Враг на рейде - Демченко Вячеслав Игоревич
Только что, оставив на серой ряби моря две широкие пенные борозды и прибитые туманом дымы, отвернули вправо и влево крейсера «Память Меркурия» и «Кагул». Отвернули, пока более проворный враг не нагнал их, и тотчас канули в тумане. Теперь, словно баковое орудие прямой наводкой, в туман целился стальной бушприт.
О том, что где-то там, в белом мороке, прячется, точно диковинный зверь в броневой чешуе, сшитой стальными клепками, «Гебен», уже знали. С «Алмаза» его видели воочию, а радист «Евстафия» подслушал отрывистый лай немецких команд в эфире.
Контр-адмирал Сушон, державший флаг на «Гебене», нашел русскую эскадру. И теперь предстояло выяснить, на чью голову такая сомнительная удача…
18 ноября в 45 милях от мыса Херсонес
Широта 42° и долгота 34°,
юго-западнее Ялты у мыса Сарыч. 12:10
– Чертов туман совершенно положил дым, ваше благородие! – высунув голову из орудийного порта, выругался старший комендор.
Вадим и сам беспокоился. Если они сами тут, в авангарде, мало чего (да ничего, если честно, не видят), то что может видеть управляющий огнем бригады старший арт-офицер, оставшийся сзади, на «Иоанне Златоусте», где и туману не надо – одного дыма со всей эскадры, и впрямь прибитого сыростью, хватит? Не зги.
Так оно позднее и оказалось. Кроме флагмана «Евстафия», отчетливо видевшего цель, вся сводная бригада дружной стрельбой только рыб пугала далеко по-за немецкой эскадрой. Переданное по радио расстояние до турецкой, читай немецкой, эскадры «прицел 60» было на самом деле почти в полтора раза больше реального.
Уже узнаваемый силуэт «Гебена» Вадим увидел в амбразуру орудийного спонсона на баке.
Теперь он не казался мистически громаден. Все-таки смотрел на него старший лейтенант с борта линкора. Немногим меньшего «турецкого немца». Это совсем не то, что смотреть на стальную махину, задрав голову с приплюснутого бака эсминца, на уровне чуть ли не подводной лодки в надводном положении.
Завивая в вихри белесый туман и взрывая белый бурун, двигался прямо на них обрубленный форштевень линейного крейсера с близоруко сошедшимися черными глазами двойных клюзов гигантских океанических якорей. Будто странное четырехглазое рыло морского чудовища, немного показавшегося на поверхность серой клепаной чешуей, таким казался рассаженный корпус. Еще два черных зрачка на вытянутых в их сторону щупальцах-стволах уставились прямо на Вадима поверх рыла чудовища – и это были 280-мм орудия огромной носовой артиллерийской башни. И совсем уж мелкими казались иллюминаторы мостика и боевой рубки с головной надстройки.
Но не было в этом ничего особо пугающего, когда за спиной твоей целая эскадра, по крайней мере похожих стальных исчадий убийственного гения человеческого. Даже притупилось как-то понимание, что сейчас это грозное дымно-стальное противостояние намерений разрешится адом противоборства…
«Напротив», – поймал себя на мысли Вадим. Хотелось, чтобы началось оно, разрешилось поскорее…
Видимо, та же мысль витала и наверху, на капитанском мостике флагмана.
Морская хроника
18 ноября. Бой у м. Сарыч.
Возвращаясь в Севастополь, Черноморский флот, идя в походном порядке (линейные корабли – в кильватерной колонне, крейсера – в дозоре в 3,5 мили, сзади линейных кораблей – миноносцы), в 12 час. 10 мин. слева по носу обнаружил неприятеля.
Линейные корабли начали последовательный поворот влево, приводя противника на курсовой угол 90°.
С дистанции 40 каб. «Евстафий» в 12 час. 20 мин. открыл огонь и первым же залпом накрыл «Гебена».
Через минуту начал стрельбу и «Гебен»…
…Как только «Евстафий» развернулся правым бортом, низкий железный потолок над головой Вадима содрогнулся так, что облупилась и порхнула хлопьями не такая уж и старая покраска, – ударил двухорудийный залп башенных.
– Выстрел! – тотчас же скомандовал лейтенант, отскочив от амбразуры. И через секунду, после лязга затворной камеры, крикнул: – Пли!
