Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»
Мартьянов всю войну считался в нетях. Во всяком случае, его жена Маша, Мария Васильевна, тихая добрая женщина, работавшая в шелтозерском магазине и не раз помогавшая подполью продуктами, еще в сорок первом году получила извещение о том, что муж пропал без вести в боях на Балтике.
Оба — и Горбачев и Тучин — хорошо знали его: местный, родился в Низово, работал директором Матвеево-Сельгской школы, до войны еще призван в Красный флот.
— Судьба у него, как у Одиссея, — рассказывал Николаев с давно замеченной завистью к большим биографиям. — Конечно, кривые шаги у него были, но в таких обстоятельствах, что не известно, кто бы из нас ходил прямо: Мартьянов воевал на полустрове Ханко, Красный Гангут держался пять с половиной месяцев, и только в начале декабря свыше двадцати тысяч человек гарнизона были переброшены с оружием в Ленинград. Для прикрытия отхода на базе осталась группа добровольцев и в том числе Мартьянов. А тут все, кто не погиб, попадают в плен. Немцы увозят его в Германию, а там выясняется, что он вепс, и его переправляют в Финляндию… Все это Мартьянов рассказывал Петру под Олонцем… Долгое время он сидел в концлагере, а в сорок третьем году ему предложили вступить в «батальон соплеменников», и он согласился. Теперь давайте разберемся, почему он согласился…
— Хватит, — перебил тогда Тучин. — Ясно, куда клонишь, у тебя, Алексей, что ни мученик, то — герой.
Однако тут же решили с Горбачевым, что ничем не рискуют, если направят на имя Мартьянова воззвание к солдатам батальона.
Через день Тучин передал жене Мартьянова листок бумаги в клеточку. Она запекла его в пирог и отправила Ивану с Петром Г. «Передай, — сказала, — что муки-то у нас нету, а я с трудом достала у Тучина».
«Земляки, карелы, вепсы, сражающиеся в национальном батальоне, — гласила записка, — ваше сопротивление бесполезно. Вспомните, что вы сражаетесь против своих отцов, братьев, сестер. Бросайте оружие! Только этим вы спасете себе жизнь. Мы, партизаны-подпольщики, готовы оказать вам помощь при переходе на сторону Красной Армии».
Через полмесяца Тучину пришло письмо:
«Благодарю за помощь моей семье. 1-го апреля буду в отпуске и смогу лично поблагодарить вас. Мартьянов».
2Девятого апреля, к обеду, у Тучина появился Алексей Николаев. Девчонки брызгались у рукомойника. Мария у печки в слезах.
— Где ж ты, поросенок, пропадал девять ден?
Весело вытолкал Николаева в сени: считалось, что Маша ничего не видит, ничего не слышит; загреб в однорукую охапку, на ухо: «Вся группа Егора благополучно прибыла на советскую территорию. Наизусть говорю».
Николаев в таких разговорах — горе, не собеседник: ни «ну», ни «ах». Помолчал, сглотнул, да глаза поглупели.
— Мартьянов приехал.
— Радиограмму в час принял. Вся группа, понимаешь, благополучно… Маша, дуреха, ревет, а чего реветь-то — верно? Чего реветь? Да много им, бабам, и надо — верно?
Николаев кивнул:
— Мартьянов приехал.
— Тьфу! — в сердцах сплюнул Тучин. — Пошли, обед стынет…
Мартьянов приглашал в гости к своему родственнику Михаилу Андреевичу Егорову.
Тучин приглашение принял: «Егоров Мартьянову свояк, а нам — свой человек… Ты на коне? Тогда, Алеша, вот что: обскачи-ка десяток дворов на предмет кожсырья и часиков на девять собери ко мне коммунистов, комсомол — по выбору. Дело есть».
3В семь часов вечера Тучин сидел за семейным столом Егоровых, на коленях полотенце — на двоих с Мартьяновым. Застолица, к которой привык: что ни человек, то оборотень:
— хлебосольный родственник лейтенант финской армии Михаил Андреевич — подпольщик, кандидат в члены партии;
— сын его Саша — комсомолец в должности залесского старосты;
— новый секретарь подпольного райкома комсомола Алексей Николаев — показной радетель частного предприятия кожедубильного профиля;
— Мария Васильевна, жена Мартьянова, работница акционерного общества «Вако», — тайная союзница Тучина и против торгового общества, и против мужа;
— сам он, Тучин, крученый — переверченный на службе богу и черту, двум столицам и трем армиям;
— не посвященные ни во что домочадцы Егоровых.
Компания, где говорят не то, что думают, и не то поют, что хотят.
Мартьянов — в гражданском костюме, белый воротник навыпуск — вызвался резать пирог с брусникой.
