в обморок. С другой стороны, он не мог забыть выражения напряженной целеустремленности на лице солдата, когда тот приближался к нему со штыком.
Самым грустным зрелищем были ноги. В подбитых гвоздями пехотных ботинках, они лежали вывернутые наружу, расслабленные, как ноги спящего человека. Бид не мог удержаться, чтобы с каким-то извращенным удовольствием не пнуть легонько одну ногу. Она подскочила кверху и шлепнулась назад. Ему захотелось повернуться и убежать. Он не мог отделаться от чувства, что теперь, когда он и посмотрел, и потрогал труп, какая-то роковая сила попытается возложить на него ответственность за все. Он хотел попросить у солдата прощения в надежде снять с себя вину.
Если уж надо было убить этого человека, а очевидно, надо было, то можно было по крайней мере сделать это более умело и благопристойно, не причиняя бедняге столько боли и страдания. Если бы он не потерял голову и не обезумел от страха, то мог бы даже взять его в плен и получить от него ценные сведения. Но он отчаянно хотел поскорее покончить с ним, словно опасаясь, что, пока человек дышит, он может внезапно встать и обвинить его. Вдруг он мысленно представил себе другую картину: они поменялись местами, он сам лежит здесь и чувствует, как лезвие погружается в грудь, смотрит на приклад винтовки, опускающийся на его лицо, и наконец — последняя вспышка огня. Он так ослаб, что пришлось сесть. Что, если бы тот человек быстрее опустил штык? Что, если бы он сам пригнулся немного меньше? Вместо простого синяка на ключице Бид увидел бы, как штык пронзает насквозь мякоть плеча, как грубое лезвие входит в мягкую темноту грудной полости. Он не мог этому поверить.
Надев очки, глубоко вздохнув несколько раз и бросив последний взгляд на поверженного врага, он встал и тяжело зашагал из леса к гребню. Бид чувствовал стыд и смущение от всей этой истории и поэтому не хотел никому о ней рассказывать.
