Анатолий Злобин - Бонжур, Антуан!
«3.II.47. Сегодня Агнесса видела, как он дважды проехал мимо нашего дома. Я в это время был в префектуре, и он, конечно, знал, что меня нет, иначе он не поехал бы так нагло и открыто. Не прошло и недели, как мы сюда перебрались, а он уже пронюхал про нас. Он наблюдает за мной откуда-то. Хитрая бестия, мёртвые не тревожат его, он спит спокойно, утром выезжает на охоту за мной и следит за каждым моим шагом. Я забрался на чердак и тщательным образом исследовал окрестности. На ближнем холме стоит одинокий сарай — он может прятаться там. Дорога выходит из леса, делает крутой поворот и скрывается за церковью — он может караулить меня за оградой. Из мансарды видны два соседних дома — он и там может сидеть. Я ещё не успел познакомиться с соседями. А что, если он подкупил их? Я спустился в спальню, чтобы проверить автомат, и вдруг увидел его машину. Он выехал из-за церковной ограды — так я и знал. Я выскочил, погнался за ним, но его и след простыл. Я проехал километров двадцать, исколесил все дороги, но всё было напрасно. Неужто мне померещилось? Я же точно видел его машину, я могу узнать её из тысячи других, она всё время стоит перед моими глазами».
«12.III.47. Они не дают мне покоя. Больше всех злобствует Василь. „Почему ты валяешься в постели? — кричит он. — Или ты ждёшь, когда он сам придёт к тебе под твою пулю? Поезжай в горы, он сейчас там. Немедленно поезжай! Мы не уйдём до тех пор, пока ты не поедешь“. Борис успокаивает его, он всегда был добрым, хотя до самой смерти не знал об этом и любил казаться безжалостным. „Потерпи, Василь, — говорит Борис. — Теперь уже недолго ждать, а мы можем ждать вечно, потому что с нами уже ничего не сделается“. — „Ты, верно, заодно с ним, Лесник! — кричит Семён, кажется, он впервые заговорил с тех пор, как они начали приходить ко мне. — Ты тоже виноват перед нами, что отпустил на охоту Буханку“. — „Не перед вами я виноват, — отвечает Лесник, — я виноват лишь перед Жермен. Но она простила меня. Она зажгла факел в моей руке. Поэтому я говорю вам: мы можем ждать вечно“. — „Все же он мог бы поторопиться, — вступает Марек, он уже кончил щепать лучину и разводит огонь в углу, — мы уже порядочно ждём и никак не дождёмся“. — „Разве вы не видите, что он болен? — Кто это говорит? Огня ещё нет, и я не вижу его лица, а голоса не узнаю, наверное, это великодушный Робер. — Ему надо отдохнуть, он устал, гоняясь за ним по дорогам. Он устал и заболел. Мы лишь мешаем ему своими разговорами“. — „Спасибо, Робер“, — отвечаю я. „Ха-ха, болен? — теперь и Марек смеётся. — Да он просто струсил, вот в чём причина. Почему он с утра до вечера валяется в постели? Он просто боится его, ха-ха! А мы считали его своим командиром. Мы доверяли ему“.
Солнце встаёт, но они не уходят, они издеваются надо мной, терзают и клевещут, а я не в силах им ответить потому, что они не слышат меня. Они говорят что хотят, а сами не желают слушать моих доводов. Я бросаюсь на них с кулаками. Они лишь смеются в ответ и тут же ускользают. Кулаки мои бьются в кровь о стены, я падаю обессиленный. «Борис, Борис, — кричу я в отчаянье, — приди, Борис, ты один можешь помочь мне. Буханка не виноват, скажи им об этом. Ты же знаешь, Борис». Агнесса появляется в комнате, пытаясь успокоить меня, голоса утихают, и я прогоняю Агнессу из комнаты. О, если бы я мог заснуть и выспаться! Но Василь прав: я должен освободиться от этого, иначе они никогда не оставят меня.
Итак, решено. Завтра еду в «Остеллу».
ГЛАВА 18
«Жермен Марке предательница» — я отложил бесполезную пока тетрадь, слепо глядел на карточку и ничего не понимал. Снова рассыпались белые камни, которые я вот-вот готов был собрать. Я не верил, что Жермен предала «кабанов», но не верить в написанное было нелегко. А может, и в тетради названо имя Жермен? Тогда все сойдётся.
