Франц Таурин - Партизанская богородица
— Это еще что за птица? — спросил Брумис у Петрухи Перфильева.
— Как тебе сказать, ну, вроде адъютанта при командире. Он же и за писаря.
— Он и писал эту бумагу?
— Надо быть. Окромя, грамотеев-то у нас...
— ...Вепреву, стало быть, мало власти над своим отрядом, хочет краевым съездом командовать! — продолжал раскалять атмосферу Митрофан Рудых.
— Обман! Провокация! — вопил Васька Ершов. — Зажимают комиссары...
— Зачем тогда собирали представителев, ежели им доверия нету? — сказал сидевший неподалеку от Брумиса высокий худощавый мужик с резко выдающимися скулами на темном задубелом лице.
Сказал негромко, но с обидой и горечью, и это произвело на Брумиса тем более сильное впечатление, что до того скуластый худощавый мужик ни разу не раскрыл рта, а только внимательно, временами настороженно вслушивался в кипящие вокруг него споры.
— ...Съезд наш, как представляющий всю массу трудового населения края, есть высшая власть! — продолжал вещать ободренный поддержкой Митрофан Рудых. — Военная власть должна подчиняться гражданской, а не наоборот. И выбранный съездом краевой Совет будет осуществлять всю полноту власти!
— Да разве такому Совету можно доверить власть? — сказал Красноштанов Брумису и Набатову. — Всю полноту власти?
— А мы с тобой на что? — возразил Сергей.
— Ты прав, Сергей! — сказал Брумис. — Всю. Именно всю! Иначе незачем было огород городить. А чтобы была власть, какая надо, это наша забота и наша обязанность добиться, чтобы было, как надо.
Но, говоря так, Брумис с трудом подавил в себе горькую усмешку, вызванную мыслью, что приходится блокироваться с явно не заслуживающим политического доверия Митрофаном Рудых... Но иначе нельзя. Краевой Совет только тогда сможет выполнить свою задачу, собрать в кулак все революционные силы, если будет — не на словах, а на деле — обладать всей полнотой власти.
Когда Брумис вышел к столу, Васька Ершов кинул:
— Сейчас комиссар наведет тень на ясный день!
— Тебе от того темнее не станет. Ты ведь слепой. — В голосе Брумиса не было ни горячности, ни гнева, и это озадачило Ваську Ершова, выбило почву из-под его ног. — Кидаешься без разбору то на чужих, а чаще на своих. Почему тревожатся бойцы отряда товарища Вепрева? Они сейчас, пока мы с тобой разговорами занимаемся, бьются насмерть с бандой карателя Рубцова! Им нужен надежный тыл. Потому и тревожатся. Они ведь не знают всех, кто собрался на съезд. А мы знаем. Друг друга проверили. И верим друг другу. Имеем право сказать нашим славным бойцам: «Будьте в надежде, дорогие товарищи революционные бойцы! Съезд твердо стоит на платформе Советской власти!» Поэтому предлагаю, независимо от постановления военсовета отряда Вепрева, выработать положение о краевом Совете и избрать краевой Совет, которому передать всю полноту власти.
Все делегаты волостей шумно выразили свое одобрение.
Даже молчаливый скуластый мужик высказал свое мнение:
— Вот это правильно. По справедливости, значит!
Никодим Липатов ткнул в бок Петруху Перфильева.
— Ты чего молчишь! Похерят наше постановление. Латыш подсевает и нашим и вашим.
— Нет, паря, — возразил Петруха. — Этот мужик зря не скажет. Стало быть, так надо. Он башковитее нас с тобой.
— То-то, башковитей!.. Сдрейфил перед кулацким прихвостнем!
— Этот не сдрейфит! Он, хочешь знать, на моих глазах со смертью за ручку здоровался. Ты меня на его не натравливай.
Предложение Брумиса поставили на голосование и приняли единогласно. На этом закончился первый день работы съезда.
Поднявшись к себе наверх, Брумис сел к столу набрасывать проект положения о краевом Совете. Красноштанов, по просьбе Брумиса, пошел поговорить с крестьянскими делегатами и подготовить их к завтрашнему заседанию.
Сергей, чтобы не мешать товарищу, спустился по лесенке на выходящее во двор крылечко и присел там. Закурил, но что-то табак показался ему горек. Цигарка, исходя сизым дымком, прогорела, а он забыл о ней, углубясь в свои думы.
Надо бы письмо написать в Вороновку. Не знают Лиза и Кузька, где он, случись нужда, и сообщить некуда... Может, Палашка отписала ей... да нет, не больно охотница она письма писать... Написать не штука, отослать как? Какая почта в теперешнее смутное время?.. Брумис говорит: установим власть, наведем во всем порядок, и почта будет ходить, и ребятишки в школе учиться... Кузька второй год без школы. Самое время науку постигать. Парнишка смышленый... недаром этот старик инженер, что реку промеряет, приметил его... В отряд бы хоть съездить, там, может, есть какая весточка...
— Скучаете? — певуче произнесла Сонечка, неслышно подошедшая сзади.
— Скучать некогда, на службе, — безразлично ответил Сергей.
Сонечка аккуратно рассмеялась.
— Я наблюдала за вами из окна. У вас папироса в руке вся сгорела, а вы даже позабыли про нее. Значит, размечтались.
Сергей посмотрел на погасший окурок в руке, швырнул его в сторону.
— Отчего вы такой, не по годам ужасно серьезный? — допытывалась Сонечка.
— Что же мне, плясать в одиночку?
