Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»
…Через десять минут к пирсу подошел «тузик» с веселым юношей-краснофлотцем, который доложил, что прибыл за мной».
Соболев не записал фамилии юноши-краснофлотца… В марте 1942 года Леониду Сергеевичу шел сорок четвертый год, и многие краснофлотцы предвоенного призыва, имеющие возраст девятнадцать-двадцать лет, казались ему юношами…
…У Мошенского с Середой был в связи с приездом писателя и корреспондента «Правды» небольшой «военный совет». Дело в том, что с борта «плавучки» на берег моряки протянули пеньковый канат, по которому, как на перетяжном речном пароме, ходили туда-сюда на лодке. Подвозили продовольствие, боеприпасы, почту…
Но одно дело — будничные привычные перевозки, и совсем иное — переправить на плавбатарею корреспондента «Правды», писателя-моряка. «Нет, здесь канат не пойдет! Пусть сходят на веслах. Только матроса надо потолковее подобрать, Нестор Степанович».
Свой выбор комиссар Середа остановил на старшине 2-й статьи Василии Платонове. «Давай, комсомол, доставь товарища Соболева, да в момент, по-флотски. Слышал о писателе Соболеве, читал его книжки?»
Василий Платонов ответил, что читал «Капитальный ремонт», и комиссар удовлетворенно сказал: «Добро, езжайте».
Шлюпка уже отваливала от борта, когда Мошенский, облокотившись на леерную стойку, счел нужным предупредить возбужденного, точно именинника, Платонова:
— Старшина! Учтите, Леонид Соболев — капитан второго ранга. Чтобы доклад, четкие ответы — все честь честью было!
— Есть! — звонко отозвался Платонов и энергичными гребками погнал шлюпку к берегу, на котором возле кромки воды стоял человек в черной шинели.
Мошенский невольно поймал себя на мысли, как чертовски хорошо смотрится за веслами старшина 2-й статьи Платонов: отвалочка и рывочек веслами отлажены… Чувствовалась флотская шлюпочно-парусная школа! Мошенский и сам когда-то входил в команду шлюпки-шестерки, участвовал в соревнованиях и вот сейчас, глядя на ловко сидящего на веслах Платонова, как-то неожиданно припомнил все. Приятно заныло сердце…
Весть о том, что на батарею приезжает Леонид Соболев, облетела посты. Даже вечные трюмные трудяги, мотористы и электрики, поднялись на верхнюю палубу, на солнышко. Стояли группами, поглядывали на берег, на приближавшуюся шлюпку. Подшучивали:
— Ваня! Полтаев! Ты бы руки от соляра отмыл. Вдруг писатель лично с тобой, как с представителем нашей «куцей» БЧ-5, познакомиться пожелает. Учти, он в твоем деле понимает!
— Он, я слышал, из штурманов. На Балтике ходил, — уточнил Виктор Донец.
— Подходят! — радостно предупредил кто-то, и все моряки подошли к борту, возле которого уже слышался плеск воды под сильными рывками весел.
Едва Соболев взошел на борт плавбатареи, Мошенский представился ему. Пожал крепкую сухую руку Соболева. Настроение у Мошенского было прекрасное: утром позвонили из штаба ОВРа — ему присвоено звание капитан-лейтенанта. На рукавах шинели Мошенского пока по-прежнему оставались две широкие нашивки: не было времени пришить над ними еще одну, тоненькую…
— Значит, здесь и воюете? — спросил Соболев.
— Здесь и воюем, — сдержанно ответил Мошенский.
Командир плавбатареи привык к приездам корреспондентов. Визиты их в основном и начались после того, как стали здесь, в бухте Казачьей. С одной стороны, объяснить это можно было добрыми делами плавбатареи, а с другой — и тем, что батарея стала более доступной для посещения. Раньше стояли в трех-четырех милях от берега, а теперь чуть больше кабельтова[13].
С легкой руки корреспондентов неофициальное название «Не тронь меня!», ранее упоминавшееся только в разговорах моряков, прочно закрепилось за плавбатареей, кочевало из заметки в заметку во флотской газете «Красный черноморец», а затем перешло и в центральную прессу.
И лестно это было — добрая молва, но, с другой стороны, Мошенский считал, что частый приезд корреспондентов волей-неволей расхолаживает людей, отвлекает комсостав плавбатареи. Опасался, как бы не поселилось в моряках благодушное настроение…
В одном из писем жене Мошенский полушутя напишет: «Я скоро, наверное, вывешу объявление: «Корреспондентам входа нет». Они меня замучили…»
У Мошенского было свое, особое отношение к Леониду Соболеву, автору полюбившегося романа «Капитальный ремонт». Он, конечно, желал увидеть писателя и по возможности расспросить о героях книги, об их прообразах. И вот Соболев приехал сам.
