Михаил Крикуненко - Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья
Все согласились. Решили поощрить Зарайскую дорогостоящей командировкой на Северный полюс (не каждому в жизни дано увидеть) и небольшой денежной премией.
Я жду окончания летучки, чтобы подписать у руководства отпуск за свой счет на неопределенный срок…
Домой возвращаюсь за полночь. Открываю дверь своим ключом. Ольга спит, лежа на животе, обхватив руками подушку. Каштановые волны волос прикрывают обнаженную спину, падают на белую простынь.
Через полчаса, выскользнув из душа, забираюсь под одеяло. Ольга что-то бормочет во сне, прижимаясь ко мне горячим телом. Уткнув лицо в плечо, задышала ровно.
Мы вернулись из Грозного больше года назад…
В аэропорту нас встретил Ольгин отец: невысокого роста чеченец со спокойным, приятным лицом. Он представился Мансуром. Так я впервые узнал отчество Ольги. А фамилия у нее по матери — Соловьева.
Отец с дочерью обнялись, оба расплакались. И от радости встречи и от свинцовой горечи, которая этой встрече сопутствовала. От того, что погибла Ольга Ивановна. Что на долгие годы отец с дочерью потеряли друг друга и, наверное, стали совсем чужими людьми, а повстречавшись на улице, могли бы и не узнать друг друга. Ольга смотрела на постаревшего отца, которого помнила лишь по старым фотографиям да смутным обрывкам детской памяти, собранным словно из осколков цветных стекляшек калейдоскопа.
Со слов Ольги, Мансур владел небольшой строительной компанией. Однако он не производил впечатление обеспеченного человека. Видно было, что жизнь в Москве дается ему нелегко.
Спрятав мокрый от слез платок в карман потертого клетчатого пальто, Мансур подхватил чемодан Ольги, и мы направились к парковке. Пашка с Иваном покатили тележку с аппаратурой в сторону микроавтобуса, который прислал за нами телеканал.
Ольга несла фруктовую корзину с Кассандрой. Ошарашенная происходящим, та уже не орала, а лишь беззвучно открывала рот, высовываясь из-под плетеной крышки. Для кошки и ее хозяйки это был первый в жизни полет на самолете. Сравнить его можно лишь с межпланетным перелетом, столько было новых впечатлений за один день в новом для них мире, и впечатления эти не прекращались.
Мансур пристроил чемодан в багажник старенькой иномарки. Я сунул Ольге визитку с номером своего мобильного. Она обещала позвонить.
На следующий день наступал Новый, 2003 год. К родителям в Нижний я уехать не успел. Полдня отсыпался, а потом позвонил Гусеву. Ему тоже не с кем было отмечать. Мы сидели на скамейке на Патриарших и пили водку прямо из бутылки, не закусывая. На салют не пошли. Хотелось быть подальше от звуков разрывов пороховых зарядов, даже если они палят по праздничному поводу. Мы не загадывали желаний и не слышали боя курантов. Вспоминали Лему, Ольгу Ивановну и всех, кто четыре дня назад еще мечтал и строил планы, но не дожил даже до Нового года. Насте звонить не хотелось. Я написал ей поздравительную смс. Она ответила тем же.
Две недели я ничего не знал об Ольге. Сто раз пожалел, что не взял телефон Мансура. Что делать и где ее искать в Москве, если не позвонит?
…Я продолжал снимать репортажи, написал сценарий и начал монтировать документальный фильм про торговлю людьми, снятый в Чечне.
Один раз мы встретились с Настей. Поговорив, расстались. Она не стала выяснять отношения и уточнять причину, за что я ей очень благодарен. Просто согласилась со мной, что так будет лучше. Я постоянно думал об Ольге, нетерпеливо хватая мобильный каждый раз, когда он вибрировал, заливаясь незатейливым рингтоном.
Наконец она позвонила. Мы встретились на Чистых прудах. Гуляли. Под неспешное треньканье трамваев кормили белым хлебом упитанных и почти разучившихся летать московских голубей, пили кофе в уютных забегаловках. При этом меня совсем не раздражали, как раньше, другие посетители, даже если они курили или громко разговаривали. Я не замечал их. Ольга рассказывала об отце и его семье, в которой она теперь живет. Вторая жена отца тоже русская, Вера. У них есть восьмилетний сын Данила — брат Ольги по отцу. Живут в Печатниках. У отца небольшая фирма, которая занимается ремонтом квартир. Жена не работает, и отцу приходится обеспечивать семью одному. Ольга видит, как он устает, да и заказы получать сейчас нелегко — большая конкуренция. Встретили Ольгу хорошо, выделили отдельную комнату. В ближайшее время отец собирается снять ей квартиру. Но Ольга не желает быть обузой и пытается помогать отцу в его делах.
На Ольге новое короткое кремовое пальто и широкий, в крупную клетку, бежевый шарф. Волосы убраны назад коричневой заколкой с красными камнями, открывая ее совершенные морские ушные раковины. Она теребит в руках новенький белый мобильник, свой первый в жизни гаджет, с которым уже свыклась, ловко тыкает в него пальцем с перламутровым, цвета слоновой кости, ногтем.