— И сердитый... Нет, вы просто сосредоточенный. Вы, наверно, книжки читать любите? — она уселась рядом с ним. — У меня много интересных. Пойдемте, я вам покажу. Выберете, какая понравится.
— Спасибо. Пока не требуется.
— А может быть... — Сонечка подвинулась ближе и задышала ему прямо в ухо. — У меня сохранилась бутылка чудесного коньяка. Из папиных запасов. Мигом грусть-тоска пройдет. А может быть, — она тронула его за плечо, — может быть, я вас развеселю?
«Вот привязалась!» — Сергей резко отодвинулся.
— Не для нас ваши вина.
— Ой, право, какой... стеснительный. А еще военный! Да ну, пойдем же!
— Вот что, девушка! Катись ты от меня. Не там ищешь. У меня жена есть.
— Жена! Венчаная! Верность до гроба! — Сонечка нервно захохотала. — Эх, ты! Старый быт тебя заедает!
— Сказал бы я, кто тебя заедает, да... материть баб не привык!..
— Тюфяк!
Сонечкины каблучки процокали вверх по лестнице, хлопнула дверь, и снова стало тихо.
— Ровно сцепи сорвалась... — сказал Сергей про себя и задумался.
«Ошалели девки... Вот и в заводской слободе сколь хошь таких... Но не все же такие. Палашка вон в каком котле, а соблюдает себя.. И вторая с ней девушка, тихая такая, Катерина... Васильевна, кажись... Сказывали, Вепреву она шибко полюбилась, с собой хотел взять ее. Не согласилась... Не такой, стало быть, жизни ищет... Так оно, в одном поле и рожь растет, и лебеда... Однако лебеды что-то шибко много... Видишь ты, старым бытом попрекнула. А под каждого стелиться — это, значит, новый быт!..»
Брумис оборвал его размышления.
— Дело есть, Сергей!
Он сел рядом, минуту помолчал и спросил:
— Вытерпишь ночь без сна?
Сергей удивился.
— Чудной вопрос. Ежели надо...
— Надо. Очень надо. Больше некому. Пойдем объясню.
Поднялись наверх. Брумис плотно прикрыл дверь и рассказал Сергею, что завтра съезду предстоит решить самый важный вопрос: назначить главнокомандующего всеми боевыми силами Северо-Восточного фронта и утвердить состав главного штаба. Брумис считал, что единственная кандидатура — Бугров. У него и опыт партизанской борьбы, и авторитет среди бойцов. О преданности его делу революции и говорить нечего.
— Согласен?
— Лучше не найти, — подтвердил Сергей.
— Поедешь к Бугрову. Убедишь его, если станет отказываться. Согласуешь состав главного штаба. До отряда верст не менее полсотни. Ты, как я заметил, верхом ездить можешь?
— Верхом — не пешком.
Брумис улыбнулся.
— Это кому как. Мне, пожалуй, пешком легче. Пятьдесят верст. К рассвету доберешься, если лошадь не будешь жалеть и себя. На обратный путь дадут в отряде другого коня... ну, а седло, конечно, останется то же самое.
Не за чины воюем
Палашка всегда спала до самого подъема, как убитая, а тут что-то проснулась, едва забрезжил рассвет. Наверно, от духоты. Вчера пекла хлебы, и добрая русская печь всю ночь исправно отдавала тепло.
Катя, спящая на лавке у стенки, тоже вся разметалась, сбросила одеяло и лежала в рубашке, открывавшей до колен стройные ноги с полными тугими икрами, положив голову на ладонь и сладко, по-детски причмокивая во сне пухлыми губами.
Палашка одела ее и приоткрыла створку окна. Свежий воздух обдал приятной прохладой разгоряченное тело. Катя облегченно вздохнула, повернулась на спину и закинула руки за голову. Одеяло приподнялось горбиком, обозначив высокую, ровно дышавшую грудь. Палашка легла, тоже закинула руки за голову. Закрыла глаза, но сон не шел. Шли одна за другой мысли, все чаще одолевавшие ее.
Не такой представлялась ей жизнь в партизанском отряде. Совсем не такой... Кто она?.. Стряпуха и судомойка... Катя, та хоть то бумагу какую перепишет, то книжку почитает бойцам. А ей, Палашке, одна забота: щи варить, потом котлы скрести... Насмелилась, сказала Бугрову Николаю Михалычу, чтобы записал во взвод разведчиков, а то надоело день-деньской мотаться с поварешкой. Отругал командир, да еще как обидно сказал: «Надоело — шагай домой! За косу не держим». А Санька, заместо того чтобы поддержать, на смех поднял: «Тоже мне разведчица!.. Владимир Яныч сказал: «Вы у нас сестры милосердия». Достал где-то книжку. Велел по ней учиться перевязки делать. Почитай, неделю перевязывали с Катей друг другу руки, ноги, голову... Больше-то кого перевязывать? Сколько уж стоим в этом селе? Все, вишь, готовятся, новобранцев обучают. Понаделали из соломы чучелов и колют их штыками. Да еще братка смастерил какую-то штуковину, зажмут в нее винтовку, один целится, а другой круглой жестянкой по стене водит... А то уйдут всем отрядом за околицу и ползают по оврагам, скрадывают друг друга... Санька, как братка уехал, в командиры вышел. А ума не прибыло, такой же верченый. Опять стал Катерине голову морочить. Только раскусила она его бесстыжие повадки, сразу отшила... Да и он-то ведь с тоски озорует. Не по его характеру сиднем сидеть. Братка говорил: «К зиме всю контру выведем...» Вот она, зима-то, — не седни, завтра. А конца не видно. Когда же будет настоящая жизнь?