— Представьте, до чего люди странные существа, — говорил, глядя в этот самый пирог, — вздрагивала сбитая налево светлая челка. — Не дадут соврать, я не поклонник пирогов. За это, подозреваю, и мать и теща меня недолюбливали — ведь кухаркам — что? Им надо, чтобы слышать, как у едока за ушами пищит. А у меня на пироги ни нюху, ни писку. И вот, — Мартьянов положил на тарелку Тучина ломоть пирога. — И вот зимой я получаю колоб, испеченный Машей. Это было в траншеях под Свирью. Я вышел из укрытия проверить свой взвод. Мороз! После тепла пуговицы заиндевели, извините, как шляпки гвоздей в солдатской уборной…. Тут мне и вручили колоб, колоб с начинкой. Что за начинка, я умолчу — это, можно сказать, военная тайна. Но, боже мой, что делалось в траншеях! Белый хлеб с родных полей… Я раздал по куску и видел, что люди не едят, а как бы читают, словно это был не кусок хлеба, а письмо с родины.
Мартьянов сменил нож на рюмку:
— Я пью за наш карельский рыбник, за наш пирог с брусникой, испеченный в русской печи.
Тучин выпил. Отметил про себя: «Между строк ориентируется не хуже, чем в траншее». Впрочем, ему было все равно. Краснобайство нравилось ему в любом виде. Мартьянову он верил: нетрудно верить человеку, когда знаешь, что сами обстоятельства толкают его к тому решению, какого ты ждешь. Если, конечно, он не трус.
Вышли покурить.
— Как воспринят мой рассказ? — ни «ты», ни «вы» Мартьянов употребить не решился. Бодрячество, которое Тучин позволил себе не заметить. Вспомнил досужие толки: не от одного ли рубанка стружки? Говорят, они сильно схожи с Мартьяновым, и было время, когда Тучин гордился сходством: директор школы — кто не пасует перед учителями.
— Я усвоил одно, Иван Александрович. И тебе, и твоим товарищам начинка пришлась по вкусу. Я жду дела. Должен сказать, вступления ради, что ваш батальон в любом случае хода войны не изменит. Он может просто погибнуть, а может и не погибать, может замарать учебник истории строчкой о предательстве, а может не делать этого. Я, Иван Александрович, как и ты, — вепс, и тоже за то, чтобы печь карельский рыбник в русской печке, а не в финском камине.
Мартьянов затянулся, высветилась напряженная усмешка:
— А у вас, простите, нет ощущения, что в той строчке… в учебнике истории… один какой-то маленький знак — запятая или там многоточие — будет принадлежать и вам?
— Нет, Мартьянов! Все мои знаки будут в другой главе.
— Кого вы представляете?
— В данном случае я уполномочен вести переговоры с представителем «батальона соплеменников».
— Стало быть, вам известны условия?
— Да. Жизнь, питание по нормам советских войск, возвращение на родину после окончания войны, сохранение всего личного имущества.
В руке Мартьянова брякали спички — нервы не ахти.
— Что я должен делать? — спросил глухо.
— Объяснять людям положение. Думаю, в нынешних условиях много слов не потребуется. А начать, по-моему, надо с организации солдатского комитета, с подпольной литературы — дам тебе эту литературу… Батальон, правда, не взвод, работы будет немало. Но ведь другого выхода нет, Мартьянов.
— Я понимаю.
— Кроме того. Важно срочно уточнить расположение частей, количество и виды оружия, систему обороны на Олонецком перешейке и особо на участке Магрозеро — Обжа в районе Сермягского болота…
— Ну что ж, согласен. Передайте, кому следует, что Мартьянов не забыл полуострова Ханко.
— Тогда желаю удачи…
Вернулись к столу. Мартьянов много и с мрачным удовольствием пил. Прощаясь, протянул холодную вялую руку. «Такими руками жару не загребешь», — подумал Тучин, однако раскаиваться он не умел.
4— Повестку дня нашего собрания, — начал Тучин, — я бы, товарищи, сформулировал так: конец войны и наши задачи. Есть дополнения?.. Тогда разрешите по пунктам.
Первое. Считаю, что нам пора брать в свои руки хозяйственные дела. На дворе апрель, не за горами сев. Целых три года мы только тем и занимались, что эту работу проваливали, и, надо сказать, достигли таких успехов, что на колхозные поля смотреть страшно. Нынешняя весна — особь статья. Нам надо понять это самим и объяснить народу. На финнов надежды нет — финны вывезли сельхозтехнику и тем самым отказались от пользования землей. Посевного и посадочного материала они нам не дадут — факт. Не исключено, что в последний момент они попытаются угнать лошадей, чтобы и после войны мы лишний раз задумались над своим выбором. А мы не должны допустить, чтобы после победы нас взял за глотку голод… Считаю, грош нам цена, если мы не организуем в условиях оккупации ударную стахановскую весну.