Она еще больше похорошела за эти две недели, видимо, впервые за много лет выспавшись в безопасном месте, в квартире своего отца, не вздрагивая от выстрелов и шагов на лестнице. Ей очень идет и это стильное пальто, соблазнительно облегающее фигуру, и клетчатый шарф на шее, и хорошо подобранная косметика, которой по-прежнему немного, но губы и глаза накрашены уже более смело, чем раньше.
Ольга мгновенно влюбилась в Москву — свой родной город, который теперь открывает для себя заново, как и многое другое после долгих лет Ада. Ее переполняют эмоции, как ребенка, которому за короткое время пришлось узнать много нового. Она с восторгом, взахлеб делится впечатлениями, за которые ей будто немного стыдно перед недавно погибшей матерью. Улыбка время от времени слетает с ее лица, а глаза наполняются тоской и слезами.
«Жаль, мамы нет рядом, она бы порадовалась…» или: «Жаль, мама не дожила…», — завершает она каждый свой рассказ одними и теми же фразами. Но вскоре, забывшись, снова начинает торопливо, словно боясь не успеть, рассказывать о поразивших ее вещах, будто не в Москву попала, а на другую планету. Мне нравится ее восторг, но внутри шевелится спрут сомнений и неспокойных переживаний. После стольких лет ежесекундного стресса она абсолютно беззащитна перед новым для нее миром, всех законов и правил которого еще не знает. В сравнении с войной все здесь кажется ей замечательным и необыкновенным — жить, не думая каждую минуту о смерти. По ночам можно не только говорить в полный голос и смеяться, но и гулять по улицам! Больше не надо ждать обстрелов и устраиваться в коридоре полуразрушенной квартиры на матрасе, выбирая «безопасную» стену на случай, если в комнату залетит ракета.
— Ты знаешь, здесь даже снег другой, — говорила она. — Пушистый и белый, особенно под деревьями. А маленькой он мне почему-то напоминал стрептоцид. Бабушка толкла его чайной ложкой, разводила водой и заставляла полоскать горло, когда я болела.
Мне не хотелось снимать с Ольги розовые очки и рассказывать об опасностях, которые могут поджидать ее в мире, который не Ад, конечно, но все-таки и не Рай.
Наступила весна, а наши встречи с Ольгой все походили на целомудренные прогулки школьников, которые сами еще не разобрались в своих чувствах. Про себя мне все было ясно: я давно и крепко влюблен в Ольгу. Но она вела себя как осторожная лань, с любопытством приближающаяся к самцу, привлекшему ее своим запахом. При этом лань всегда настороже и готова отскочить в сторону, броситься прочь в лесную чащу, выбивая копытцами комья земли, стоит самцу сделать неосторожное, резкое движение.
Я боялся ее спугнуть и не форсировал события. Ольга работала вместе с отцом. Теперь его небольшая фирма не только делала ремонты в домах и квартирах, но и предоставляла дизайнерские услуги по интерьеру. Дела у Мансура пошли лучше. С легкой руки дочери, которая наконец-то могла заниматься любимым делом, к нему повалили заказчики. Вскоре их стало столько, что пришлось взять еще двоих дизайнеров в помощь Ольге, создав в компании маленький дизайнерский отдел. Я же продолжал работать на телевидении, снимать документальные фильмы, ездить в командировки. Встречаться мы могли в лучшем случае по выходным.
Ольга с жадностью старалась удовлетворить свой вынужденный многолетний культурный и эстетический голод, таская меня по всем художественным выставкам, которые проходили в Москве. Мы ходили на все новые фильмы и почти на все спектакли, среди которых было много и откровенно дрянных. В конце концов, немного насытившись и поняв, что охватить необъятное невозможно, Ольга стала составлять списки того, что нам посетить надо непременно, а что желательно. Она учила меня разбираться в живописи, я же советовал ей интересных современных писателей, которых не могло быть в коллекции ее деда. Как и в Грозном, во время прогулок вдоль нашего избитого свинцом бетонного забора, мы обсуждали все увиденное, прочитанное и прослушанное, если речь шла о музыке. Она полюбила итальянскую. Особенно классику в оригинальной аранжировке. Часами могла слушать Андреа Бочелли. Ольга болела всем итальянским с детства. Архитектурой, живописью, стилем и языком, изучение которого теперь могла продолжить в Москве. Она стала брать уроки у пожилой обрусевшей итальянки Агнессы, вдовы итальянского коммуниста. Агнессе было, наверное, лет сто. Когда-то давно политические убеждения и пламенная деятельность мужа вынудили их уехать в Советский Союз, в холодную Москву. Муж давно скончался, а Агнесса так и не смогла привыкнуть к России, прожив в ней большую часть своей жизни. Родной язык, который теперь она преподавала ученикам, был тем немногим, в чем еще не подводила ее память.