Машинально взглянул на часы. Прошло десять минут, как Антуан уехал, и пройдёт ещё полчаса, прежде чем он вернётся с Иваном. За это время я мог бы принять решение: взять мотоцикл, что стоит в сарае, дорога известна, десять минут — и я перед Жермен. Нет, я не имею права торопиться. Сейчас самое время побыть одному и попытаться собрать распавшиеся камни.
В доме тишина. Сюзанна хлопочет у очага, негромкое пение доносится до моей комнаты.
Как же это могло случиться? Зачем ей нужно было предавать «кабанов»? Она же любила отца. Матъе, конечно, прав, она не могла стрелять в Альфреда, но что ей стоило нанять убийцу? Мы доберёмся и до него. Но мотив, мотив? Неужто из-за денег? За франки, обещанные немцами? Вопросы снова опутывали меня, только зачем они мне теперь, когда в записке ясно сказано — предала Жермен. Антуан лишь головой покачал, когда я втолковал ему, что написано на карточке. Антуан сказал: «Подожди».
Ну что ж, подождём. «Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе», — беззаботно напевала Сюзанна у своего очага. Действительно, «все хорошо, прекрасная маркиза, дела идут, и жизнь легка, ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка». Какой пустяк — не хватает лишь мотива. А зачем мне мотив? Мотив выводит Сюзи, ей и карты в руки. А я одно знаю — отец был предан. И он сам назвал предателя. Конечно же, записку мог написать он. Он мог писать в темноте, впопыхах, вкривь и вкось. А как попала карточка к Альфреду? Я поискал в тетради, но конверта не нашёл. Впрочем, Альфред и сам мог взять записку, когда уходил от раненого отца, а отец прикрыл отход. Помнится, Антуан говорил: когда он наутро нашёл отца, то удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан точно говорил это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую деталь! В самом деле, это странно. А если обдумать ещё раз то, что было на мосту? Они отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он тоже мог быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул у него карманы, чтобы забрать все бумаги. Альфред и взял карточку — чего тут гадать? Это не самое существенное. А главное то, что записку писал отец, писал в последнюю минуту жизни. И он написал слова, которые считал главными — только это и существенно. Отец не знал, к кому попадёт записка, но верил, что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала к сыну — может ли быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен пыталась скрыть от нас адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она успокоилась, узнав, что Альфред там больше не живёт, и тут же позвонила мне. Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь и записка. Ты крепко промахнулась, Жермен. «Шерше ля фам», — сказал чёрный монах. И я нашёл её. С женщины началась эта история, женщиной она и закончится.
На кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему ещё рано. Сюзанна кому-то ответила, дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая девушка. Она была в голубом свитере и короткой белой юбке, открывающей загорелые стройные ноги. Лицо без всяких следов косметики, но она и без того была чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то знакомое чудится во всём её облике. Может, я видел её на церемонии? Нет, могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил.
Она вошла в комнату и смотрела на меня с настойчивым интересом и каким-то непонятным мне волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже лукаво подмигнула мне из-за спины девушки, как бы говоря: «Ага, попался, голубчик!» Но я-то меньше всего на свете боялся женщин, даже самых распрекрасных.
Я поднялся навстречу незнакомке.
— Здравствуйте, — выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну. — Вы Виктор Маслов? — Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят сегодня мои варианты. Кто же это может быть?
— Так точно, я Виктор, — я вспомнил женщину в чёрном и не торопился протягивать руку.
— Я Николь, Николь Масло, — быстро говорила она, не сводя с меня напряжённого взгляда. Чем я так её взволновал? Не Тереза ли её прислала? — Ты понимаешь?..
— Маслов? — переспросил я. — Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше, коль ты Маслов…
— Николь, Николь Масло, — на лицо её набежала облегчённая улыбка, а взгляд был трепетным и зовущим. Непостижимым образом её волнение передалось мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло.
— Не торопись, Николь, сейчас мы во всём разберёмся. Присядь же…
Сюзанна подскочила ко мне и затараторила:
— Николь э ля соёр де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен. Компри? Харашо-о, — и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших её.
— Ля соёр, ля соёр, что сие значит? — оторопело спрашивал я, потому что уже знал, что это такое. — Подожди-ка, сейчас проверим по словарю.
Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот:
— Диксионер, диксионер, Николь ля соёр, ля соёр…
Я лихорадочно перешвыривал страницы, ещё не веря. Но так и есть: ля соёр — сестра.
— Взгляни, — сказал я, протягивая ей словарь. — Так?
