Михаил Алексеев - Солдаты
Аким не мог скрыть от начподива того, что в те минуты он не думал о том, о чем говорил сейчас полковник, — просто у него не поднялась рука на Володина. Почему — он и сам не знает.
Полковника несколько озадачило такое признание солдата. Он задумался. Однако искренность разведчика понравилась Демину: нужно быть очень честным и мужественным человеком, чтобы признаться в том, в чем признавался сейчас Аким.
— Все-таки вам следует подумать о вступлении в партию, — сказал полковник твердо.
— Хорошо, товарищ полковник!
— Подумайте. Думать вы умеете! — Демин пожал руку солдата. — До свиданья, товарищ Ерофеенко!
— До свиданья, товарищ полковник!
Аким долго смотрел вслед невысокому человеку, устало переставлявшему ноги.
«Как у него все ясно и просто», — подумал Аким, возвращаясь в блиндаж.
Утром, выйдя на улицу, он был привлечен свистом птичьих крыльев. Вспугнутая стайка серых скворчат пронеслась над его головой. Аким огляделся. Кто-то тряс молодую яблоню. Семен, конечно. Аким посветлел.
— Яблоки сшибаешь? — подошел он к Ванину.
— Как видишь, — неласково ответил тот.
— Ну ты и ерш! Слезай, что скажу.
— Обожди. — Сенька, прошуршав брюками по коре, спустился на землю. В озорных выпуклых глазах, которым так хотелось быть серьезными, Аким заметил блеск неудержимого любопытства. По припухлым, еще ребячьим губам прошлась непрошеная улыбка: — Ну?..
— Чего «ну»? Давай мне свой подарок. Ведь я видел, что ты у немца обратно взял очки.
— Разбил я их… Хватил о дерево, аж брызги посыпались, как у той крыловской обезьяны…
— Ну и шут с ними. Мне Пинчук новые из Шебекина привезет.
— Ты ж слепой без очков.
— Нет, Сеня, я, кажется, прозрел… немного, — Аким задумчиво и тепло посмотрел на товарища. — Понимаешь?..
— Черт тебя поймет! — совершенно искренно сказал Сенька. — Корчат из себя каких-то многозначительных чудаков.
— Как, как ты сказал?
— Слушать надо.
«Многозначительных чудаков»! — Аким захохотал. Ему показалось, что в этих словах Ванина есть какая-то доля правды. В самом деле, уж не слишком ли он, Аким, мудрствует в своей жизни? Не лучше ли жить так, как живет Сенька, — просто и естественно.
— Ну, ладно, не сердись, — сказал он Сеньке.
— Наверно, начнется скоро? — вдруг ни с того ни с сего спросил Ванин.
— Почему?
— Зачем полковник-то приходил?
— Нет. Он приходил по другой причине.
— Может быть, — согласился Ванин. — Не хочешь яблока, Аким? — Сенька откусил и поморщился. — Кислющие до невозможности. Пойду Лачугу угощать. Специально для него нарвал. Слопает. Да еще и табачку даст взамен, в благодарность. Иначе у него не выпросишь. Хоть на колени становись. Не курит сам — и не дает. Вот какой человек! Почище Ваньки Дрыня. А за яблоки он даст. Это уж точно… — И, подбодренный своей идеей, Сенька заспешил к ротной кухне.
Вернувшись в блиндаж, Аким сел за дневник. В этот день он записал в него всего лишь два загадочных для Сеньки слова: «Следует подумать».
10
Ночью дивизия генерала Сизова, вышедшая на свои прежние позиции, форсировала Донец южнее Белгорода. Бойцы не продвинулись и трехсот метров, как были вынуждены остановиться, потом залечь в прибрежных тальниках, обглоданных снарядами и минами, примятых стальными лапами танков. Немцы опять сидели на меловой горе, откуда они 5 июля предприняли свое наступление. Им было все видно как на ладони. Однако и поделать они ничего не могли. Советские солдаты с редкостным упорством отстаивали небольшой плацдарм, который сами же окрестили надолго запомнившимся им словом «пятачок». На другой, на третий и на седьмой день ходили гитлеровцы в контратаку, но отбросить за реку советских бойцов им так и не удалось.
Потери с обеих сторон были немалые. Медсанбат и санитарные пункты переполнились ранеными. Трудно было с боеприпасами. Снаряды, мины и патроны получали только ночью, и то в недостаточных количествах: что могли натаскать на себе и переправить на лодках — другой переправы еще не было — солдаты-подносчики? А еще хуже обстояло дело с питанием. Горячую пищу удавалось доставлять только ночью. За ней ходили с термосами наиболее храбрые и выносливые солдаты. Но и им не всегда удавалось благополучно совершать свои опасные рейсы. Многие тонули в реке с термосами и противогазными сумками, набитыми хлебом. Да и те, что все-таки добирались к ротам, часто снимали со своих плеч пустые термосы: суп вытекал в пробитые пулями отверстия. Это было обиднее всего. За семь суток солдаты исхудали, лица их заросли щетиной, губы потрескались, в глазах — горячечный блеск.