С первых же минут писатель удивил Мошенского нестандартным подходом к знакомству с людьми, батареей, ее боевыми делами. (Другие корреспонденты все это делали иначе.) Соболев сказал:
— Прежде всего, командир, давайте покурим. Где тут у вас фитилек?
Крупное, несколько полноватое лицо писателя, его умные живые глаза показались хорошо знакомыми. Спокойный голос сразу располагал к беседе. Могло показаться, что основное знакомство Соболева с людьми, с тем главным, что составляло суть и соль плавбатареи, еще не началось, а предстоит несколько позднее. (Хотя бы там, у фитилька.) А между тем цепкая память писателя уже точно фиксировала характерные штрихи и детали, чтобы затем положить их в основу заметок о плавбатарее и ее людях. В Мошенском, например, если бы пришлось писать его портрет, Соболев сразу выделил бы глаза. Серые глаза, обрамленные густыми черными ресницами и оттого казавшиеся контрастными, точно подведенными…
Мошенский проводил гостя на ют, сел рядом на приваренную к палубе скамейку-банку. И тотчас же, сначала неуверенно, затем смелее, стали обступать их моряки, «братья-курильщики», как весело пошутил Соболев. Вскоре пропала скованность. Писатель беседовал с моряками так непринужденно, словно сам служил на плавбатарее, будто знал их не один месяц. Ему ли было не знать флотскую душу, когда разговор заходил о кораблях, о краснофлотцах!
Уже выкурена папироса, и Соболев достал следующую, размял ее в прокуренных сильных пальцах, вставил в маленький черный мундштучок…
Пока Соболев беседовал с моряками, Мошенский отошел, подозвал к себе Алексея Лебедева:
— Есть к вам просьба, товарищ Лебедев. Вы, я знаю, хорошие мундштуки мастерите… Нет ли у вас какого подходящего, чтобы подарить от всего нашего экипажа товарищу Соболеву?
Лебедев просиял. Засуетился, стал ощупывать карманы рабочих брюк.
— Эх, кабы заранее знать, товарищ капитан-лейтенант! Вчера хотя бы. Вот тут я начал, но материалу нужного пока… Вот… — Он показал на ладони черные пластмассовые кружочки, надетые на медную проволочку. — Надо бы поярче как-то… Красненькое что-то, прозрачный плекс… А долго у нас товарищ Соболев будет?
— До вечера.
— До вечера?! Сделаю! — пообещал Лебедев и уточнил: — Если немцы не помешают. Пойду поспрошаю у ребят материал…
Стоявший рядом Рютин отозвался:
— Леша, у меня есть зубная щетка. Красная. Вот такая широкая ручка!
Середа, слышавший разговор, «ссудил на доброе дело» свой старый портсигар: «Все равно крышка барахлит, не закрывается… А так — для дела». Мошенский вспомнил о плексигласовой рамке, в которой стояла фотография Веры. Фото могло полежать и под стеклом на столе… Мошенский пожертвовал рамку.
Вскоре у Лебедева имелось все необходимое для изготовления, как он выразился, «адмиральского мундштука». Когда Мошенский подошел, Соболев сказал:
— С вашего разрешения, командир, я осмотрю плавбатарею.
Поводырь ему не требовался. Сам моряк, он прекрасно разбирался в устройстве кораблей и мог легко найти взаимосвязь между действиями различных постов и служб самого сложного железного организма.
— Добро, — ответил Мошенский. — Я с вами, пока есть время…
Соболев оценил в Мошенском морскую культуру. Этот высокий немногословный командир положительно нравился ему.
Осмотр начали с «мозгового центра», с поста управления. Вычислители-графисты Донец и Безуглый, табличные Просин и Бобков как раз вели работу. С берега передавали данные: курсом на Херсонес шли две группы немецких бомбардировщиков. Находящийся в рубке лейтенант Хигер доложил командиру обстановку…
— Готовность один! — коротко бросил Мошенский. И тотчас сигнал сирены прорезал тишину. — Извините — боевая работа.
Капитан-лейтенант торопливо ушел, а Соболеву только это и требовалось! Постоял, посмотрел на работу графистов и планшетистов, сделал первые пометки в блокноте, затем вышел на верхнюю палубу.
Батарея изготовилась к бою. Возле орудий, автоматов и пулеметов стояли десятки краснофлотцев и старшин, которые принимали и выполняли команды, устанавливали прицелы, вводили поправки, подносили боеприпасы, четко докладывали удаление до целей…
Ничто не ускользало от глаз писателя.
«Командир орудия Лебедев. Замечателен искусством скорострельности, орудие его действует как автомат. Ему принадлежит рационализация: стреляную гильзу отбрасывать ногой, жестом, схожим с ляганием».