Амбразуру затянуло горьким пороховым дымом, и поэтому Вадим не увидел…
305-мм снаряд с «Евстафия» просадил борт «Гебена» в районе фок-мачты.
Матросы третьего 150-мм каземата разлетелись от соседствующих орудий комками красно-черного тряпья. Первое Mein Gott! раздалось уже с покореженных пайол, где-то под тучами желтого дыма, в котором светлел только пролом броневого листа наружной обшивки.
Оттуда же, из-под стального хлама, послышался рвотный душераздирающий кашель.
«Gase… Газы! – бородатый кондуктор, пьяно тычась в ячейки зарядов, кинулся к закрученному взрывом трапу на палубу. – Es brennen die… Заряды горят!»
В общем-то они и не горели, просто раскаленные латунные гильзы и впрямь источали ядовитый чад.
Снаружи, в черный разрыв на сером поле брони, расчерченном многоточием клепок, с неправильностью инвалидного обрубка тихо высунулся скособоченный орудийный ствол…
– Как будто Цусима только вчера была! – прикрыв рот локтем от гари, прокричал на артиллерийском мостике матрос в синей фланели с нашивкой артквартирмей-стера 1-й статьи. Точно в увольнение собрался молодец, даже голубой гюйс торчком на плечах от крахмала и курного утюга.
– К чему это ты? – не отрываясь от бинокля, рассеянно поинтересовался лейтенант Левинский, старший артиллерийский офицер.
– Носятся, как черти, злые! – сообразив, что услышан, весело рапортовал матрос, подкручивая примятые рукавом усы. – Будто японца нашли, чтоб посчитаться, ваше благородие.
– Что есть, то… – лейтенант не договорил. Он еще искал следы попадания подле широкой трубы – куда-то туда должен был попасть снаряд кормовой башни, – когда отчетливо увидел явление, исключительно редкое в его практике, да и вообще в практике артиллерийских стрельб, о таком только легенды рассказывали: черные точки.
Лейтенант невольно достал платок из кармана офицерского френча-бушлата, протер стекла…
Черные точки быстро поднимались вверх над ломаной длинной полосой «Гебена».
Снаряды. Судя по количеству, залп изо всех орудийных башен немецкого линейного крейсера.
– Ответ! – крикнул Левинский.
– Берегись! – дурным голосом продублировал квартирмейстер.
«А чего стоило мне, моя дорогая Марта, протолкаться локтями среди юнкерских отпрысков в этот закрытый прусский клуб…»
Откуда-то сверху загрохотало межпалубным колодцем колено паровой трубы, и, кувыркнувшись за леера площадки, пролетел, кажется, маат Руст, судя по запятнанному машинным маслом бронзовому затылку, «…эта свинья никогда не ототрет рук ветошью, даже когда чешет в своем лысом затылке».
«Так вот, дорогая Марта, повторюсь, мне, сыну баварского лавочника, почти невозможно было рассчитывать на баллотировку офицерами корабля на первое офицерское звание. Несмотря на Морской корпус и отличие в первом походе, эти снобы называли меня палубным унтером, и…»
С оглушительным треском в коридор ворвались клубы пара, и лейтнант цур зее Дитрих Кацман, и без того терявшийся в тумане, исчез окончательно.
Сначала он скрылся с батарейной деки 88-мм вспомогательной артиллерии, оглушенный кошмаром, который шквалом пронесся по задней надстройке, сметая людей и артиллерийские платформы. Теперь же – с площадки межпалубного колодца над третьим машинным отделением, где он конечно же не прятался, нет, а просто пережидал, когда вернется слух и перестанет так мучительно трещать голова…
Что почему-то не мешало ему сочинять письмо в Мюнхен. Оставшееся недописанным.
С истошным визгом лопнул фокштаг, в средней из трех дымовой трубе возникла дыра, и потянулся новый незапланированный отросток черного вихря. По палубе спардека с деревянным треском и железным звоном застучали осколки. Чуть погодя над правым бортом с шумом встала стена воды – точно некий великан-стеклодув искусно вздыбил зеленоватую расплавленную массу с пеной пузырьков. Но рухнуло на палубу, разлетелось стекло на брызги осколков уже остывшим, даже ледяным. Так что квартирмейстер первой статьи, оставаясь навытяжку, не выдержав, охнул, по-собачьи отряхнулся, открыл один глаз, затем другой.