В особенно тяжкую и горькую минуту — предел бывает и солдатскому терпению — сорвется у кого-нибудь непрошеное:
— До каких же пор на этом проклятом «пятачке»?!
Солдат, сидящий в своем окопе и видящий перед собой лишь маленький клочок земли, откуда в него все время стреляют, естественно, не может проникнуть своим, пусть даже очень цепким, умом в существо оперативных замыслов командования. Семь суток подряд вели солдаты кровопролитный бой, а он, как им казалось, не давал никаких результатов — только погибали товарищи, с которыми так много пройдено и пережито. Немцы же по-прежнему сидели на меловой горе и стреляли оттуда из пулеметов и минометов.
— Что же это такое делается?..
— А ты не хнычь!
— Сам ты хнычешь!.. Говорю просто! Должен конец этому быть.
— Без тебя думают об этом…
— А я и ничего. Что ты пристал ко мне? Вон, смотри, кажись, опять идут!..
Командир дивизии ни днем, ни ночью не покидал своего наблюдательного пункта, который был теперь сооружен почти у самого берега реки. Чутко прислушивался к охрипшим телефонам. Из соседнего перекрытого окопа, соединенного с генеральским блиндажом ходом сообщения, долетали слова:
— Что, залегли?.. Хорошо!.. Понял хорошо, говорю!.. Сколько?.. Новых «карандашей» не будет сегодня… Передайте приказ «хозяина»…
— На «пятачке», на «пятачке»! «Хозяин» требует обстановку.
На НП пришел полковник Демин. Этой ночью он возвратился с «пятачка», где ему удалось собрать на несколько минут парторгов полков и батальонов и провести с ними короткое совещание. Начподив еще не успел привести себя в порядок. Он был весь черный не то от пыли, не то от пороховой гари.
— Иван Семенович…
Но генерал не дал ему досказать.
— Большие потери? Вижу и знаю! — Сизов оторвался от стереотрубы. — Знаю, Федор Николаевич! — твердо повторил он, на его левой щеке чуть приметно вздрогнул мускул. — Если б можно было сказать солдатам, зачем я их туда послал… К сожалению, пока этого говорить нельзя. Операция рассчитана на внезапность, подготавливается втайне. Вы думаете, Федор Николаевич, я не знаю, что многие вот в эту самую минуту ругают меня: «Что ему, генералу, сидит себе на том берегу…»
Демин тоже хорошо знал, что главное готовится не здесь, а севернее, против Белгорода. На дивизию же Сизова выпало самое тяжелое и самое, пожалуй, незаметное в военном труде — отвлекать противника, сковывать его силы.
— И все-таки мы должны гордиться, Иван Семенович, что именно нашей дивизии поручили эту операцию.
— Конечно! — генерал вновь оторвался от стереотрубы и вдруг спросил: — Ко мне сейчас приносили наградные листы на санитаров. Я их подписал. Но мне кажется, мало представлено. Вы проверьте, пожалуйста, чтоб все санитары, участвующие в выносе раненых, были награждены. Не забудьте.
— Хорошо, я проверю, — сказал Демин.
— И, если у вас есть время, сходите к пополнению, — попросил генерал.
Начподиву очень не хотелось оставлять генерала одного в этот трудный для него час, но он должен был сказать несколько слов молодым бойцам. И, распрощавшись с Сизовым, Демин отправился в село Крапивное, где принимали пополнение. Он пошел пешком — полковник вообще любил ходить пешком и редко пользовался машиной.
К приходу полковника молодые бойцы уже были распределены по полкам, батальонам и ротам и выстроены перед школой. Командиры спешили до ночи привести их в сосновую рощу, поближе к реке, чтобы с наступлением темноты сразу же начать переправляться на «пятачок». Начальник политотдела поднялся на крыльцо. Шум стих. Солдаты ждали.
— Товарищи! — негромко сказал полковник. Он весь как-то сразу преобразился, лицо его оживилось. — Товарищи! Вы пришли в нашу славную гвардейскую семью и суровый час. Ваши однополчане там, за Донцом, ведут жестокий бой. Им нужна ваша помощь… Недалек час, когда мы пойдем вперед, и только вперед! Путь ваш будет тяжел, труден, но и светел. Вы понесете знамя освобождения родной земле и страдающему под фашистским игом советскому народу на оккупированной врагом территории. Будьте стойки и мужественны в бою. Помните, с вами — Родина, а впереди — великая победа! В добрый час, солдаты!..
